Алена Цэруш

Павел Любич

Посвящается 200-летию
прибытия А.С. Пушкина в Бессарабию
и 200-летию его путешествия по югу края

Юрий Канашин «Пушкин в Б ессарабии».

Бронза

Путешествие А.С. Пушкина

по берегу Прута (1821 г.)
Краев едческие сочинения

Кишинев •2020
CZU
Л

Обложка

На передней обложке:
*Художник Федор Каунов «Пушкин у дуба в Леова. 1821 г.», х., м., 70х50
На обратной обложке:
*Художник Федор Каунов «Пушкин и Липранди проезжают вдоль поля
Кагульской битвы 1770 г.», бум. акв., 25х15
*Художник Федор Каунов «Пушкин в Готештах», бум., акв., 15х20
На мягкой обложке:
**Юрий Канашин «Пушкин в Бессарабии», бронза

*Художник Федор Каунов,

писатель, лауреат литературной премии «Золотой
паркер» (2020 г.), член Союза писателей РМ им. А.С.
Пушкина

**Скульптор Юрий Канашин,

народный художник РМ, профессор, академик АН
РМ, доктор философии, лауреат Национальной
премии РМ, Кавалер Ордена Республики и ордена
«Звезда Румынии» («Командор»)

Отзыв о книге можно направить по электронному адресу:

[email protected], моб. 069 278 939

Descrierea CIP a Camerei Nationale a Cărții

Путешествие А.С. Пушкина по берегу Прута. Краеведческие сочинения

 СОДЕРЖАНИЕ

ПОЗДРАВЛЕНИЕ Подлесной Марины Владимировны

любителям творчества Пушкина в  связи с  200‑летием
прибытия великого поэта в  Бессарабию и  200‑летием его
путешествия по югу края...............................................................5

ВСТУПЛЕНИЕ. Кушниренко Виктор «В степях зеленых

Буджака, где Прут, заветная река...»...........................................8

1. А.С. Пушкин в Бессарабии. Причина поездки поэта на юг

края.........................................................................................14
2. Первая часть путешествия А.С. Пушкина по югу
Бессарабии (Кишинев-Бендеры-Каушаны-Паланка-
Аккерман-Шабо-Татарбунары-Измаил)...................................18
3. Путешествие А.С. Пушкина по берегу Прута (Болград-
Вулканешты-Кагул-Готешты-Лека-Леова)..............................39
4. Алена Цэруш «По пушкинским местам в Припрутье».
Путевые заметки.........................................................................74

ПРИЛОЖЕНИЯ

1. Марина Подлесная «Дом-музей А. С. Пушкина в

Кишиневе»...........................................................................82
2. Мария Евдокимова «Подписка на произведения А. С. Пуш‑
кина в 1838 году»........................................................................97
3. Некоторые произведения А.С. Пушкина, созданные в
Бессарабии.................................................................................101

3
 ПОЗДРАВЛЕНИЕ
ПОДЛЕСНОЙ
Марины Владимировны,
известного пушкиниста, музеографа Дома-музея А. С. Пуш-
кина, члена Административного Совета Союза писателей
Молдовы им. А. С. Пушкина и Правления Центра Русской
Культуры в Республике Молдова, члена Евразийской твор-
ческой гильдии (Лондон) и аккредитованного WFTGA члена
Ассоциации туристических гидов и переводчиков,
в связи с 200‑летием прибытия великого поэта в Бессара‑
бию и 200‑летием его путешествия по югу края.

Дорогие соотечественники, граждане Республики Мол‑

дова и жители нашей такой большой, но маленькой, единой
для всех планеты Земля!
В культуре каждого народа есть выдающиеся деятели.
Но есть имена, которые являются мировыми скрепами
дружбы и единства. Среди таких имен — имя великого
поэта Александра Сергеевича Пушкина, ставшего не только
символом России и современного русского языка, символом
дружбы России и Молдовы, но и возможностью открывать
нашу страну через призму жизни и творчества гения всем
жителям мира. Не по своей воле прибыл поэт в Бессарабию,
но земля эта стала, по его словам, «благословенной» для

5
 изгнанника, который прожил здесь 3 ярких насыщенных
событиями, встречами и творчеством года. Первая же «юж‑
ная поэма» Пушкина «Кавказский пленник» поставила его
во главе всей современной русской литературы, принесла
заслуженную славу первого поэта, а кроме нее были и другие
поэмы, стихи, письма, заметки, рисунки и карикатуры, за‑
вершенные и нереализованные планы, дневниковые заметки
и Записки, увы, уничтоженные, чтобы не «замешать мно‑
гих»… Именно здесь, под влиянием друзей, которых назовут
«декабристами», хотя никто из них не был на Сенатской
площади, Поэт ставит перед собой задачу «в просвещении
стать с веком наравне», решать которую должен каждый,
чтобы и его имя просияло в веках.
Этот период для Пушкина стал источником вдохновений
на долгие годы. И мы, идущие по его стопам, черпаем из
этого источника свое вдохновение.
Дом-музей А. С. Пушкина, Союз писателей Молдовы
им. А. С. Пушкина, Центр Русской культуры в Республике
Молдова и  Ассоциация туристических гидов и  перевод‑
чиков (член Всемирной Федерации Туристических Ассо‑
циаций), другие творческие организации, которые я имею
честь представлять, поздравляют всех любителей пушкин‑
ского гения с  такой важной датой — 200‑летием приезда
Александра Сергеевича в Бессарабию. Присоединяясь к их
поздравлениям, желаю всем здоровья и благополучия, что‑
бы иметь возможность и дальше нести эстафету, оставлен‑
ную нашему поколению Великим Поэтом!

6
Президент Российской Федерации В.В. Путин вручает
в Кремле молдавскому ученому Кушниренко Виктору
Филипповичу медаль Пушкина. Москва, 2007 г.

Медаль Пушкина - почетная

награда выдаваемая представите-
лям творческой интеллигенции и
преподавателям вузов за достиже-
ния в области гуманитарных наук.
Эту награду могут получить
как россияне, так и иностранные
граждане при условии их большо-
го вклада в культуру в течение
более 20 лет.

7
 ВСТУПЛЕНИЕ
КУШНИРЕНКО
Виктор Филиппович

Известный молдавский пушкинист, автор фундаментальных ис-

следований жизни и творчества А. С. Пушкина в Бессарабии и южной
России. Литератор, историк литературы, журналист, редактор.
Первые публикации о поэте вышли в 1972 году. С декабря 1991 года —
ученый секретарь Дома-музея поэта в Кишиневе. Его книги — победи-
тели престижных национальных и международных конкурсов. Автор
двухтомного научного труда, своеобразного романа в  документах
«В стране сей отдаленной…» — летописи жизни и творчества Пуш-
кина в Бессарабии, Каменке, Киеве и Одессе. Научное открытие пред-
ставлено в  книге-­альбоме «Бессарабская весна А. С. Пушкина. 1821
год». В 2015 году вышла книга «Священна для души поэта…» — пу-
тешествие по Бессарабскому пушкинскому кольцу. Автор свыше 260
научных статей о  Пушкине, многих книг, видеофильмов, редактор
учебников, хрестоматий и  пособий по русскому языку и  литерату-
ре. Главный редактор изданного в  Кишиневе в  рамках российско-­
молдавского проекта первого в  мире толково-­ энциклопедического
«Универсального иллюстрированного словаря русского языка»
в 18 томах — от Пушкина до наших дней. Лауреат почетного звания
«Om Emerit», медали «Meritul Civic». В 2007 году в Кремле Президент
РФ В. В. Путин вручил молдавскому исследователю медаль Пушки-
на. Родился в 1949 году. С серебряной медалью окончил Новоаненскую
русскую среднюю школу, с  отличием — школу младших командиров
и специалистов Московского военного округа ПВО. Выпускник фило-
логического факультета Кишиневского госуниверситета.

8
 «В СТЕПЯХ ЗЕЛЕНЫХ БУДЖАКА,
ГДЕ ПРУТ, ЗАВЕТНАЯ РЕКА...»

Буджакские степи, крепости Сороки, Бендеры, Измаил, Аккерман,

реки Днестр, Дунай, Кагул, Прут… Эти названия Александр Пуш‑
кин слышал в родительском доме с детства, потом — в знаменитом
Царскосельском лицее, где учился в 1811–1817 годах. Бабушка поэта
Мария Алексеевна из древнего рода Пушкиных, жена Осипа Абрамо‑
вича Ганнибала — сына «арапа Петра Великого», прекрасно владела
русским языком. По вечерам, неспешно, с гордостью рассказывала
о своих предках, ведущих род от Рюриковичей.
В начале XII века через Семиградье, Молдову, Верхний Траянов
вал, через Прут, Днестр на Киев прошел из сербского Петроварадина
Ратша — легендарный предок Пушкиных. В сентябре-­октябре 1704 года
8‑летний Абрам Ганнибал — будущий прадед Александра Пушкина
был выкуплен и вывезен из Константинополя, крещен в наших ме‑
стах племянником валашского господаря Константина Брынковяну,
по всему в Яссах, откуда через Киев доставлен русскому царю Петру
Алексеевичу в подарок. В 1711 году 15‑летний Ганнибал с Петром I
отправился в Прутский поход, общался в Яссах с молдавским госпо‑
дарем Дмитрием Кантемиром, на левом берегу Прута все сидели за
сохранившимся близ Семень «Земляным столом Петра Великого»,
отмечали именины царя и годовщину его победы в Полтавской бит‑
ве. Впоследствии род Пушкиных и Ганнибалов породнился с родом
Дмитрия Кантемира.
Бабушка с особым чувством рассказывала, что в тяжелейшей, во
многом трагической, но достойно законченной Прутской кампании
участвовали и ее предки. Тогда получил ранение Федор Петрович
Пушкин, стольник государя, поручик Ростовского пехотного полка.
Он был ее дедом. Отец же Марии Алексеевны, Алексей Федорович,
в 1737–1739 годах прапорщиком брал Хотин, за раною вышел в от‑
ставку в чине капитана. Ее старший брат Юрий Алексеевич Пушкин
был женат на Надежде Герасимовне Рахманиновой, которая являлась
прямым потомком в 10 колене молдавского господаря Штефана чел
Маре. В 1769–1771 годах в чине ротмистра он был под Хотином, Брэи‑
лой, Бухарестом, Селистрией, дослужился до полковника.

9
 Вот так Пушкины и Ганнибалы участвовали во многих историче‑
ских сражениях между Россией и Турцией, ценой собственной крови
победно штурмовали крепости на Днестре и на Дунае. Их имена навсег‑
да должны быть вписаны в историю освобождения молдавского народа
от османского ига, в историю российско-­молдавских отношений.
Пройдут годы, и  в  1834  году поэт начнет невероятных масшта‑
бов работу над «Историей Петра», где появится полновесная глава
«Прутская кампания», а названия рек Днестр, Дунай, Прут зазвучат
почти на каждой странице рукописи. Тогда же он подготовил «За‑
писки бригадира Моро де Бразе (касающиеся до Турецкого похода
1711 года)». В «Прутской кампании» подробно описаны стояние Пе‑
тра у  Сорок, переправа через Днестр, движение к  реке Прут, пере‑
права и движение к «Фальцы», трудности и опасности похода, борь‑
ба за питьевую воду из Прута, которую сторожили татары, стычки
с неприятелем, потери. Наконец: «По заключении мира русская ар‑
мия вышла из укреплений своих с барабанным боем и распущенны‑
ми знаменами и пошла по берегу Прута и Днестра».
Существует легенда о том, что еще летом 1821 года, когда турки
громили греческих повстанцев, Пушкин тайно переправился через
Прут, побывал в Яссах, наблюдал за Скулянской битвой, которую де‑
тально отразил в исторической повести «Кирджали», на века просла‑
вив гетеристов.
А в декабре 1821 года 22‑летний Александр Пушкин, уже широко
известный в России как «певец Руслана и Людмилы», но попавший
в немилость государя Александра I и сосланный в Бессарабию, сам
совершил поездку по Буджакской степи, по тем местам, о  которых
ему рассказывала бабушка, где отличились его предки.
Отправившись в  путешествие по Бессарабскому пушкинскому
кольцу, я  не мог не обратить свой взор на самую южную точку на
карте современной Молдовы. Так оказался в  Джурджулештах, на
берегу небольшого устья Прута и  широко раскинувшегося Дуная.
Именно тут желтоватые, но чистые воды Прута впадают в  Дунай.
Как не вспомнить, что в  первые месяцы своего пребывания в  Ки‑
шиневе Пушкин написал великолепную молдавскую песню «Черная
шаль», которую запели даже в  русских деревнях. В  этой песне есть
такие строки:

10
 Мой раб, как настала вечерняя мгла,
В дунайские воды их бросил тела.
С тех пор не целую прелестных очей,
С тех пор я не знаю веселых ночей.
Гляжу как безумный на черную шаль,
И хладную душу терзает печаль.
В ночь на 23 декабря опальный Пушкин и подполковник И. П. Ли‑
пранди покинули гостеприимный Болград и, через поле Кагульской
битвы, через почтовые станции Гречени, Готешты, вышли на Прут,
посетили станцию Лека и проследовали в Леова, где уже останови‑
лись, хорошо позавтракали, отдохнули. После обеда выехали и поздно
вечером прибыли в Кишинев. Был канун Рождества Христова. Уже
26 декабря Пушкин набело переписал свое знаменитое, программ‑
ное послание «К Овидию», которое тогда ценил выше всего, что уже
написал.
Собственно, по зимнему расписанию путники не имели права сле‑
довать мимо почтовых станций. Они обязаны были останавливаться
на каждой станции и менять лошадей. Поэтому полный маршрут сле‑
дования 23 декабря 1821 года был таким: Гречены-­Формоза-­Готешты-­
Лека-­Леова-­Гура Сарацика-­Гура Галбена-­Резены-­Кишинев.
И. П. Липранди вспоминал, после проезда Кагульского поля и стан‑
ции Гречени: «Чрез две станции от Гречени мы приехали в Готешты.
Здесь мы толковали, что происхождение этого названия должно быть
от ­какого-­нибудь племени Готов. Начало разсветать, когда я ему пока‑
зал, чрез Прут, молдавский городок Фальчи. Не отвечая он задумался
и… потом сказал, что он ­где-то читал о Фальчи, но теперь не может
вспомнить: когда же я ему назвал Кантемира, он вдруг припомнил
все, но находил только, что происхождение Фальчи от Тайфал, тут
живших, находит очень натянутым… Географически-­исторический
разговор наш кончился приездом на станцию Леки…»
Пушкин и Липранди были в Готештах ночью на 23 декабря
1821 года, но рассвет они встретили на Пруту — у запрутского город‑
ка Фальчи и на станции Лека, а завтракали и отдыхали в Леова: «В г.
Леова мы въехали к подполковнику Катасанову, командиру казачьего
полка. Он был на кордонах; нас принял адъютант, с ним живший.
Было 10 ч. утра. Напившись чаю, мы хотели тотчас выехать, но он нас

11
не отпустил, сказав, что через час будет готов обед. Мы очень легко
согласились на это. Потолковали о слухах из Молдавии; через полчаса
явилась закуска: икра, балык и еще кое-что. Довольно уставши, мы
выпили по порядочной рюмке водки и напали на соленья; Пушкин
был большой охотник до балыка. Обед состоял только из двух блюд:
супа и жаркого, но зато вдоволь прекрасного донского вина. Желание
Пушкина выпить кофе удовлетворено быть вскоре не могло, и он был
заменен дульчецей. Когда мы уже сели в каруцу, нам подали еще вина,
и хозяин, ехавший верхом, проводил нас за город. Я показал Пушкину
Троянов вал, когда мы проезжали через него; он одинаково со мной не
разделял мнения, чтобы это был памятник владычества римлян в этих
местах. Прошло, конечно, полчаса времени, что мы оставили Леова,
как вдруг Александр Сергеевич разразился ужасным хохотом, так, что
в начале я подумал, не болезненный ли какой с ним припадок. «Что
такое так веселит вас?» — спросил я его. Приостановившись немного,
он отвечал мне, что заметил ли я, каким образом нас угостили, и опять
тот же хохот. Я решительно ничего не понимал и ничего особенного
в обеде не заметил. Наконец, он объяснил мне, что суп был из куропа‑
ток, с крупно накрошенным картофелем, а жаркое из курицы. «Я лю‑
блю казаков за то, что они своеобразничают и не придерживаются во
вкусе общепринятым правилам. У нас, да и у всех, сварили бы суп из
курицы, а куропатку бы зажарили, а у них наоборот!»— и опять за‑
лился хохотом. На этот раз, и я смеялся; действительно, я не заметил
этого, потому ли, что более свычен с причудливым приготовлением
в военное время. Пушкин заключил тем, что это, однако же, вкусно,
и впоследствии в Кишиневе сообщил Тардифу. В 9 часов вечера, 23 де‑
кабря, мы были дома».
Пушкин помнил о Буджакской степи, о Пруте — вообще, о Бессара‑
бии до последних дней своей жизни. В 1828 он писал в стихотворении
«Кирджали»:

В степях зеленых Буджака,

Где Прут, заветная река,
Обходит русские владенья,
При бедном устье ручейка
Стоит безвестное селенье.
Семействами болгары тут
12
 В беспечной дикости живут,
Храня родительские нравы,
Питаясь……………… трудом,
И не заботятся о том,
Как ратоборствуют державы
И грозно правят их судьбой.
История Припрутья чрезвычайно любопытна для наших современ‑
ников, так как богата историческими событиями и личностями. Не
удивительно, что обращаясь к путешествию Пушкина по этим местам,
очарованные ими, мы погружаемся в глубь столетий, восхищаясь тем,
как много интересного в нашей общей памяти.
Всем, кто путешествует по живописному Припрутью, желаю но‑
вых открытий, памятных встреч, постижения и себя и уникальности
нашей благословенной земли.

13
 1. А.С. ПУШКИН В БЕССАРАБИИ

ПРИЧИНА ПОЕЗДКИ ПОЭТА НА ЮГ КРАЯ

Еще год назад я думать не мог, что мое новое произведение будет
о Пушкине. Все началось с того, что, работая над темой Кагульского
сражения 1770 года, чей 250‑летний юбилей мы отмечаем в эти дни,
я пришел к выводу, что моя книга о Румянцевской победе должна
называться «Воспетый Пушкиным «ЧУГУН КАГУЛЬСКИЙ…».
Придумывая это название, я и не мыслил, что предо мною будет
постепенно раскрываться новый образ Пушкина, о  котором
я, оказывается, совсем мало знал.
В ходе историко-­к раеведческой экспедиции «Память‑1770»
в сентябре 2019 г. по местам боев у рек Кагул (21.07.1770 г.) и Ларга
(07.07.1770 г.), а также у кургана Рябая могила (17.06.1770 г.) неожи‑
данно для меня выяснилось, что по этим же местам, почти две сотни
лет назад, путешествовал великий русский поэт, будучи в Бессарабии
в ссылке. Тогда появилась мысль совершить отдельную экспедицию
по местам путешествия А. С. Пушкина в декабре 1821 года по югу
Бессарабии.
Вместе с моей дочерью Аленой Цэруш, лингвистом, соавтором этой
книги, да и вместе с вами, дорогие читатели, будем больше, надеюсь,
узнавать о Александре Сергеевиче Пушкине, путешествуя с ним вместе
по югу Бессарабии.
Но вначале немного общего о пребывании Пушкина в нашем крае.
21 сентября 1820 года, страдая от приступов невылеченной лихорад‑
ки, в почтовой карете, со связками книг и минимумом вещей юный
Александр Пушкин въехал в Кишинев. Что привело его сюда? Да то,
что к тому времени Александр Сергеевич, несмотря на весьма юный
возраст, успел прослыть вольнодумцем, который своей поэзией будо‑
ражит сердца добропорядочных граждан, выступает против власти.
Так что, от греха подальше, да и от столицы тоже, отправлен был поэт
в Бессарабию. Но, (то ли проступок был невелик, то ли надежды на
исправление огромны) ссылка была довольно условна. В письмах го‑
ворится, что Пушкин отправлен к Инзову, он будет «находиться при
Вас, под Вашим покровительством, под Вашим присмотром». Именно

14
в качестве чиновника при бессарабском наместнике Пушкин и прибыл
в Кишинев. Правда, по признанию самого поэта, затея провалилась. Вот
как Александр Сергеевич писал о своей службе: «Я ни дня не служил,
я никому не написал ни одной бумаги, ни одного отчета. Единственной
моей службой была литература».
По прибытии поэт поселился в доме купца Наумова, члена ко‑
миссии по устройству приезжающих. Дом представлял собой гости‑
ницу, где размещали высокопоставленных чиновников и офицеров.
Зданьице было небольшим, одноэтажным, выстроенным по канонам
архитектурной моды того времени (сейчас там располагается дом-му‑
зей А. Пушкина).
Кишиневское общество той поры представляло собой довольно
разнообразную компанию, нравы были весьма демократичны и сво‑
бодны, поэтому Александру Сергеевичу не составило труда быстро
и плавно влиться в местный образ жизни. Немало способствовали
этому и покровительство наместника Бессарабского края Ивана Ни‑
китовича Инзова, и дружба с генерал-­лейтенантом М. Ф. Орловым.
Пушкин сразу стал вхож в более чем 40 домов бояр, дворян, чинов‑
ников и купцов.
Собственно говоря, все развлечения того времени сводились к про‑
гулкам в городском саду, карточной игре, бесконечным разговорам да
посещениям вечеров и балов.
За три года, будучи в Бессарабии, Александр Пушкин создает сти‑
хотворения «Цыгане», «Черная шаль», «К Овидию», «Гречанка верная,
не плачь», «Баратынскому из Бессарабии», «К Раевскому», «Генералу
Пушкину», «Гаврилиада», первую часть знаменитого романа в стихах
«Евгений Онегин» и другие произведения, вошедшие в сокровищницу
мировой литературы.
В Кишиневе Пушкин общался с местной культурной элитой —
писателями К. Стамати, семьей Донич и другими личностями, при‑
знанными классиками румынской литературы. Пушкин много пу‑
тешествовал по Молдове и в особенности нравилось ему посещать
усадьбу Замфир Ралли-­Арборе в с. Долна, в ниспоренских Кодрах.
Примерно в 55 км западнее Кишинева находится живописное место,
которое полюбил и часто навещал великий русский поэт А. Пушкин,
находившийся в Бессарабии в ссылке в 1820–1823 гг., здесь он ближе

15
знакомится с культурой и традициями молдаван, подружился с семьей
Ралли-­Арборе, в усадьбе которых он остановился на некоторое время.
Именно здесь Пушкин влюбился в цыганку Замфиру, которой посвя‑
тил несколько стихотворений. В селе Долна посетители могут увидеть
усадьбу Ралли-­Арборе, расположенную в центре небольшого парка,
украшенного бюстом русского поэта, «Родник Замфиры» и другие
пушкинские места.
Что способствовало поездке А. С. Пушкина по югу Бессарабии? По
утверждению молдавских (да молдавских ли только?) пушкинистов,
профессора Трубецкого Бориса Алексеевича и Кушниренко Виктора
Филипповича, Пушкин узнает, что полковник Липранди И. П. получил
12 декабря 1821 года приказ Орлова произвести следствие в 32‑м Егер‑
ском полку в Аккермане и 31‑м — в Измаиле, в связи со случившимися
там солдатскими волнениями.
Остановимся коротко о, якобы, причине командировки Липран‑
ди — солдатских волнениях в 2‑х полках. Ученые с уверенностью утвер‑
ждают, что именно она является причиной поездки Липранди и Пуш‑
кина по югу Бессарабии. Трудно не согласиться с мнением маститых
исследователей жизни Великого поэта в нашей стране. И, все же, не
опровергая сложившееся мнение о причине путешествия наших героев
в Измаил и обратно, в Кишинев, выскажем свою, иную историческую
гипотезу на основную причину поездки.
Скорее всего, командировка в Измаил и Аккерман была не причи‑
ной разбора случаев солдатских волнений, а поводом. Мало кто знает,
что Липранди, кроме своей официальной воинской должности, был
в Правительстве тайным ответственным за дела Раскола. Это хорошо
знают исследователи старообрядчества. Поэтому, наверняка, основ‑
ной, скрытой причиной поездки Липранди в Измаил было изучение
состояния в большом анклаве старообрядцев (раскольников), обо‑
сновавшихся здесь на берегу Дуная.
Косвенным подтверждением нашей гипотезы является следующий
факт. По описаниям профессора Трубецкого Пушкин и Липранди
ехали обратно в Кишинев из своей поездки в Измаил по прямой до‑
роге Болград-­Готешты, минуя Кагул. и это кажется логичным, так как
сокращается порядка десяти, а то и более километров пути.

16
 Однако в воспоминаниях Липранди мы находим упоминание о на‑
личии в предместье будущего Кагула старообрядцев. Зачем же путники
делали некоторый крюк, заезжая в Кагул (тогда — село Фрумоасу), если
не по делам раскольников (старообрядцев)?
По данным на 1840 год в Кагуле проживало 185 старообрядцев,
в 1852 г. — 299 (+114), в 1855 г. — 452 (+153), в 1897 г. — 806 (+435). По
сведениям известного историка Анцупова, в начале ХХ века в Кагу‑
ле проживало 1220 старообрядцев. По сведениям этого же ученого,
в предместьях Измаила проживали: Жебрияны — 1700, Новая Некра‑
совка — 1344, Карачков — 1240, Старая Некрасовка — 1204, Мурав‑
левка — 1124 старообрядцев. К сожалению, отсутствуют данные по
уездному городу Измаилу.
Это — наше видение основной причины поездки в Измаил
полковника Липранди. Справедливости ради скажем, что наша
гипотеза, имеющая свою логику и право на существование, имеет
один изъян. Он выражается в том, что А. С. Пушкин по пути в Измаил
изъявил желание заехать в старообрядческий посад Вилково, на что
Липранди отговорил его, сославшись на бездорожье и отсутствие
времени. Вероятнее всего, отсу тствие у  Липранди интереса
к старообрядческому Вилково вызвано тем, как думается, что Вилково
расположено на пути к Одессе, «Столице Новороссии», куда можно
было с оказией не раз еще заехать. А может действительно помешало
«бездорожье и отсутствие времени».
Что же потянуло в столь неблизкую дорогу с ним Александра
Сергеевича?
Итак, А. С. Пушкин 12 декабря 1821 года узнает, что полковник
И. П. Липранди получил приказ генерал-­майора Михаила Федоровича
Орлова о командировке в Аккерман и Измаил. Поэт тут же решает
выехать с Липранди, посмотреть Бессарабию, о которой уже столько
прочитано.
Подробности путешествия наших героев по югу Бессарабии впер‑
вые опубликованы в 1866 г. в журнале «Русский архив». Из его сведений
становится известно, что немаловажной причиной поездки Пушкина
на юг Бессарабии был интерес к личности Овидия, следы которого он
ожидал найти «на берегах Дуная, а не Днестра», где было место ссылки
древнеримского поэта.

17
2. ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ПУТЕШЕСТВИЯ А.С. ПУШКИНА
ПО ЮГУ БЕССАРАБИИ
(Кишинев-Бендеры-Каушаны-Паланка-Аккерман-
Шабо-Татарбунары-Измаил)

Кишинев

К уже прочитанному читателем небольшому материалу, в котором

мы частично описали, чем занимался поэт в губернском городе, доба‑
вим о самом городе и увлечениях нашего героя следующее.
В Кишиневе Пушкин посещает народные гуляния, игры, базары,
прислушивается к народной речи. Об этом он замечает в стихотворном
отрывке «Чиновник и поэт»:

Люблю базарное волненье ...

И спор и крик, и торга жар...
Люблю толпу, лохмотья, шум...
... ум и здесь вникает в дух народный...

О посещении Пушкиным народных гуляний рассказывают со‑

временники поэта, жившие с ним в Кишиневе. Так, П. И. Долгоруков
в записи от 3 апреля 1822 года описывает народные гуляния на тепе‑
решней Рышкановке, в конце улицы Измайловской. «Ввечеру ходил
прогуливаться на Булгарию; так называют отдаленнейшее предместье
Кишинева, населенное большей частью болгарскими выходцами. Тут
поставлены в двух местах качели, а у бендерского въезда происходила
борьба. Двое нагих схватываются и пробуют свою силу… Одна лов‑
кость, гибкость и проворство дают победу… Не заметил я ни во время
борьбы, ни по окончании оной ­какого-то ожесточения или драки…
Пушкин был также в числе зрителей. Ему драка очень понравилась,
и он сказал мне, что намерен учиться этому искусству».
Другие знакомые Пушкина по Кишиневу рассказывают, что «раз‑
гуливая по городу в  праздничные дни, Пушкин натыкался на мол‑
давские хороводы и без всякой церемонии присоединялся к ним, не
стесняясь присутствующими, которые, бывало, нарочно приходили

18
«смотреть Пушкина». По окончании плясок он из общества молдаван
сразу переходил в общество «смотревших» его лиц из образованного
класса, которым и принимался с восторгом рассказывать, как весело
и приятно отплясывать «джок» под звуки молдавской «кобзы».
В. Е. Белюгова, вспоминая свою встречу с Пушкиным, когда она
была еще 10‑летней девочкой, пишет: «Раз, помню, на Булгарии, так
называлась местность, где теперь Вознесенская церковь… были на
Пасху игры. Танцевали под волынку здешний местный танец «джок».
Приезжали смотреть на народ в каретах. Приехал и Пушкин».
Сохранились свидетельства, что Пушкин изучал молдавский язык.
Так, один из служителей у генерала И. Н. Инзова молдаванин бадя
(дядя) Тудор рассказывал, что Пушкин у него учился молдавскому
разговорному языку: «Мало-помалу Пушкин делал успехи и через
некоторое время успел составить себе маленький молдавский сло‑
варь, из которого с грехом пополам складывал предложения. Фразы
или слова, которые ему особенно трудно удавались, он обыкновенно
записывал себе и затем выучивал. Некоторые фразы, которые чаще
всего надо было употреблять и которые ему особенно не давались,
он записывал прямо на стенах, чтобы они были всегда на виду». При
изучении молдавского языка Пушкину много способствовало то, что
он вращался и в среде молдавского населения.
И. П. Липранди, рассказывая о встречах Пушкина с молдавским
писателем К. Стамати, замечает, что Пушкин в разговоре со Стамати
«…начал приводить разные молдавские слова». Это свидетельствует
о том, что если Пушкин и не изучил хорошо молдавский язык, то во
всяком случае запасом ­каких-то необходимых слов он владел.
Исключительный интерес Александр Сергеевич проявлял
к фольклору не только молдавского народа, но и других народностей.
Поэт слушает и записывает молдавские песни, сказания, а также на‑
родные песни и сказания сербских, болгарских, греческих, турецких
переселенцев, эмигрировавших в Бессарабию, и цыган.
Так, Пушкин любил слушать турецкие и греческие песни, которые
исполняла гречанка-­эмигрантка Калипсо. Пела она, как свидетельство‑
вал Липранди, на восточный тон, в нос, что очень забавляло Пушкина.
Отмечая интерес Пушкина к молдавскому фольклору, необходимо
сказать о следующих любопытных фактах. Пушкин сделал в Молдавии

19
записи народных сказок, на темы которых в 30‑е годы были написаны
сказки «О царе Салтане» и «О мертвой царевне и семи богатырях».
Пушкин посещал цыганские таборы, располагавшихся зачастую
на окраинах Кишинева.
Поэт интересовался не только устным народным творчеством, но
и молдавской литературой. Встречался в Кишиневе с молдавскими
писателями. Пушкин бывал в доме молдавского поэта К. Стамати.
И все же после пышного и веселого Петербурга Пушкин в Ки‑
шиневе грустил и тосковал: куда ни глянь, вокруг глинобитные дома
с камышовыми крышами и заборами.
Поэт проживал в особняке бессарабского наместника генерала
Инзова на Пушкинской горке, где жил поэт, по одним сведениям —
с октября 1820 г., другим — с марта 1821 г. по апрель 1822 г. Далее
Александр Сергеевич после землетрясения жил в доме, где Инзов
проживал временно.
Пушкин был членом масонской ложи «Овидий» № 25, которую
посещал с большим увлечением.
В 1822 г. из Кишинева в царские казематы был увезен первый де‑
кабрист, ближайший друг Пушкина, член ложи «Овидий», один из
руководителей Кишиневской управы южного тайного общества, майор
В. Ф. Раевский.
На холме Кишинева возвышается самая старая церковь города —
Мазаракиевская. Она сооружена из камня еще в 1757 году.
При Пушкине река Бык была полноводной. Ее перекрывало
несколько плотин, у  которых стояли мельницы. За ними находи‑
лось широкое озеро, полное дичи и рыбы. В нем купался Пушкин
с друзьями.
В северной части города, за рекой Бык, на пригорке и сейчас возвы‑
шается церковь Константина и Елены. Построена она была в 1777 году.
Возле церкви еще видны надгробия старого городского кладбища, где
покоятся многие, принимавшие поэта в своих домах. «Бессарабской
Татьяной» называют Екатерину Стамо, также похороненную на этом
кладбище, в которую был влюблен поэт.
В районе нынешнего цирка были скаковое поле, шатровые сто‑
янки цыган. А далее, на нынешней Рышкановке, находились вино‑
градники и сады.

20
 В этих местах с Пушкиным А. С. чуть не произошло несчастье.
Тогда бы Кишинев был бы синонимом горести, связанной с гибелью
Великого поэта. А случилось следующее. Пушкин поссорился с полков‑
ником Старовым, командиром 31‑го Егерского полка. Ссора началась
в клубном доме неожиданно и закончилась дуэлью.
Известный молдавский пушкинист Виктор Филиппович Кушни‑
ренко в своей замечательной работе «Священна для души поэта…»
приводит описание этой дуэли И. П. Липранди, который, в свою оче‑
редь, рассказал об этом событии со слов друга и  секунданта поэта
Н. С. Алексеева: «Первый барьер был на шестнадцать шагов; Пушкин
стрелял первый и дал промах, Старов тоже и просил поспешить за‑
рядить и сдвинуть барьер; Пушкин сказал: «…и гораздо лучше, а то
холодно». Предложение секундантов прекратить было обоими от‑
вергнуто. Мороз с ветром затруднял движение пальцев при заряже‑
нии. Барьер был определен на двенадцать шагов и опять два промаха.
Оба противника хотели продолжать, сблизив барьер; но секунданты
решительно воспротивились и,  так как нельзя было помирить их,
то поединок отложен до прекращения метели». Это было 6  янва‑
ря 1822 года. К счастью, через два дня удалось все же помирить их,
и вместо выстрелов из пистолетов прогремели выстрелы шампанско‑
го в ресторации Николетти.
Пушкин часто встречался и гулял в городском саду с Калипсо
Полихрони, о чем мы уже отмечали. Вероятно, он был в нее влюблен.
Его будоражил ее открытый смелый взгляд, пение под гитару и вос‑
точные танцы.
В парке Александра Сергеевича Пушкина, уже давно переимено‑
ванном, стоит не подвластный времени, отлитый в бронзе памятник
Великому поэту.
При Пушкине в Кишиневе проживало немного более 10 тысяч
жителей.
Что предшествовало путешествию поэта на юг Бессарабии?
Как уже было отмечено выше, И. П. Липранди получил 12 декабря
1821 года приказ Орлова произвести следствие в 32‑м Егерском полку
в Аккермане и 31‑м — в Измаиле, в связи со случившимися там сол‑
датскими волнениями.

21
 Пушкин решает выехать с Липранди, чтобы увидеть Бессарабию,
о которой много уже было написано, в т. ч. Липранди. Но против был
Инзов. Полученная из Петербурга депеша свидетельствовала о не‑
обходимости донести его Императорскому Величеству о поведении
Пушкина, что сказалось на его решении отказать поэту в поездке
в Измаил. Однако, в конечном счете, Инзов не смог отказать Орлову.
Выехали Пушкин и Липранди 14 декабря 1821 года. Так как вставать
в день отъезда надо было рано, Пушкин ночевал у Липранди. Перед
поездкой Александр Сергеевич читал Овидия, о последних годах жизни
римского ссыльного у берегов Черного моря и Дуная.
Поэт настоятельно просил Липранди остановиться на ночь в Бен‑
дерах, с целью утром осмотреть окрестности.

Бендеры

Темпераментного Пушкина интересовало все необычное и «обо‑

стренное»: масонская ложа, творчество, жизнь и смерть древнерим‑
ского поэта Овидия, деятельность декабристов и  др. К  такой кате‑
гории обостренного восприятия событий и  личностей является
и  шведский король Карл  XII, живший немалое время в  Бендерах.
Пушкин просил Липранди в связи с этим посетить Бендеры.
Немного из истории этого города.
Первые поселения на месте Бендер возникли примерно во II веке
до н. э. В III–IV веках здесь проживали племена Черняховской культу‑
ры — фракийцы, позднее скифы и другие. С конца V — начала VI ве‑
ков на территории Днестровско-­Прутского междуречья расселяются
славянские племена.
Первое упоминание о Бендерах присутствует в грамоте молдавского
господаря Александра Доброго (Alexandru cel Bun) в 1408 г. Удобное

22
географическое расположение Бендер способствовало тому, что на
месте города была сооружена крепость по образцу западноевропей‑
ских крепостей бастионного типа. Общая площадь составляла 20 га.
С ее юго-западной стороны располагался пасад.
Выгодное стратегическое положение на возвышенном берегу Дне‑
стра, недалеко от его впадения в Черное море, сделало город одним
из опорных пунктов турок в русско-­т урецких вой­нах. Бендерскую
крепость называли «крепким замком на османских землях».
Факт проживания Карла XII (1682–1718 гг.) в Бендерах, тогда на
захваченных турками молдавских землях, взволновал нашего героя
А. С. Пушкина неслучайно.
Шведский король и полководец, участник Северной и захватни‑
ческих вой­н против России, разбитый под Полтавой (1705  г.) слыл
в высших обществах Европы неординарной личностью своей эпохи.
В его жизни трудно отыскать обычные дела и события — все чувства,
взгляды, поступки монарха вызывали неподдельное восхищение,
удивление, а подчас повергали в шок как друзей, так и врагов. О ко‑
роле говорили, что он ничего не боится и не имеет слабостей. О его
хладнокровии и  невозмутимости во всех случаях жизни слагались
легенды. Вольтер писал: «Однажды, когда Карл диктовал секретарю
письмо в Швецию, в дом попала бомба и, пробив крышу, взорвалась
в соседней комнате, и разнесла потолок в щепки. Однако кабинет ко‑
роля не только не пострадал, но даже через отворенную дверь внутрь
не попало ни единого осколка. При взрыве, когда казалось, что весь
дом рушится, перо выпало из рук секретаря. «В чем дело? — спросил
король. — Почему вы не пишете?» — «Государь, бомба!» — «Но  при
чем здесь бомба, ваше дело писать письмо. Продолжайте».
Через несколько лет, живя уже в Одессе, Александр Сергеевич
вернется в Бендеры, чтобы найти место стоянки шведского короля
Карла XII и могилу гетмана Ивана Мазепы.
Были ли еще важные причины, по которым А. С. Пушкин стремился
посетить Бендеры? Мы не нашли об этом описаний в исследовании
творчества великого поэта. Однако, зная увлеченность Александра
Сергеевича темой Кагульского сражения 1770 года, предположим, что
завершающиеся события разгрома турок, в том числе и в Бендерах, не
могли пройти мимо его внимания.

23
 В июле-сентябре 1770 года Бендерскую крепость осаждала 33‑ты‑
сячная вторая армия под командованием Петра Ивановича Панина.
Крепость Бендеры защищал 18‑тысячный турецкий гарнизон.
Посетив ее в ходе экспедиции, мы смогли убедиться, насколько это
серьезное фортификационное укрепление.
В ночь с 26 на 27 сентября 1770 г. русская армия начала штурм
крепости. Начавшаяся ночью битва окончилась только днем. Турецкие
потери составили: более 5 тыс. убитыми, 2 тыс. плененными, а 2 тыс.
разбежались. Русские потеряли во время приступа более 1\5 всей
армии (свыше 6 тыс. чел.)
Штурм Бендер стал для России самым кровавым сражениемв вой­не
1768–1774 гг. Екатерина II, русская императрица, так отреагировала
на это событие: «Чем столько потерять и так мало получить, лучше
было и вовсе не брать Бендер».
И все же, взятие Бендер не было рядовой победой, а нанесло тя‑
желый удар по турецкой армии. После падения Бендер Днестровско-­
Прутское междуречье перешло под контроль русских вой­ск.
Русский поэт (драматург и литературный критик), считающийся
первым профессиональным русским литератором, Сумароков Алек‑
сандр Петрович, писал о той битве:

Войска двинулись ко Бендеру,

Загремели громы страшные,
Заблистали светлы молнии,
Зашумели войска русские,
Затряслися стены градские,
Зажигается селение,
Разгораются все здания.

Повторим, дорогие читатели: не мог пытливый Пушкин не инте‑

ресоваться разгромом турок у Бендер.

24
 Каушаны

Не останавливаясь в  Бендерах, наши герои проехали до следу‑

ющего населенного пункта — Каушаны. Как пишет в  своем труде
(«Пушкин в  Молдавии») профессор Трубецкой, в  Каушанах до сих
пор сохранилась одна из самых древних церквей Молдавии с  уни‑
кальными фресками. Церковь построена в XVIII веке на месте дере‑
вянной, построенной в XV в. В той же работе Борис Александрович
Трубецкой отмечает, что каушанский священник Иоанн Няга писал
в  1862 году: «На  старом кладбище есть каменная надгробная пли‑
та, свидетельствующая, что в половине XV столетия в Каушанах уже
было христианство, следовательно, была и  церковь. С  XVI  века до
нач. XIX в. здесь находилась столица буджакских ханов.
Буджакские степи (буджак — по-татарски угол) южной части Мол‑
давии находятся между Днестром и Прутом. Сюда турецкий султан
Сулейман II поселил в 1509 г. 30 тысяч семейств ногайских татар, ханы
которых жили в Каушанах. В Буджакских степях жили и болгары,
бежавшие сюда от турецкого ига.
Остатки древней столицы буджакских ханов безуспешно искал
Пушкин. Липранди писал: «Первая от Бендер станция, Каушаны,
взбудоражила Пушкина».

Паланка

Ни Липранди, ни наши знаменитые пушкинисты Трубецкой и Куш‑

ниренко не сочли нужным ч ­ то-то заметное сказать о Паланке, мимо
которой путешествовал поэт. В моем воображении это селение мне
напоминает Леку, через которую Александр Сергеевич будет проезжать
позже: пустынное и ныне сельцо.

25
 Все же некоторые пояснения о нашей Паланке мы дадим. Слово
паланка заимствовано из итальянского языка palanca, что означает
военное укрепление в виде частокола. Возникновение селений-­паланок
было обусловлено увеличением населения в Запорожье. В середине
XIX в. Запорожье делилось на 5 паланок, среди которых была и «наша».

Аккерман (Белгород-Днестровский)

Пушкин заинтересовался старинной, построенной в XV веке крепо‑

стью и ходил «осматривать замок, сложенный из башен разных эпох».
После падения Килии и Аккермана в начале XVI века Молдавия
вынуждена была окончательно признать свою зависимость от Порты
(правительства турецкой империи). Аккерман стал опорным центром
турецких оккупантов. Историческое прошлое Аккермана, видимо,
было хорошо известно Пушкину, который в поэме «Цыганы» писал:

А правил Буджаком Паша

С высоких гор Аккермана...

Беглое упоминание об Аккермане Пушкин дает и в «Евгении Оне‑

гине», когда опровергает предположение, что в Аккермане жил и умер
Овидий: «Мнение, будто бы Овидий был сослан в нынешний Аккерман
ни на чем не основано».

26
 Шабо

Из Аккермана Пушкин поехал с  Липранди в  швейцарскую

колонию Шабо, в  6  км от Аккермана, основанную швейцарцем-­
естествоиспытателем и масоном Тарданом. О Тардане генерал Инзов
сообщал в своем донесении от 1 декабря 1821 года в Петербург князю
П. И. Волконскому следующее: «Тардан, тот самый швейцарец, кото‑
рый ходатайствует о поселении швейцарской колонии близ Аккерма‑
на и ожидает утверждения плана сего поселения, представленного от
меня министру внутренних дел».
Жители Шабо, всем желающим и сегодня с радостью показыва‑
ют  приезжий дом, который будто бы принадлежал Тардану и в котором
останавливался Пушкин.
По свидетельству Липранди, Тардан очень понравился Пушкину,
а Пушкин — Тардану, удовлетворявшему Александра Сергеевича бес‑
численными вопросами.
Можно предположить, что близкое знакомство Тардана и Пушки‑
на сохранилось и в дальнейшем, если учесть, что Тардан был членом
Кишиневской масонской ложи «Овидий».
Я же о Шабо впервые узнал в детстве, уже чуть ли не семь десятков
лет тому назад. Дело в том, что в Шабо жил бабушки Анюты брат Фи‑
липп Федорович Богинский. Не раз размышлял, особенно в юности,
а может и вся бабушкина семья из Шабо, а их предки — швейцарцы,
основавшие наряду с другими Шабо? Все может быть…

Татарбунары

Из Шабо Пушкин и Липранди возвратились в Аккерман, откуда под

вечер отправились в Измаил. Путь их лежал через Татарбунары, куда
они приехали на другой день утром. Здесь они отдохнули и пообедали.

27
 Максим Яковлев, краевед из Татарбунар, отмечает, ссылаясь на
Липранди: «Пока нам варили курицу, я ходил к фонтану, а Пушкин
­что-то писал по обычаю — на маленьких лоскутках бумаги и, как по‑
пало, складывал их по карманам, вынимал их опять, просматривал…»
В память о посещении великим поэтом Татарбунар, благодарные
горожане установили А. С. Пушкину памятник. Выразим татарбу‑
нарцам благодарность, так как далеко не везде в Молдавии, где по‑
бывал поэт, ему сооружены памятники. Его нет, например, к огорче‑
нию, хочется надеяться, что пока нет, в моем родном Кагуле.
Скажем немного об истории города. На наш взгляд она интерес‑
ная. Название Татар-­Бунар буквально означает татарский коло-
дец, о котором еще в 1712–1716 гг. писал Дмитрий Кантемир. Одни
считали Татар-­Бунар прежней столицей половцев, другие называли
строителями крепости генуэзцев, третьи — буджакских татар и турок.
К концу XVIII столетия в здешнем посаде проживали уже не только
буджакские татары и молдаване, но и беглые русские и украинские
крестьяне, солдаты, казаки. Как казенное поселение Татарбунары
были созданы в 1809 году.

Измаил

Признаемся, читатель, что наша поездка по следам путешествия

великого Александра Сергеевича в 1821 году по югу Бессарабии со‑
стояла из заочного маршрута Кишинев-­Бендеры-­Измаил и  далее,
уже реально, не отрываясь от пушкинского маршрута, до Кишине‑
ва. То, что мы миновали Паланку, Аккерман, Шабо и Татарбунары —
украинские селения — связано исключительно с  невозможностью
пересечь границу Украины из-за карантина в  связи с  эпидемией
коронавируса. Да мы и не ставили такую задачу, так как наша цель
была — более подробно описать поездку поэта уже вдоль реки Прут.

28
Поездка в Бендеры у нас состоялась отдельно, а в Измаил мы суме‑
ли приехать до эпидемии. Ехали по прямой, через Гагаузию-­Болград.
В пути предстоящая встреча с Измаилом вызывала детские воспоми‑
нания об этом замечательном городе.
Мои родные по линии мамы родом из Измаила. В силу этого мы
ездили туда периодически, ­где-то раз в год. Помню, ночью перед сном,
часто-­часто гудели плывущие по Дунаю корабли. У всех разные гудки
и, в целом, получалась к
­ акая-то приятная для уха «симфония», под
которую и усыпали.
За трапезой дядя Сережа, бабушкин брат, рассказывал о разных
интересных дунайских байках. Взрослые заслушивались (мы – тоже)!
Во дворе у дяди Сережи стоял огромный медный корабельный котел
для приготовления еды, ставший аквариумом. Возле него мы часто
«крутились», всматриваясь в плавающих в нем разных рыб.
Традиционно из Измаила увозили нужные изделия из папоры:
комнатные тапки для каждого члена семьи и несколько рогож. Тапки
были теплые, раскрашенные сверху, и, как сегодня сказали бы, эко‑
логичные. Что касается рогож, то надо сказать, что в ту пору полы
в комнате были земляные (ежегодно смазывались кизяком) и рогожи
служили нам как сейчас ковры. Рогожи были повседневные и празд‑
ничные. Но, пожалуй, самым забавным для нас было то, что уезжали
с разными сладостями, которых у себя мы не имели.
Однако, уже замаячили первые дома Измаила…

Измаил известен в истории с 1503 года, или с 917 года, со времени

Хиджры — бегства Мухаммеда из Мекки в Медину, т. е. с начала мусуль‑
манского летоисчисления. Именно тогда он упоминается в источни‑
ках как небольшое торговое поселение. Разросшееся селение в конце
XV века принадлежало молдавским господарям, но было, очевидно,
уничтожено в 1484 г. во время османского вторжения.
В начале XVI века турки, осознавая, видимо, важность этого по‑
селения на перекрестке торговых путей в месте удобной переправы

29
через Дунай, построили вблизи старой молдавской переправы новое
поселение с именем Исмаил.
В царствование императрицы Екатерины II Измаил значится
на арене российской истории среди оказавшихся на пути россий‑
ских вой­ск.
После кагульской баталии Румянцев двинул в погоню за отсту‑
павшими турками и татарами несколько корпусов. Вой­ска турецких
вой­ск потеряли боевой дух, стали разбегаться. Османская кавалерия
обратилась в бегство. Измаил был захвачен русскими вой­сками. Это
было очень важно, так как с его занятием русская армия приобрела
стратегически важный пункт, откуда в дальнейшем начинала круп‑
нейшие десантные операции за Дунаем.
В Измаил Александр Сергеевич прибыл в десять часов вечера 17 де‑
кабря 1821 года и пробыл в нем четыре дня.
В этом городе Пушкин прежде всего ознакомился с местами, свя‑
занными с суворовским штурмом Измаила. Осматривая построенную
турками в XVI веке Измаильскую крепость (она не сохранилась) и ее
береговую часть, поэт, по словам Липранди, «удивлялся, каким обра‑
зом Де-­Рибас во время суворовского штурма мог со стороны Дуная
взобраться на эту каменную стену и пр. Подробности штурма были
ему хорошо известны». Кроме того, Пушкин посетил «крепостную
церковь, где есть надписи некоторых убитых на штурме». 18–20 декабря
поэт, посещая крепость, общался с местными жителями и офицерами
флотилии. В частности Липранди упоминает лейтенантов Гамалея
и Щербачева, с которыми Пушкин ходил в крепость и туда, «где зи‑
мует флотилия».
Написанное в конце 1821 года стихотворение «К Овидию» и сти‑
хотворение «Баратынскому», сочиненное в 1822 году, ярко свидетель‑
ствуют о явном интересе поэта к южному бессарабскому краю.
В послании «Баратынскому» возникают образы южной Бесса‑
рабии, «дунайских берегов» и Овидия. Есть намек на суворовских
чудо-богатырей:
Сия пустынная страна
Священна для души поэта:
Она Державиным воспета
И славой русскою полна.

30
 Еще доныне тень Назона
Дунайских ищет берегов;
Она летит на сладкий зов
Питомцев Муз и Аполлона,
И с нею часто при луне
Брожу вдоль берега крутого…

Отметим, что Измаил расположен на высоком («крутом») берегу Дуная.

В Измаиле А. С. Пушкин особенно много работал. Об этом Ли‑
пранди писал: «Я возвратился в полночь, застал Пушкина на диване
с зажатыми ногами, окруженного множеством лоскутков бумаги. Он
подобрал все к ­ ое-как и положил под подушку… Опорожнив графин
систовского вина, мы уснули. Пушкин проснулся ранее меня. Открыв
глаза, я увидел, что он сидит на вчерашнем месте, в том же положении,
совершенно еще не одетый, и лоскутки бумаги около него. В этот мо‑
мент он держал в руке перо, которым как бы бил такт, читая ­что-то; то
подымал, то понижал голову. Увидев меня проснувшимся же, он собрал
свои лоскутки и стал одеваться».
Как уже отмечалось, через стих Пушкин говорил в Измаиле с Ови‑
дием, сообщая, что посетил место его последнего приюта:

Овидий, я живу близ тихих берегов,

Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принес и пепел свой оставил…

Под влиянием стихов Овидия южная Бессарабия представлялась

Пушкину суровым и диким краем. Но непосредственное соприкосно‑
вение с нею полностью изменило мнение поэта:

С душой задумчивой, я ныне посетил

Страну, где грустный век ты некогда влачил.
Здесь, оживив тобой мечты воображенья,
Я повторил твои, Овидий, песнопенья
И их печальные картины поверял;
Но взор обманутым мечтаньям изменял.
Изгнание твое пленяло втайне очи,
Привыкшие к снегам угрюмой полуночи.

31
 Здесь долго светится небесная лазурь;
Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь.
На скифских берегах переселенец новый,
Сын юга, виноград блистает пурпуровый.
Уж пасмурный декабрь на русские луга
Слоями расстилал пушистые снега...

Дорогой читатель! Как ты понял, пребывание Александра Сер‑

геевича в славном городе Измаил подошло к концу. Настало время
возвращения наших героев обратно в Кишинев. Путники выбрали
другую дорогу — вдоль Прута. Она и короче, и, как нам кажется, ин‑
тереснее. Вначале о самой реке Прут.

Река Прут

С вулканештских сел и до Леова, да это почти всю дорогу, мы едем

вдоль Прута. Прут!!! Сколько в имени твоем крутого характера, силы
и мудрости! Ты молчаливый свидетель множества исторических ба‑
талий! Ты видел Великую Кагульскую Викторию! Ты знал Велико‑
го Петра- государя и также Великого Петра Румянцева! Ты охранял
и охраняешь до сих пор рубежи моей Родины! Поклон тебе за все это!
Кагул, в  котором я  родился, расположен на левом берегу Пру‑
та. Хотя мы его видели в детстве и юности очень редко, так как со
стороны города он закрывался плотным рядом ив, а  они росли за
оградой из колючей проволоки. Правда, подойти поближе к Пруту
можно было на День пограничника и  некоторые другие праздни‑
ки, когда нам позволялось подойти поближе к реке, чтобы увидеть
контрольно-­следовую пограничную полосу. Тем не менее, как гово‑
рится, Прут был для нас, да и остается, ­чем-то важным, стержневым,
краем моей Родины и охраняющим ее.

32
 В детстве рыбакам местного рыбхоза разрешалось промышлять
в Пруте. И наш сосед, дядя Ваня, работающий в рыбной артели, еже‑
дневно приносил с этой реки рыбу, которую его жена, тетя Иляна,
продавала соседям. Часто раздавался на улице ее голос, извещающий,
что улов уже готов к продаже: «Рыбка, рыбка с Прута уже есть!!!».
Протекает река Прут через территорию трех государств. Вся длина реки
составляет 953 км, а площадь ее верхнего бассейна — 27,5 тыс. км2. Свое
начало Прут берет со склонов Карпат, а впадает в Дунай почти в Галацах.
В последние годы реку почистили, и она, как в XIX–XX вв., стала
судоходной от Ясс до устья.
Речь в дальнейшем пойдет о путешествии Пушкина и Липранди
вдоль Прута. На самом же деле, между дорогой путников и  рекой
простирались плавни, шириной от 200–300 метров до 5 километров.

Плавни реки Прут

Во время таяния снега в Карпатах и в результате дождей Прут

сильно разливается. Однако за многие годы своего существования, он
естественным путем сделал себе отводы лишних вод в виде плавней.
Сейчас эти плавни остались лишь в воспоминаниях старожилов. Их
высушили в 1960‑е годы, якобы для расширения посевных площадей.
Следует сказать, что перед осушением плавней берега Прута укрепили
дамбами, чтобы вода не шла в плавни. Хотя, помните затопленный
Котул Морий?.. Оправдало ли себя осушение плавней? Думаю, что нет.
Тот скромный урожай, что собирается с полей на территории бывших
плавней, никак не может восполнить урон, нанесенный некогда цве‑
тущей флоре и фауне кагульских плавней, создававших своеобразный
микроклимат, благотворно влиявших на жизнь наших предков.
От Прута до Кагула 5 километров. Пейзаж бывших плавней был
неописуем. На воде, всегда чистой, почти везде рос камыш. Летом он
был зеленый, а зимой — светло-­коричневого цвета с мягкой верхуш‑

33
кой, в виде пушистого веничка. Для кагульчан камыш был многим. Им
скармливали скот. (Вспоминаю, как отец часто на лодке, которую брал
у моего крестного, плыл к местам, где был хороший камыш, срезал его
и доставлял на берег на лодке. На берегу он его связывал в толстые
пучки и на плечах нес домой, где зеленый, сочный и, надо полагать,
вкусный камыш ждала корова, нередко и телята моего дедушки). По‑
толок, как правило, делали из зрелого (зимнего) камыша, обмазывая
с одной и с другой стороны глиной с соломой. Когда я работал над ди‑
пломной работой по истории моего родного города, то не раз встречал
в различных документах слова: «камышитовый Кагул». Это потому, что
практически все крыши кагульских домов были покрыты камышом.
Из камыша были и заборы. Кстати, я помню, что их было два вида.
Простые, когда камыш ставился рядком между натянутой проволокой
(а иногда, вместо проволоки, были из того же камыша пояса), а верх
затем ровненько подрезался. Более усложненным считался забор, ко‑
торый не подрезался сверху, а сламывался вниз, несколько наискось,
накладываясь друг на друга, чем изгородь сама по себе укреплялась
и становилась серьезным ограждением. Вероятно, и ворота были из
камыша, но я застал наши ворота, изготовленные уже из дерева.
Нередко и стены так же были из камыша. Наряду с огромным
преимуществом камыша (стойкость, твердость, способность хорошо
хранить тепло и др.) был один существенный его недостаток – он был
пожароопасен.
Помню, как однажды ночью (мне было лет 5–6) в окно сильно по‑
стучали. Все перепугались, увидев, как горит камышовый дом соседа
Яблочкина. Пожары раньше были частым явлением.
Свои дома кагульчане отапливали также камышом. Уголь до сере‑
дины 50‑х годов был явлением крайне редким.
Наряду с камышом, но значительно в меньшем количестве, в плав‑
нях росла папора. Если камыш был очень твердым, то папора, наоборот,
была растением очень мягким. Ее использовали для изготовления
рогожей (настил из папоры для пола). Они были разные по толщине,
простые и с узорами. Были обычные, на каждый день, и праздничные,
которые стелили к праздничным дням. Из папоры делали домашние
тапки. Папора была отличным материалом при соединении досок,
особенно винных бочек, что не давало течь.

34
 Вся кагульская плавня состояла из сотен «рек». Эти водные артерии
никогда не зарастали камышом. Они были разные: от очень узких, где
двум лодкам уже не разминуться, до «рек» шириной в 7–8 метров.
Плавня пересекалась в сторону Румынии довольно хорошо укре‑
пленной дорогой, хотя уже при мне были случаи, когда в отдельных
местах она затапливалась. Над уровнем водной глади дорога возвыша‑
лась метра на 2–2,5. Дорога была шоссейная, хорошо, ровно утрамбо‑
ванная. Ее ширина в разных местах разная, но в среднем была метров
7. Вдоль всей дороги с обеих сторон росли ивы. Они были огромные
и очень красивые. По виду им было, как я думаю, не меньше 100 лет.
Как правило, камыш рос до самой дороги. Но нередко перед дорогой
встречалась чистая гладь, где в большом количестве росли лилии.
(Сейчас не только дети, но и те, кому под 40 и даже более лет, не знают,
почему на гербе Кагула изображена лилия).
Множество цветков лилии и ее огромных папоротниковообразных
листьев, лежавших на воде, создавали неописуемые райские уголки,
от которых глазу невозможно было оторваться.
В  четырех местах дорогу пересекали деревянные мосты. Через
них во времена разлива Прута текла вода обычно с правойстороны
плавней в  левую. Мосты имели названия: Первый, Второй, Третий
и Четвертый. Вода у Первого моста была глубиной около метра. Вто‑
рой мост был самым глубоким. Глубина его была около 3,5 метров.
Второй мост был излюбленным местом купания для кагульской дет‑
воры. Вода у  Второго моста была чистая, камыш возле моста рос
в  отдалении, в  метрах 15–20. Это позволяло считать второй мост
прекрасным пляжем. (Был еще один пляж, также излюбленное место
всех горожан, назывался «Кордон»).
У старожилов Второй мост остался в памяти и по другому слу‑
чаю. В период разливов реки Прут 1,5–2 месяца через Второй мост
нескончаемым косяком шла рыба. Одновременно разная: и мелкая,
и крупная разных названий. Стоило только опустить леску с крючком,
часто не с одним, а с несколькими, и с грузилом, а затем резко дернуть
ее вверх — и рыбка уже твоя. Справедливости ради надо сказать, что
такая рыбалка только на первый взгляд казалось простой. На самом
деле, здесь также нужна была сноровка и опыт. Не случайно, одни
уходили с мешком рыбы, сгорбившись под ним, а другие довольство‑
вались одним-­двумя килограммами.

35
 Третий мост был примечателен тем, что недалеко от него были
городские скважины питьевой воды.
Сродни Второму мосту, по интересу, был и Четвертый мост. День
и  ночь здесь несли службу пограничники. Шлагбаум, на котором
были красно-­зеленые полоски, был закрыт, пока его не открывали
пограничники. А открывали они его только после проверки паспор‑
тов, убедившись, что переходят мост кагульчане. Рядом стояло кара‑
ульное помещение для охранявшего мост пограничника. Куда часто
ездили через Четвертый мост горожане? Дело в том, что между плав‑
нями и Прутом была равнина, шириною в 1–1,5 км. Затапливалась
она примерно раз в 5–7 лет; поэтому, когда эти земли не затаплива‑
лись, они раздавались властями города его жителям под огороды.
Некоторые части земли не были пригодны под огороды, так как там
рос кустарник, который мы называли «кэтина». Помню, частенько
отец ездил специально за кэтиной, чтобы нарубить ее на топку.
До сих пор хорошо помню, как осенью собранный урожай везли
на машинах, сверху которого сидели мы. С приплавневых огородов
мы собирали не только картофель, помидоры, кукурузу, но и арбузы,
и дыни. Возвращаясь на машинах с собранным урожаем обратно,
частенько давали пограничникам арбузы и фрукты, за которые они
одаривали нас улыбкой.
Плавневые огороды особо запечатлелись в моей памяти в связи
со следующими обстоятельствами. Одним из сторожей огородов был
мой дедушка Василий. Не скажу, что часто, но брал он меня с собой
с ночевкой. Это было чрезвычайно интересное время. Я, словно маль‑
чишка, с волнением наблюдал, как по ту сторону колючего забора,
вдоль следовой полосы, проходил со служебной собакой пограничный
наряд. Ночью они свой путь освещали фонарем, нередко направляя его
и в нашу сторону, что усиливало наше волнение. Жили мы в шалаше.
Водой пользовались из колодца, вырытого на глубину 1–1,2 метра.
Однажды я получил стресс, когда увидел, что в наш колодец упа‑
ла гадюка (возможно, другая змея). Но дедушка был спокоен. Взял
изготовленную ранее палку с крюком на конце и за несколько секунд
выбросил из воды на землю свалившегося гада.
Как я уже упомянул, вдоль плавней, с западной стороны, нахо‑
дилось ограждение из колючей проволоки — символ «железного

36
занавеса» СССР. Через определенное расстояние стояли пограничные
столбы с гербом СССР. Дорога, проходившая через плавни, прохо‑
дила по каменному мосту через реку Прут, раньше им пользовались
для переезда в Румынию, но в Советские времена он был «бесхоз‑
ным». В 1941 году, при нападении фашистов на Кагул, советские
пограничники его взорвали.
Выше по течению Прута была казарма пограничников и погра‑
ничная вышка, высотою 15–20 метров.
Кагульские плавни, расположенные с левой стороны от описанной
дороги, переходили без видимой границы в Вулканештский район.
С правой стороны, 1,5-2-х метрах от дороги, располагались
3 лимана (озера). Водные «реки» соединяли их один с другим. Са‑
мым большим был средний лиман. Лучшая возможность для ловли
рыбы — добраться до этих озер. Летом к ним можно было приплыть
на лодках, а зимой, когда вода замерзала, — по льду. В разные годы
лед замерзал по-разному: от 10–12 см, в отдельные годы — до 30 см.
Говоря об этом, трудно удержаться и не сказать о зимней рыбалке на
лиманах. Отец, идя на рыбалку, обычно брал меня и брата с собой.
Рыбачили, как правило, на втором, большом лимане. Ловили так, как
обычно ловят с лунки, короткой удочкой. Но была ловля рыбы и не‑
обычная. Ходим и  смотрим на лед. Найдя сонно подо льдом лежа‑
щую рыбу, глушим ее обухом топора. Обычно, останавливались воз‑
ле рыбы длиной не менее 30 см. Оглушив рыбу, пробиваем железным
ломом лунку и живодером (металлическая проволока в 5 мм толщи‑
ной, с одной стороны — согнутая в рыболовный крючок, другой сто‑
роной прикреплена к палочке толщиной 1,5 см и длиной в 30–40 см)
достаем рыбу.
На восточной части берега были причалы. По-моему, больших
охраняемых причалов было 3–4. Хотя, любой рыбак мог ставить свою
лодку, где хотел. Естественно, те, чьи огороды подходили к самой воде,
и лодки держали у своего огорода.
На берегу, в конце северной части города, был рыбозавод, где коп‑
тили и хранили рыбу. Проезжая или проходя через дорогу, пересекаю‑
щую кагульские плавни, или находясь в лодке, отчетливо было видно
расположенное на западном склоне румынское село Оанча.
37
 Сопредельная (как говорят пограничники) румынская сторона
была для нас ч­ ем-то недосягаемым. Нам казалось, что там за гра‑
ницей все другое, отличное от нас. Хотя, приблизившись, видели
таких же простых и бедных людей, обычный животный скот, такие
же разбитые дороги.
А  посмотрев на восток, мы видели родной Кагул, камышовые
и редко черепичные крыши домов. Величественно смотрятся на са‑
мой вершине города два православных храма: с  левой стороны —
храм Святого Архангела Михаила, хранителя древнего города и его
горожан, а с правой стороны — русский православный старообряд‑
ческий храм во имя Покрова Пресвятыя Богородицы, также покро‑
вительницы моего родного города.
Богатой была и фауна кагульских плавней. Выше уже говорилось
о наличии в плавнях большого разнообразия рыбы. Если бы мне было
поручено сделать герб Кагула, я непременно, наряду с лилией и веткой
камыша, поместил бы и рыбу. Камыш создавал и согревал жилища
горожан не один десяток лет, а рыба кормила кагульчан. В плавнях
также было много раков.
Большое разнообразие было дикой птицы, особенно уток, очень
много было и лягушек. Старожилы помнят, как летним вечером над
городом слышалось приятное, громкое их кваканье.
Ложкой дегтя в бочке меда были комары. Эти насекомые нарушали
приятную провинциальную жизнь жителей Кагула.
Как уже было сказано выше, сейчас кагульских плавней нет. Но
они остались в памяти многих кагульчан как памятное место города.
Исчезнувшее полвека назад, экономическое, экологическое и культур‑
ное место, возможно, было бы и позже уничтожено. Но тогда, 50 лет
назад, вдохновителем и организатором случившегося был Бодюл Иван
Иванович, который в книге своих воспоминаний многое сейчас сва‑
ливает на Москву.
На месте прежних плавней сейчас — где засеянные, а где и пусту‑
ющие поля. Вместо старой дороги проложена новая. Построен также
новый мост через реку Прут.

38
 3. ПУТЕШЕСТВИЕ А.С. ПУШКИНА
ПО БЕРЕГУ ПРУТА
(Болград-Вулканешты-Кагул-Готешты-Лека-Леова)

Болград

Прежде чем написать о пребывании наших героев в этом крае,

сделаем пояснение. В нынешнем городе Болграде Александр Сергеевич
не был, так как в 1821 году как такового Болграда еще не уществовало.
Как же было на самом деле?
А. С. Пушкин посещал село Табаки, расположенное примерно в 5 км
от г. Болграда. Однако, отчего многие исследователи творчества вели‑
кого поэта все же утверждают, что Пушкин посещал Болград? Дело
в том, что 29 декабря 1819 года был утвержден и в январе 1820 года
опубликован правительственный указ об устройстве болгарских ко‑
лоний в Бессарабии. Согласно ему царь Александр I разрешил переи‑
меновать с. Табаки в Болград. Нередко уже новый город стали назы‑
вать Табак-­Болград. Но, спустя три года, правительство сочло более
удобным центр болгарской колонии расположить в трех верстах от
Табаки на юг у озера Ялпуг. За новым центром болгарской колонии
было сохранено название Болград.
Таким образом, исследователи ­где-то правы, что Пушкин был
в Болграде (с. Табаки), хотя правильнее было бы утверждать, что ны‑
нешнего города Болграда во время его посещения юга Бессарабии еще
не было. Он считается основанным в 1823 году. Так что легенда о том,
что Пушкин в существующем ныне городе Болграде в общественном
саду вырезал свое имя на большом сейчас дереве, несостоятельна.
В Табаки Пушкин и Липранди пробыли несколько часов и выехали
оттуда вечером.
Пребывание Пушкина в  местах, где были расположены болгар‑
ские колонии, нашло свое не только яркое художественное, но даже
топографически и этнографически точное отображение в отрыв‑
ках (видимо, в задуманной поэме о Кирджали, набросанных в
1828 году):

39
 В степях зеленых Буджака,
Где Прут, заветная река,
Обходит русские владенья,
При бедном устье ручейка
Стоит безвестное селенье.
Семействами болгары тут
В беспечной дикости живут,
Храня родительские нравы...

На землях нынешнего города еще в IV-III тыс. до н.э. жили земле‑

дельцы эпохи меди.
Нам очень понравился Болград: зеленый, чистый, с гостеприим‑
ными жителями, и мы решили в нем заночевать.
После «Кагульской рубки» вероятно и тогда, 250 лет назад, несмо‑
тря на погоню за отступавшим, считавшегося тогда лютым врагом, в
душе П.А. Румянцева, как и у всего войска, наступило относительное
спокойствие – ведь они одержали Победу!
Наверняка, это спокойствие, спустя два с половиной века, до‑
шло и до нас. Нам необычайно было спокойно и хорошо. Был яркий,
но тихий закат, а утром замечательный восход солнышка! Свежий
воздух! Позавтракав простой едой, булкой с молоком, мы решили
не торопиться и немного погулять по замечательному в Болграде
бульвару и его прекрасному парку. Как-то подумалось, а ведь до сих
пор довольно многое в Болграде своими символами напоминает тот,
1770-й год: то здесь, то там чугунные пушки, ядра, памятники... И
воздух какой-то необычный, пахнет стариной... Кстати, пушки, что
лежат в Кагуле перед историческим музеем, подарены болградцами.
Город основан попечителем Болграда, русским генералом Ива‑
ном Никитичем Инзовым. Ему горожане установили мавзолей, три
памятника, назвали его именем сквер и центральную улицу. В его
честь названы два села, учрежден фонд и др.

40
 Малчев В.Д.,
директор исторического музея
г. Вулканешты,
филолог-тюрколог

Вулканешты

В  жизни поэта проезд

через Вулканешты был всего
лишь маленьким эпизодом,
но для истории нашего го‑
рода это уже нечто большее.
Долгое время мы не были
уверены в том, проезжал поэт
через Вулканешты или нет.
Чтобы поставить все точки
над «i», надо было выяснить,
где именно проходила дорога
из Болграда в Гречены (о ко‑
торых упоминается во многих
источниках, описывающих
путешествие поэта по югу
Бессарабии). В ходе работы
были опрошены десятки старожилов города.
Все стало на свои места, когда у автора этой статьи прошла увле‑
кательная беседа с настоящим Почетным гражданином города Вулка‑
нешты Георгием Иордановичем Посмаком, с которым посчастливилось
познакомиться и пообщаться в день его 90‑летия.
Этот человек был настоящим кладезем информации по неизвест‑
ной нашему поколению истории Вулканешт.
Он не только рассказал о старой греченской дороге, но и нари‑
совал ее схему.
До Великой Отечественной вой­ны 1941–1945 гг. это была един‑
ственная дорога, связывающая Вулканешты с Кагулом. И тут, чтобы
не было путаницы с названиями, надо сделать некоторое уточнение.

41
 Схема проезда А.С. Пушкина через селение Вулканешты по
Греченской дороге 21 декабря 1821 г.

42
Дело в том, что селение Гречены, упомянутое в маршруте путешествия
А. С. Пушкина, не является железнодорожной станцией Гречены на‑
ших дней.
Селение Гречены, находившееся в двух километрах от Вулканешт
и основанное пришедшими на юг Буджака в незапамятные времена
украинцами, существовало достаточно давно, и было центром Гречен‑
ского цинута (округа) молдавского княжества еще в XVII в.
Станция Гречены была ос‑
нована намного позже, появ‑
лением в  тех местах в  1877  г.
военной железной доро‑
ги Бендеры-Галац, построен‑
ной в ходе очередной русско-­
турецкой вой­ны 1877–1878 гг.
Надо сказать, что эта вой­на,
по сути явившаяся продолже‑
нием Сербско-турецкой вой­
Село Гречены, дом семьи ны 1876–1877 гг., вновь закон‑
Пантелея Нестеренко, 1963г. чилась поражением Турции.
И если станция Гречены суще‑
ствует и сегодня, то село Гречены было ликвидировано в 1974 году,
т. к. вблизи этого населенного пункта для защиты Вулканешт от на‑
воднений на реке Кагул были построены дамба и искусственное озе‑
ро, получившее название Комсомольского. Причиной же ликвида‑
ции Гречен стало то, что в ходе ливневых дождей 1968 г. река Кагул
вышла из своих берегов и частично затопила находящиеся в низи‑
не Вулканешт частные дома, а  также разрушила продовольственные
склады. В  результате чего экономике Вулканешт был нанесен суще‑
ственный урон.
Конечно, во время своего путешествия поэт ни поля Кагульской
битвы, ни нашего селения толком увидеть не мог в силу того, что в путь
из Болграда (а если точнее Табак) они тронулись поздно, часов в 11
вечера. Поэтому и известно по сей день выражение И. П. Липранди:
«Жаль, что темно, он бы увидел влево Кагульское поле». Дремавший
в это время А. С. Пушкин при этом встрепенулся и сказал: «Жаль, что

43
не ночевали, днем бы увидели». Но, так или иначе, благодаря этому
проезду через место Кагульской битвы и родился известный отрывок
его незаконченного стихотворения:

Чугун Кагульский, ты священ

Для русского, для друга славы.
Ты средь торжественных знамен
Упал горящий и кровавый,
Героев севера губя…

Уверен, что большинство читателей связывают словосочетание

«Чугун Кагульский» либо с  пушками, либо с  ядрами. Но мало кто
знает, что в свое время в районе памятника Кагульской битве было
найдено чугунное коромысло с клеймом: «Мастер Егор Ильин Арлов
в Касиливе, 1821 г.». Не исключено, что это деталь неизвестного нам
чугунного памятника Кагульской битве, который существовал на
месте нынешнего, очертания которого А. С. Пушкин при свете луны
успел увидеть. Эта же поездка дала идею написания им в 1828 г. дру‑
гого, не менее известного стихотворения:
Кирджали
В степях зеленых Буджака,
Где Прут, заветная река,
Обходит русские владенья,
При бедном устье ручейка
Стоит безвестное селенье,
Семействами болгары тут
В беспечной дикости живут,
Храня родительские нравы,
Питаясь ..... трудом,
И не заботятся о том,
Как ратоборствуют державы
И грозно правят их судьбой.

Как высказал свою гипотезу на конференции, посвященной 190‑ле‑

тию путешествию А. С. Пушкина по югу Бессарабии, состоявшейся
в 2011 году в городе Вулканешты, Степан Булгар: «Не о Вулканештах

44
ли тут идет речь?» Ведь маршрут того путешествия, проходившего с 13
по 23 декабря 1821 года и составивший 575 верст (или 613,41 км) пути
известен нам досконально. И выглядит следующим образом: Кишинев-­
Бендеры-­Каушаны-­Паланка-­Аккерман (ныне Белгород-­Днестровский)-
Шабо-­Татарбунары-­Измаил-­Болград (Табак-­Болград. — В.М.)-Гречены-­
Готешты-­Лека-­Леова-­Гура Сарацика-­Гура Галбеней-­Резень-­Кишинев.
Учитывая то, что Гречены были украинским селом, а Готешты и дру‑
гие — молдавскими, то так и получается, что безвестное болгарское
селение — это наши Вулканешты. В документах того периода такого
понятия как «гагаузы» еще не существовало.

Схема маршрута поездки А. С. Пушкина по Бессарабии

с 9 по 23 декабря 1821г.

45
 Кагул

Сегодня трудно представить себе, что есть какие-то белые

пятна в жизни А.С. Пушкина в его бессарабский период. Тема
«Пушкин в Кагуле», как думается, все же является неисследован‑
ной. Отсюда, взявшись за раскрытие неизведанного, я чувствую
огромную ответственность.
На самом деле, А.С. Пушкин посещал Формозу (Formoza) или
по-молдавски Фрумоасу, что значит Красивая.
В Кагул село Фрумоаса, как мы будем дальше называть Формозу,
было переименовано позже, в 1835 году по указу царя Николая I.
В моем архиве я отыскал любопытную «Схему маршрута по‑
ездки А.С. Пушкина по Бессарабии с 9 по 23 декабря 1821 г.»,
составленную краеведами Вулканешт со ссылкой на известного
пушкиниста, доктора филологических наук, профессора Трубец‑
кого Бориса Алексеевича. Согласно еще раз предлагаемой читате‑
лям схеме, виден прямой путь Пушкина с Болграда на Готешты,
минуя Кагул.

Путь Пушкина с Болграда

на Готешты (Схема марш-
рута поездки А.С. Пушки-
на по Бессарабии с 9 по 23
декабря 1821 г.)

Рассматривая внимательно
карту Молдовы, убеждаешь‑
ся, что действительно, путь
с Болграда до Готешт явля‑
ется прямым, и путники по
нему должны были ехать,
оставляя Кагул в стороне.
Однако, в настоящее время
в Пушкинском музее висит
схема (автором которой

46
 Схема проезда А.С. Пушкина через Кагул
(фото из Пушкинского музея в Кишиневе)

является известный пушкинист В.Ф. Кушниренко), где путь поэта

по Бессарабии показан уже через Кагул, хотя это значит, что путники
делают немалый круг, заезжая в него.
Чем это объяснить? Казалось, после столь длительного путешествия
к югу Бессарабии надо спешить домой, в Кишинев! Попробуем, одна‑
ко, высказать читателю нашу историческую гипотезу, не лишенную
убедительности, как думается. Но, все по порядку.
Проехав мимо поля боя Кагульского сражения (1770 г.) и посетовав,
что не разглядел его ночью, А. С. Пушкин вместе с И. П. Липранди, имев‑
шем правительственное поручение в Измаиле, возвращались в Кишинев
через Вулканешты и далее через Кагул.
Перед спуском к городу, где сейчас находится воинский гарнизон,
наши путники, как на ладони, могли увидеть внизу справа небольшое
поселение.

47
 «Пушкин и Липранди проезжают вдоль поля Кагульской битвы 1770 г.»
Худ. Каунов Федор

Вероятнее всего, эта панорама открылась им ночью 22 декабря

1821 г., и Пушкин с Липранди могли видеть лишь огоньки немногочис‑
ленных домиков. Проехав по проселочной дороге еще немного, карета
наших путешественников должна свернуть по ходу дороги вправо.
Спустившись вниз, метров через 200-ти, и переехав деревянный
мост через одноименную с селом реку Фрумоаса, путники выбира‑
ют либо дорогу напрямую к соединению с почтовым трактом, либо
к этой же почтовой дороге едут сделав небольшой объезд через Кагул
(Фрумоаса). Конечно, наши путешественники выбирают второй ва‑
риант, а иначе зачем было ехать на Готешты через Кагул?
Проехав мост и повернув налево, Пушкин и приятель направляются
в своей карете к будущему Кагулу вдоль реки Фрумоаса. В то время
река была относительно широкой и глубокой. На ней было девять

48
водяных мельниц. В ней водились карп, судак, щука, карась, окунь,
линь. Лов рыбы шел на пропитание сельчан.
Вдоль правого берега реки росли сады, в основном сливовые и оре‑
ховые, и виноградники. Расположенные на склонах они давали богатые
урожаи и украшали эту, ныне старую часть Кагула. Фрукты сбывались
на месте. Виноград выращивали на вино. Урожай с десятины состав‑
лял 120–150 пудов. Вырабатываемое вино называлось «Прутское».
Ежегодно производили от 12 до 15 тыс. ведер вина.
Чтобы понять причину путешествия наших героев через Кагул,
надо обратить внимание на следующий рассказ.
Проезжая по правому берегу реки мимо плодовых садов, мы ви‑
дим справа на склоне довольно ухоженное сельское поселение. Оно
назвалось его жителями, и  не только ими, Малая горка. А  так как
в ней проживали липоване (староверы), то и Липованкой. Вдоль сто‑
роны Малой горки и  проходила почтовая дорога, к  которой следу‑
ют наши путники. Жителей Малой горки называли раскольниками,
с чем они сами, да и другие их братья по вере, не могли согласиться,
так как раскол православного мира в России совершили не они. Ос‑
новным виновником Великого Раскола, читай — трагедии, был царь
Алексей Михайлович. Он первый из русских царей всерьез задумал
воссесть на древний византийский престол, стать во главе всего пра‑
вославного мира. Главным исполнителем церковной реформы был
патриарх Никон, мечтавший о  вселенском патриаршестве. Чтобы
исполнить грандиознейшие планы царя и  патриарха, нужна была
церковная реформа. Она стала проводиться в середине XVII века на
греческий манер. Следует подчеркнуть, что греческая церковь того
периода была в упадке, отошедшей от древних православных правил,
и равняться на нее означало предать православие. Начались гонения
на тех, кто противился реформе. Их казнили, убивали, сжигали. Те,
кто не смирился с новыми церковными введениями, убегали в леса,
пустыни, другие страны.
Так, скрываясь от царского преследования, часть русских старо‑
обрядцев оказалась на российской окраине, в предместье будущего
Кагула, на уже упомянутой нами Малой горке. Естественно, они были
под особым надзором властей, но значительно меньшим давлением,
чем староверы в центральной России.

49
 Подчеркнем, что Липранди Иван Петрович, ехавший вместе с Пуш‑
киным, говорил впоследствии в своих воспоминаниях о проживании
на кагульской земле старообрядцев.
Земля, на которой расположились первые старообрядцы (Малая
горка) была пустынной и относилась к мошии (молд. «владению»)
с одноименным с рекой названием Формоза, что на молдавский манер
означает Фрумоаса (Красивая).
Первыми храмами у старообрядцев Липованки/Малой горки были
молельные дома, в основе своей мало чем отличавшиеся от обычных
домов. Так как колокола были запрещены, в отличие от господствую‑
щей новообрядческой церкви, то вместо них использовали большие
железные предметы, по которым для звона били деревянным молотком.
В 1834 году старообрядцы Фрумоасы построили деревянную церковь
во имя Покрова Персвятыя Богородицы.
Кагульские старообрядцы не случайно выбрали местность, на ко‑
торой обитали. Помимо благоприятных климатических особенностей
их прельстила возможность быстро рассредоточиться и спрятаться
в случае опасности в многочисленных плавнях реки Прут. Старообряд‑
цев еще привлекала возможность, благодаря плавням и протекавшим
рядом рекам Балача и Фрумоаса, ловить рыбу для еды.
Длина Липованки вдоль реки, по которой ехали А. С. Пушкин
и Липранди была до 0,5 км. Доехав до окончания липованской мест‑
ности, путешественники достигли почтового тракта, который ухо‑
дил в сторону Кишинева, либо в сторону Рени. Но проселочная доро‑
га, по которой приехали наши путники, если не сворачивать вправо
или влево, а ехать дальше прямо, вела через плавни на другую сторо‑
ну, подвластной Порте или нынешней Румынии.
Формозу (Фрумоасу) и Малую горку/Липованку отделяла лишь
почтовая дорога. В одном селении жили молдаване, а в другом — рус‑
ские старообрядцы. Обоим поселениям было суждено долгие годы
жить, как говорится, бок о бок в мире и согласии, а впоследствии
объединиться, образовав город Кагул.
По данным переписи 1817 года местечко Фрумоаса относилось
к разряду зажиточных сел. В нем проживали три священника, два
дьячка, один пономарь, 2 мазыла, 1 рупташ. Низшие сословия со‑
ставляли 120 хозяйств, 10 вдовьих, 12 бурлаков. Всего 143 мужских
и женских хозяйств.
50
 Уважаемый читатель, в своем повествовании мы приблизились
к ответу на поставленный в начале статьи вопрос: чем объясняется
заезд наших именитых путников в Кагул, удлинив таким образом свою
дорогу по маршруту Вулканешты-­Готешты? Читатель, вероятно, уже
догадался, что дело здесь связано со старообрядцами, коих царская
власть считала раскольниками. Да, отчасти это так, однако, есть еще
один главный ключик к разгадке этой тайны. Дело в том, что Липран‑
ди был не простым царским чиновником, а тайным ответственным
в Правительстве за дела с раскольниками. Более того, он возглавлял
комиссию Правительства по делам раскольников.
Разве мог Липранди миновать Формозу (Кагул) с таким боль‑
шим анклавом старообрядцев, не поинтересовавшись о состоянии
дел с ними?
Трудно сказать, но может главная миссия Липранди И. П. была
не разбор следствия в 31‑м и 32‑м егерских полках, а тайная поезд‑
ка, заключавшаяся в том, чтобы на месте посмотреть состояние дел
с  раскольниками как в  Измаиле, где старообрядцев было довольно
много, так и в Формозе (Кагуле).
Независимо от истинных причин командировки на юг Бессарабии
Липранди, А. С. Пушкин достигал своих целей в поездке. Явно не
тайных, как хочется думать.
Используя имеющиеся в нашем распоряжении документы и делая
свои умозаключения, мы также предприняли попытку на практике ис‑
следовать участок проезда А. С. Пушкина через Кагул. Обошли дома на
старообрядческой Малой горке, постарались визуально обследовать их
техническое состояние. Пришли к выводу, что наверняка добрая часть
сохранилась с той, двухвековой давности, являясь немым свидетелем
проезда мимо них Великого поэта. Наши предположения о большой
давности ряда домов на Малой горке подтвердили хозяева, чьи предки
строили их дома, а также прораб с 30‑летним стажем Каунов Федор
Семенович. Его внимание особенно привлекли кирпичные дома ста‑
рообрядцев архитектуры начала XIX века. Осмотрев профессиональ‑
ным взглядом старообрядческие постройки, Федор Семенович, сам
старовер, сказал: «Да, умели старообрядцы строить дома!» И при этом
сослался на также двухвековой давности хорошо сохранившиеся дома
в его родной старообрядческой Куниче, что на севере Молдавии.

51
 Как мы уже выше отметили, Александр Сергеевич проезжал, по
нашему предположению, по небольшому, метров 400–500, отрезку
дороги у нижних, южных старообрядческих усадеб Малой горки.
Проезд Пушкина именно по этой дороге был естественным, так как
он вел напрямую с измаильской «трассы» в село Фрумоасу (Кагул).
Но это была историческая гипотеза.
Какова же была наша радость, когда жители этой улочки Гвоздев
Георгий Михайлович (73 года), Усова Валентина Николаевна (70 лет)
и др. на наш вопрос: «Называется к­ ак-то эта дорога?» — почти оди‑
наково ответили: «Да, это Пушкинский проезд!»
Радость переполняла наши сердца, душевное волнение охваты‑
вало каждого из нас!.. Ведь это настоящее историческое открытие!!!

Исследуя тему «Пушкин в Кагуле», мы изучили несколько старых

карт города, стараясь пристально обратить внимание на «Пушкинский
проезд». На первом городском плане города Кагула, 1845 года, испол‑

52
ненном, что особенно для нас важно, с учетом наличия уже бытовавшей
застройки, «Пушкинский проезд» отчетливо просматривался.
На другой карте, 1938 года, проезд, по которому ехали Пушкин
и Липранди, также хорошо был виден.
Отметим, что ни на одной из этих карт названия улочки еще не было.
Уже на современных, советского периода, картах небольшой уча‑
сток дороги, по которой путешествовали наши герои, имеет название:
«Пушкинский проезд»!
Из всех, кто встречался нам в пути, никто не знал новое, пост‑
советское название улочки: «Акациевый проезд». А прошло уже три
десятка лет новой Молдовы. Заметим, слово проезд, относительно
пушкинской улочки, так укоренился в умах людей, что его не могли
заменить даже такие «крепкие орешки», как современные унионисты
Кагула.
В сознании всей Липованской округи имя дороги, по которой
в Кагуле ехал А. С. Пушкин, — Пушкинский проезд — сохранился до
наших дней! Горожане не знают (благо, новых табличек на домах нет —
случайность ли?), что улица имеет другое название.
В ходе исследования темы мы еще узнали, что у почтового тракта,
на который выехали наши гости Кагула, чтобы ехать дальше в Киши‑
нев, кроме известных наименований, ул. Гризодубовой, нынешнего
Нуфэрул Алб, было еще одно, самое первое имя — ул. Московская.
Все же, хоть в закоулках периферии города Кагула, но мы нашли
и улицу Пушкина!

Ночевал ли А.С. Пушкин в Кагуле (Фрумоасе)?..

Хотелось бы отметить, что в исследовании творчества Пушкина

А.С. нами замечены разные трактовки на одни и те же события, про‑
исходившие с великим поэтом в его пребывании в Бессарабии. Так,
работая над данной книгой было замечено, что историки, пушкинисты,
филологи приводят отличные друг от друга даты выезда А.С. Пушкина
и И.П. Липрандив декабре 1821 года из Измаила в Болград (Табаки).
Встречаются даты и 20, и 21, и 22 декабря.

53
 Для меня, автора данного опуса, далеко не безразлично, когда поэт
выехал из Измаила, где пробыл несколько дней, так как исследуя тему
«Пушкин в Кагуле», важно уточнить: он ночевал в моем родном горо‑
де (тогда в селе Фрумоаса), или только проезжал мимо. Были разные
варианты моего заключения по данному вопросу. Я принял решение
взять за основу работу В. Кушниренко «Священна для души поэта...»
(Кишинев, 2015 г.), в которой он на стр. 201 утверждает, ссылаясь на
И.П. Липранди, что 22 декабря утром Александр Сергеевич еще был
в Измаиле. Разработанная мною и прилагаемая здесь таблица, кото‑
рая хоть и в несколько упрощенном виде, но наглядно показыывает
движение наших героев по времени и расстоянии по селениям вдоль
реки Прут.
Я очень рассчитывал на то, что найду сведения о значительной
задержке Пушкина и Липранди в моем Кагуле. Основания для надежды
были веские. В первую очередь, это весьма трудная зимняя дорога, бо‑
лее половины которой пришлось ехать в ночное время. Трястись лишь
с маленькими перерывами при смене лошадей 350 км из Измаила до
Кишинева - это немыслимо. А Кагул, в то время с. Фрумоаса, как раз
стоял по середине пути. Здесь было где отдохнуть, поесть и согреться.
Первоклассная, как и в Болграде, почтовая станция титулярного со‑
ветника Гржибовского из шести комнат с деревянными полами могла
бы быть представлена для отдыха нашим путникам.1
Да, думается, что и владелец, тогда уже местечка, Егор Бальш с
радостью мог встретить гостей. Все Бальши были хорошо знакомы
Пушкину по общению с ними в Кишиневе.2
Выше мы акцентировали внимание читателя на то, что Липранди
по долгу своей службы, казалось, должен был получше ознакомиться
с жизнью немалого анклава старообрядцев Кагула, для чего нужно
немалое время.
Повторим, приведенные доводы, как думается, должны были не‑
пременно способствовать длительной остановке, а может даже ночевке
наших путников в Кагуле (Фрумоасе). Однако этого не произошло,
значит, что-то особо важное заставляло, в первую очередь, Липранди
спешить в Кишинев.
1 Maria Maftei, Lidia Istomina «File din istoria orașului Cahul. Documente
din patrimoniul muzeului ținutului Cahul», Cahul, 2013.
2 В. Кушниренко «Священна для души поэта...», Кишинев, 2015 г.

54
 ТАБЛИЦА движения А.С. Пушкина и И.П. Липранди
с г. Болграда (Табаки) до г. Леова 22-23 декабря 1821 г.
с учетом расстояния и времени.

Примечания:

1. Таблица примерная.
2. За основу взяты расстояние, время и скорость движения путников 22 декабря с г. Измаила до Табаки (г.
Болграда): 50 км = 5 часов.
3. Для облегчения расчетов версты заменены километрами в современном измерении.
4. Некоторое сокращение времени в пути Кагул-Леова объясняется передвижением в дневное время и более
частой заменой лошадей (Фрумоаса, Готешты, Лека).

55
 Кагул сегодня, как и множество других городов, делится на старый
город и новый. Покинув старый Кагул (Фрумоаса и Малая горка), наши
путешественники направились в сторону Леово, проехав, как вела и тог‑
да дорога, мимо нынешнего парка. По дороге слева сегодня находится
городской исторический музей, а первоначально в этом здании распо‑
лагалась Примария города. Сам новый город был построен по правую
сторону от почтового тракта, за нынешним парком, на ровном плато.
Кагул строился согласно специального градостроительного плана как
современный, с прямыми широкими улицами, площадями и рынками.
Отцом-основателем города по праву считается Федоров Павел Ива‑
нович, генерал-­губернатор Бессарабии, купивший землю под будущий
Кагул у Иоанна (Янку) Бальша, к которому эта земля перешла от отца
Иордаке Бальша. Семья Бальш была знакома Александру Сергеевичу
по общению с ними в Кишиневе.
В завершении данной статьи хочется обратить внимание чита‑
телей на трудности, преодолеваемые путниками того времени, свя‑
занные с плохими дорогами.
Прилагая усилия для устройства почтовой дороги между
Кагулом и  Леова, спустя 16  лет после того, как по ней проезжал
Великий поэт, Федоров  П. 
И., губернатор Бессарабии, пишет
письмо Новороссийскому и  Бессарабскому генерал-­ губернатору
Воронцову М. С., в котором объясняет (письмо № 12827 от 16 ноября
1837 г.), что «существующая ныне между г. Кагулом и с. Леова почтовая
дорога на протяжении реки Прут, пересекаемая беспрерывною
цепью гор и  между оными топью болот, оказывается совершенно
затруднительною для проезда, в особенности, когда река Прут, выходя
из берегов своих, наполняет протоки, которые непременно должны
переезжать. И  хотя употребляются все способы к  содержанию
дороги этой в полной исправности посредством нарядов жителей,
прилегающих к  оной селений, но за всем тем не представляется
никакой возможности содержать оную во всегдашней исправности,
ибо стремления с  гор воды, скопляющейся от каждого дождя, не
только делает необыкновенными рытвины, но уносит мосты
и  размывает гати, в  чем сверх получаемых донесений от земской
полиции, я неоднократно и сам удостоверился».

56
 В  произведении «Евгений Онегин» А. С. Пушкин по поводу
дорог писал:
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают…

Как бы продолжая дорожные жалобы, в 1839 году поэт с болью

напишет, размышляя о своей судьбе:

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил,

На каменьях под копытом,

На горе под колесом,
Иль во рву, водой размытом,
Под разобранным мостом.

Иль чума меня подцепит,

Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.

Иль в лесу под нож злодею

Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине...
«Дорожные жалобы»

Не хотелось бы завершать статью столь пессимистическим на‑

строением Великого «пиита». Поэтому приведем другие его строки,
уже связанные с оптимистическим будущим России:

57
 ...дороги, верю
У нас изменятся безмерно:
Шоссе России здесь и тут,
Соединив, пересекут...
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды...

«Евгений Онегин»

Заставка к одной из глав романа «Евгений Онегин».

Худ. Кузьмин Н.В.

58
 Историко-краеведческая экспедиция
по местам путешествия А.С. Пушкина
по югу Бессарабии в 1821 году.

КАГУЛ, 2020 г.
«Пушкинский проезд»

По этой улочке
проезжал
великий поэт.

59
60
 Готешты

Хотелось бы акцентировать, что село Готешты было долгое время

(до образования Кантемирского района) в составе моего родного
Кагульского района, и мне по долгу службы в районной организации
(райком комсомола) часто приходилось в этом селе бывать. Я знал
из известных книг пушкинистов Трубецкого Бориса Алексеевича
и Кушниренко Виктора Филипповича, что А. С. Пушкин бывал,
путешествуя по югу Бессарабии, в Готештах. Однако то, что поэт
ночевал в этом селе, мне не было известно. И впервые услышал об этом
от сотрудника музея Пушкина в Кишиневе Марины Владимировны
Подлесной, которая, в свою очередь, сослалась на утверждения других!

Дом в селе Готешты, в котором якобы ночевал

А. С. Пушкин 22 декабря 1821 года.

Приехав в Готешты, нас встретил, как нам сказали, наиболее

информированный о том далеком пребывании в селе Александра
61
Сергеевича, полковник в отставке Адвахов Семен Антонович,
проживающий ныне в Готештах. Он сообщил нам о том, что
о пребывании Великого поэта в его родном селе знают многие сельчане.
Еще в советские времена одну из существующих улиц, ту, где и сей‑
час расположен «дом Риты», в котором якобы ночевал поэт, назвали
именем Пушкина. Другая улица носит имя известного земляка Георгия
Мазылу. Предки Риты Митителу (Мунтяну) встречали по легенде
Александра Сергеевича совместно с сельским священником, кварти‑
ровавшим в доме хозяев. Домик, где, как говорят, ночевал в Готештах
Александр Сергеевич Пушкин, сохранился до наших дней. Только
камышовую крышу в начале 1900‑х поменяли на шиферную. (см. фото
выше).
Впечатленный рассказами готештцев о встрече Пушкина в их
селе 22 декабря 1821 года, активный член нашей экспедиции и из‑
вестный художник Каунов Федор Семенович написал акварелью кар‑
тину «Встреча Пушкина А.С. в Готештах».

«Встреча Пушкина А.С. в Готештах»

Худ. Каунов Ф.

62
 Мы не смогли обстоятельно изучить все, что было связано в этом
селе с А. С. Пушкиным, так как нам предстоял еще путь в Леку и
Леова.
•

Действительно ли А.С. Пушкин ночевал в Готештах?

Приведенная нами выше таблица движения А.С. Пушкина и И.П.
Липранди с Болграда до Леова и комментарий к ней убеждают, что А. С.
Пушкин не ночевал, как думалось автору, да и другим исследователям
и простым жителям, ни в Кагуле, ни в Готештах. Почему же тогда се‑
рьезные люди — музеографы, исследователи творчества великого поэта
— предполагают, что Пушкин ночевал в Готештах? «С толку сбило»,
вероятно, рассуждение Александра Сергеевича и Ивана Петровича о
названии Готешты, якобы произошедшего от слова готы. Да и коней
в Готештах меняли.Что касательно домика Риты, где вроде ночевал
Пушкин, то это бездоказательные разговоры. Ну, хочется готештцам,
чтобы Пушкин жил у них, хоть одну ночь! Но доказательным явля‑
ется то, что Пушкин через Готешты действительно проезжал! Этого
вполне достаточно, чтобы обустроить домик Риты, либо какой другой
в Готештах, под музей Александра Сергеевича Пушкина.

Проезжая по пути путешествия Александра Сергеевича, невольно

вспоминается замечательное произведение Александра Николаевича
Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Оба Александры,
оба революционеры, оба «месили» грязь в «путешествии». Да, конечно,
это были разные пути и в разное время. Кроме этого, хоть и будучи
в ссылке, Пушкин А. С. вел беззаботную жизнь и колесил свободно,
в отличие от своего собрата по революционному движению Радище‑
ва А. Н., который «…сидел между конвой­ными в нагольной мужицкой
шубе, скованный цепью». И все же, один и другой слышали одно и то
же: как чавкали копыта лошадей и как облепленный грязью возок ко‑

63
лыхало на рытвинах. Извозчик затягивал по обыкновению заунывную
песню. Звон почтового колокольчика, наскучив ушам, клонил ко сну.
Но обоих путешественников роднили не столько внешние про‑
явления путевых неудобств, сколько глубокая печаль за крепост‑
ническую Россию, ее угнетенный народ. Только после их жизни,
в 1861 году, будет отменено в России крепостничество. Свои нема‑
лые силы в борьбе за отмену крепостного права отдавали Александр
Пушкин и Александр Радищев.
«…императрица еще не закончила читать «Путешествие из Пе‑
тербурга в Москву», а Радищев уже был водворен в Петропавловскую
крепость. Посылая свои заметки на «Путешествие» Степану Шишков‑
скому, пытавшего в 1775 году Емельяна Пугачева, царица высказалась
о Радищеве: «Бунтовщик хуже Пугачева».
А тем временем решение уголовной палаты утвердил и усилил
Сенат: «казнить смертию, а именно… отсечь голову», а пока, «заклепав
в кандалы, сослать в каторжную работу в Нерчинск». Екатерина изво‑
лила «помиловать» Радищева, сослать его в Илимск, «на десятилетнее
безысходное пребывание».
Александр Пушкин тоже был сослан в Бессарабию за свои воль‑
нодумные стихи.
«…чавкали копыта лошадей и возок колыхало на рытвинах. Из‑
возчик затягивал по обыкновению заунывную песню…»

64
 Лека

О селе Лека Липранди И. П. упомянул в своих воспоминаниях

как о почтовой станции, где они сменили лошадей.
Как описывают пушкинисты, Липранди спешил прибыть
в Кишинев 23 декабря 1821 г., в связи с чем, сменив лошадей, сра‑
зу же выехал в  Леова. Но в  литературе есть и  другие сведения,
говорящие, что А. С. Пушкин в  Леке отобедал и  даже ночевал.
Примем версию, изложенную Липранди. Видимо, некоторые пи‑
сатели путают с приличным ужином и ночевкой Надеждина Н. А.
Встречали мы в литературе и весьма добрые отзывы даже до‑
вольно знатных пушкинистов. Однако, побывав в Леке всего не‑
сколько месяцев назад, проезжая по припрутским местам, нас
удивило захолустье, в котором пребывает сегодня Лека, спустя
200 лет после посещения его великим поэтом. Улочки, на которых
двум транспортам не разминуться, проулки немощеные и ни души
вокруг. Две достопримечательности мы все же увидели: церковь,
построенная в 1815 году, незадолго до проезда Пушкина, да за‑
крытый магазин.

65
 Историко-краеведческая экспедиция
по местам путешествия А.С. Пушкина
по югу Бессарабии в 1821 году.

ЛЕКА, 2020 г.
Современный пейзаж

66
67
68
 Леова

Иван Петрович Липранди красочно описывает посещение А.С.

Пушкиным Леова, куда они прибыли 23 декабря в десять часов утра
к командиру командного полка полковнику Катасанову. Их радушно
встретил адъютант, известивший о том, что обед будет готов через час.
Вероятно, в этот свободный час, как рассказала нам при
посещении местного историко-краеведческого музея его директор
Федорова Валентина Ивановна, Липранди пошел, по существующей
легенде, отметить «прибытие Пушкина в Леова как особого лица».
А в это время Александр Сергеевич, склоненный к дубу, отдыхал от
бездорожья.
Сегодня этот дуб, расположенный в  центре города, является
большой достопримечательностью Леова не только потому, что
у него, якобы отдыхал великий поэт, но еще и потому, что за более,
чем за 200  лет своего существования, он вырос до необыкновенно
больших размеров. Ствол его в  диаметре имеет около 2‑х метров,
высота дерева — 15–20 метров, крона имеет почти такой же диаметр.
Но вернемся к обеду в Леова. Липранди вспоминает: «Довольно
уставши, мы выпили по порядочной рюмке водки и напали на соления;
Пушкин был большой охотник до балыка. Обед состоял только из
двух блюд: супа и жаркого, но зато вдоволь прекрасного донского
вина… (Выехали за город). Прошло, конечно, полчаса времени, как
мы оставили Леова, вдруг Александр Сергеевич разразился ужасным
хохотом так, что я подумал, не болезненный ли с ним какой припадок.
«Что такое так веселит вас?» — спросил я его. Приостановившись
немного, он отвечал мне, что заметил ли я, каким обедом нас угостили,
и опять тот же хохот. Я решительно ничего не понимал. Наконец, он
объяснил мне, что суп из куропаток, а жаркое из курицы. «Я люблю
казаков за то, что они не придерживаются во вкусах общепринятым
правилам. У нас, да и у всех, сварили бы суп из курицы, а куропатку
бы зажарили, а у них наоборот!» — и опять засмеялся хохотом.
23 декабря 1821 года к 9 часам путники достигли Кишинева.
Думается, что дорога от Леова, где путешественники резко повернули
от Прута вправо, была нелегка. И сегодня автотранспорт перед Хын-

69
чешть поднимается в гористую местность с натугой. Наши герои
преодолели Гура Сэрэцика, Гура Галбеней, Резень.

Возвратились в Кишинев и мы — я и дочь Алена Цэруш — участ‑

ники своего путешествия по следам припрутской поездки великого
поэта 200 лет тому назад. Для себя мы открыли нового А. С. Пушкина,
а для всех других: неизвестный ранее домик в Готештах, где якобы
ночевал Александр Сергеевич, новое видение причин посещения
поэтом Кагула, узнали в Леова… о фирменных блюдах большинства
леовчан: «Суп по-пушкински из куропаток» и «Жаркое по-пушкински
из курицы», а еще мы открыли самое большое дерево в Молдове — дуб
Пушкина в Леова!

70
Историко-краеведческая экспедиция по местам
путешествия А.С. Пушкина
по югу Бессарабии в 1821 году.

ЛЕОВА, 2020 г.

Дуб, у которого останавливался на отдых

великий поэт.

71
72
 ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

1. Б.Д. Челышев «Русские писатели в Молдавии», Кишинев, 1981 г.

2. Б. Трубецкой «Пушкин в Молдавии», Кишинев, 1976 г.
3. Виктор Кушниренко «Священна для души поэта…», Кишинев,
2015 г.
4. Анцупов И.А. «Русское население Бессарабии и Левобережья
Приднестровья в XVIII–XIX вв.», Кишинев, 1996 г.
5. Андрианов И.Ю. «А. С. Пушкин и Южная Бессарабия», сборник
научных статей, Измаил, 2006 г.
6. Г. Богач «Пушкин и молдавский фольклор», Кишинев, 1967 г.
7. «Поездка А. С. Пушкина с И. П. Липранди по Бессарабии». Доку‑
менты истории. Из воспоминаний Липранди. (http://historical.
ucoz.net/word-press.com)
8. Абакумова-­Забунова Н.В. «Русское население городов Бесса‑
рабии XIX века», Кишинев, 2006 г.
9. «Липоване: история и культура русских старообрядцев», сбор‑
ник статей ученых России, Румынии, Украины и Молдовы, вып.
VIII, Одесса-­Измаил, 2006 г.
10. Павел Любич «Воспетый Пушкиным «ЧУГУН КАГУЛЬ‑
СКИЙ…», Кишинев, 2020 г.
11. Павел Любич «Кагул. Русские православные староверы», Ки‑
шинев, 2012 г.

73
 Алена Цэруш,
педагог, филолог

4. ПО ПУШКИНСКИМ МЕСТАМ В ПРИПРУТЬЕ

Путевые заметки

Кишинев-Кагул, 8 июля 2020 г.

Внезапно образовалась нужда срочно отправиться в Кагул по лич‑

ным делам, и я, не раздумывая, подготовила автомобиль к поездке:
вымыла его, заправила и, подготовив в дорогу скромное пропитание,
заехав за папой — у него также были неотложные в этом городе дела, —
отправилась ранним летним утром в дорогу на юг.
В ночь круто изменилась погода. Если в предыдущие дни стояла
неимоверная даже для наших южных молдавских краев жара, подни‑
мавшаяся до +37 градусов в тени, то с вечера стал дуть прохладный,
а под утро холодный ветер. Температура была +13 градусов. Я по при‑
вычке вышла на улицу налегке в футболке с короткими рукавами.
В салоне было еще тепло с прошлого дня.
Быстро добравшись к папиному дому, я остановилась неподалеку
и накинула на себя удачно прихваченную кофту. В ожидании папы на‑
лила себе из термоса чашку горячего ароматного кофе. Стала снимать
сторис для подписчиков моего Инстаграмма в предвкушении поездки.
Папа не заставил себя долго ждать, и, обменявшись приветствием,
угостив и его кофе, мы дружно, в приподнятом настроении отправи‑
лись в нашу семейную экспедицию, которая к концу приобретет черты
научно-­краеведческой. Папа был предусмотрительно одет в куртку
и неизменный летний головной убор — кепку.
Дорога словно только и ждала нас: ранним утром машин на до‑
роге было мало, погода стояла сухая, хоть и прохладная, всходившее
солнце красиво освещало нам путь, а птицы, заливаясь трелью, буд‑
то желали нам счастливого пути. Лишь к концу нашей поездки я по‑
няла, что это сама природа с  самого раннего утра предвещала нам
удачное путешествие!

74
 Во время поездки за окном проносились поля цветущего желтого
подсолнечника, зеленые посадки кукурузы, поля спелой пшеницы. Этот
калейдоскоп настолько манил и приковывал взгляд, что я, не задумы‑
ваясь, решила остановиться и устроить себе фотосессию! Но время
шло, а впереди был еще достаточно продолжительный участок дороги,
поэтому вскоре мы вновь продолжили движение. Особо поразили
молодые деревца вдоль дороги, более чем наполовину, по самую крону
стоявшие в воде. Река Прут разлилась, и не было видно конца и краю
этому природному явлению. Красота и зловещее предзнаменование
беды — все это удивительно сочеталось в этом зрелище.
Начало путешествия было легким, радостным и недолгим. Мы еха‑
ли в наш родной город Кагул. Там каждый из нас прожил достаточно
большой отрезок своей жизни, мы оба, я и папа, предвкушали встречу
с малой родиной. Неторопливая беседа, обсуждение предстоящих
планов также скоротали наш путь.
Решив свои накопившиеся проблемы, встретившись со знакомыми
и дорогими сердцу людьми, выбрав розы для мамы, бабушек и деду‑
шек, мы с папой отправились к месту их вечного упокоения — город‑
скому старому кладбищу. Тишиной, малолюдностью и спокойствием
встретило нас оно. Убрав наскоро могилки родных, порвав сухую
траву, постояв в молчании и напоследок поцеловав крест, мы двину‑
лись дальше в обратный путь на Кишинев, потому что нас ждали еще
значимые посещения мест, связанные с великим поэтом, писателем
мировой величины А. С. Пушкиным, 200‑летие пребывания в Молдове
которого отмечается осенью 2020 года.
Во время нашего непродолжительного нахождения в Кагуле мы
отправились на поиски Пушкинского проезда, о котором упоминал
в своей книге Трубецкой. Наш авто двинулся из центра города на се‑
вер к речке Фрумоасе. Как было написано в книге автора, не доезжая
до мостика через речку, мы неуверенно свернули в небольшой пыль‑
ный проулок. Дорога была покрыта щебнем, изредка какая машина
едет по ней в  направлении центра Кагула. Остановившись, мы не
увидели ни табличек с названием улицы, ни людей, у которых могли
бы поинтересоваться именем проулка.
Не сговариваясь, мы с папой разделились и отправились на по‑
иски хоть к­ ого-то. Папа исчез в  помещении ­какого-то громадного
амбара, долго не появляясь оттуда. А я пошла вдоль улицы вверх на

75
запад. Навстречу мне шел местный житель средних лет, больше по‑
хожий на крестьянина, почти в  домашней непривлекательной оде‑
жде и неопределенным выражением лица. Совсем не хотелось к нему
обращаться с вопросом, но ситуация была безвыходная. Из скорой
беседы я выяснила, что улица называется Салкымилор. Расстроен‑
ная тем, что мы, очевидно, свернули не туда, я,  уже прощаясь, по‑
интересовалась, не слышал ли он ­что-либо о Пушкинском проезде.
И о, чудо! Оказалось, что ­это-то и был сам Пушкинский проезд! За‑
стеснявшись, путник быстро ретировался, а тем временем появился
мой папа с местным жителем, который подтвердил старое название
улицы — Пушкинский проезд! Длина этого проезда не более двух‑
сот метров. Улица перпендикулярно упирается в улицу Пушкина. Все
сходится! Это было дополнительным подтверждением того, что это
та самая улица, тот самый проезд, по которому великий поэт ехал по
пути в далекий Кишинев. Удостоверившись в своей правоте находки,
мы теперь уже с волнением и трепетом стали внимательно обходить
пядь за пядью эту улицу, выискивая, возможно, сохранившиеся по‑
косившиеся набекрень домишки. Время, увы, безжалостно к истории
и далекому прошлому. Человек 21 века стремится к удобствам и хочет,
чтобы его жилище выглядело красивым и современным. Все ж среди
выросших за лето травы и  кустарников, как шляпка грибка, где-ни‑
где выглядывала наклонившаяся набок крыша заброшенного дома.
Кривой расшатанный заборчик с висящими досками уныло прятался
в сухой июльской траве. Редкая машина, еще более редкий прохожий,
улица без видимого названия — все это произвело на нас удручающее
впечатление.
Выйдя на оживленное шоссе, мы с удивлением увидели пустырь
сухой от жары травы. А ведь здесь можно было установить указатель
с  направлением Пушкинского проезда! Да и  бюст великого поэта
вполне можно было бы здесь же и установить — ведь в Кагуле до сих
пор нет ни памятника, ни бюста Пушкина.

76
 г. Кагул – с. Готешты, 8 июля 2020 г.

Выехав в  сторону Кишинева, мы отправились в  село Готешты,

одно из крупных сел юга Молдовы. Нам следовало найти домик,
в  котором, как считается в этих краях, останавливался Александр
Сергеевич на пути в Кишинев двести лет тому назад. В дороге не раз
спрашивали у  местных жителей поворот на погранзаставу, именно
та дорога должна была вывести нас на него. Сельчане с пониманием
относились к нашему интересу, внимательно выслушивали и пока‑
зывали путь нашего дальнейшего движения. Но крестьянка, встре‑
тившаяся нам, показала противоположное направление, пришлось
развернуться и искать указанную ею рыпу, а затем и Распятие. Ма‑
шина тряслась по дороге, усыпанной кое-где щебнем, оставляя за со‑
бой высокие клубы пыли. Еще издали увидали мы Распятие, а подъе‑
хав поближе, и заброшенную на семи ветрах лачужку.
Метрах в  двадцати от проселочной дороги на небольшом воз‑
вышении одиноко красовался старенький домик с  прохудившейся
крышей, открытыми настежь дверными проемами, кое-где без две‑
рей — одним словом, забытый людьми, да и самим Богом домишко.
Сердце сжалось от боли. Ком в  горле. Поднявшись по импровизи‑
рованным ступенькам, роль которых выполняли каменные плиты,
слегка согнув голову, мы вошли в сени, растерявшись, куда же идти
в первую очередь. Переходя из комнаты в комнату, нашему взору от‑
крывалась одна и та же картина: свисавший с потолка камыш, редкая
мебель с раскрытыми дверцами, утварь под ногами, маленькие раз‑
битые оконца и свистящий из комнаты в комнату ветер. Похоже, уже
давно именно он хозяйничал здесь. Обойдя пару раз домик снаружи
и внутри, мы нехотя стали его покидать. Мысль о том, что здесь оста‑
навливался по преданию на ночлег поэт не давала мне покоя. «Как же
так? — думала я. — Почему такая разруха? Почему никому нет дела
до исторической ценности? Ведь прошло целых двести лет! Сколько
поколений людей родилось, жило и почило??? И никто, никак, ниче‑
го…» Полные разочарования, мы отправились на поиски примэрии,
чтобы выяснить, кому же этот домишко принадлежит, за кем чис‑
лится?
Нас приветливо встретили работницы, и, вникнув в суть наших
вопросов, принялись расспрашивать и поднимать документы. Оказы‑
77
вается, последней в нем проживала некая Рита, Маргарита, обиженная
судьбой женщина, а наследницей домика является ее дочь, ныне про‑
живающая в Кишиневе. Удивительно, но нам удалось взять номер ее
телефона. Примар в тот день был на выезде, поэтому попасть к нему
на прием не удалось.

P.S. По итогам расследования, которое подвел мой коллега и отец,

одновременно и руководитель экспедиции, уже после нашей поездки
по селениям вдоль Прута, определенно выяснилось, что действительно
Александр Сергеевич бывал в Готештах. Здесь они вместе с Липранди
поменяли лошадей, вероятно разминали после долгой и утомительной
поездки свои ноги и обменивались, как писал в своих воспоминаниях
Иван Петрович, предположениями относительно названия села Готеш‑
ты. Всего этого достаточно, чтобы пустующий «домик Риты» привести
в должный порядок и по-музейному хранить в нем все, что, надеемся,
будет собрано активистами села, и потом напоминать о великом поэте
Александре Сергеевиче Пушкине, побывавшем проездом в их Готештах.

с. Готешты – с. Лека, 8 июля 2020 г.

Поставив навигатор, чтобы не пропустить село Лека, мы торопливо

поехали по трассе, так как день перевалил далеко за половину, а дел
еще было непочатый край!
Свернув в нужном месте, мы быстро оказались в самом селе. Дорога
там была узкая, с втоптанным в землю и глину щебнем. Удивительно,
как нам удавалось несколько раз разъезжаться с встречным транспор‑
том. Поинтересовавшись направлением дороги у сельчан, мы трогались
далее, все прямо и прямо. Заявленных сельсовета и детского садика мы
так и не обнаружили, народу — ни души, так и ехали прямо и прямо.

78
После некоторого бесполезного движения мы решили выехать наверх
к трассе, как показывал нам навигатор. Ехали мы, ехали, а дорога уже
вела круто вверх и становилась все менее протоптанной, и ­какой-то
витиеватой. В ­какой-то момент в голове стукнуло: пока не поздно, надо
возвращаться назад, а развернуться нет никакой возможности — так
называемая дорога была ненамного шире нашего авто. Дали задний
ход. Вниз. По корявой дороге. Спустившись таким образом, пришлось
выйти, чтобы оценить масштаб ситуации. А ситуация была аховая. Со‑
брав в кулак все свои нервы и волю, я, начинающий водитель, исполь‑
зуя всю свою женскую старательность, делая миниатюрные маневры
один за другим, все же смогла вывернуть машину носом вперед. Надо
сказать, что все это время папа сидел рядом, не дыша, то ли от страха,
то ли из-за боязни быть вышвырнутым за борт, инициатором поездки
в эту глушь был именно он. На обратном из села пути нам встрети‑
лась семья аистов. Они были в гнезде, свитом на одном из столбов,
словно символ мира и нашего победного вызволения из маленького
дорожного плена. Эх, Лека, Лека! Осталась ты такой же неухоженной,
как и двести лет назад, когда в этом селе менял перекладных лошадей
Александр Сергеевич Пушкин. Ни деревца, ни домика — ничего, что
напоминало бы об этом событии, мы в Леке не нашли. Короткая порой
память бывает у человека! Не засвидетельствовали люди сей важный
момент его Бессарабского путешествия.

с. Лека – г. Леова, 8 июля 2020 г.

Поторапливая самих себя и  приходя в  чувства, мы мчались по
пути в город Леова, надеясь успеть попасть до закрытия музея.
Леова встретили нас по-доброму: аккуратные улицы, приятные
горожане. Они, хоть и спешили по своим делам, с удовольствием по‑
могали нам найти дорогу к городскому музею. На наше счастье, он
был еще открыт!

79
 Директор музея и работница быстро
откликнулись на нашу просьбу и опера‑
тивно стали выискивать материалы,
касающиеся пребывания в Леова Пуш‑
кина, сопровождавшего в служебной
поездке Липранди. Пока все были за‑
няты поисковой работой, я прошлась
по залам музея. Впечатления двоякие
остались. С одной стороны, каждый
из залов имел свою тематическую
направленность, древние предметы
обихода — самовары, скамейки, цоли‑
ки, ткацкие станки, одежда невесты,
каса маре, а с другой… Ни строчки,
ни намека на проезд великого поэта
через эти места…
«А.С. Пушкин у дуба в Леова. 1821 г.» И вдруг директор музея предло‑
Худ. Каунов Ф. жила показать нам огромный дуб,
якобы посаженный Пушкиным. Мы
с нескрываемым трепетом быстрым шагом направились за ней. И о чудо!
Вскоре пред нашим взором предстал он. Дуб. Никогда еще в жизни я не
видела дерева с такой раскидистой кроной и стволом огромного диаме‑
тра. К нашему приятному удивлению мы обнаружили табличку, гласив‑
шую, что перед нами дерево, посаженное в 17 веке. А так как Пушкин
был в этих краях в 19 веке, смеем предположить, что он отдыхал под
этим дубом в ожидании обеда из двух блюд: супа и жаркого.
От восхищения дубом в голову моментально закрались мысли: а по‑
чему бы скульпторам не создать уличную скульптуру — поэт, сидящий
на скамейке под раскидистым дубом. Уверена, что это стало бы местом
паломничества. Кто бы ни захотел посидеть рядом с великим Пушкиным!
По воспоминаниям Липранди, долго еще Пушкин хохотал по дороге
после Леова, рассказывая, что везде принято варить суп из курицы, а ку‑
ропаток — зажаривать. А в Леова наоборот: подали обед в виде супа из
куропаток, а курицу зажарили! Приступ хохота несколько раз парализовал
поэта!

80
 г. Леова-­Кишинев, 8 июля 2020 г.

Вот так, в приподнятом настроении, с чувством хорошо выполнен‑

ной работы, мы двинулись в путь домой. Как ­когда-то двести лет назад
ехали в том же направлении Липранди и Пушкин. Мы ехали то молча,
переваривая посещения мест, связанных с именем великого поэта, то
обсуждая моменты несправедливости забвения пушкинского пути.

81
 Приложение 1

Марина Подлесная,
известный пушкинист,
музеограф Дома-музея А.С.Пушкина

ДОМ-МУЗЕЙ А. С. ПУШКИНА В КИШИНЕВЕ

Отсчитывая века, мы каждый раз по-разному воспринимаем вре‑

мя. Вот уже 200 лет, как Пушкин впервые приехал в Кишинев, много
ли? Мало ли? В начале ХХ века сын Константина Ралли со слов своей
тетушки оставил нам воспоминания о пребывании поэта в Долне
и встрече с красавицей Земфирой. Сын и племянник людей, которых
знал Пушкин. Одно поколение, которое не успело увидеть Пушкина,
услышать его заразительный смех, улыбнуться в ответ на его улыб‑
ку… Какое поколение на этой земле я или Вы, читатель? Не важно!
Пушкин давно всех нас объединил своими бессмертными строками.
К­то-то с удовольствием их читает, а ­кто-то даже декламирует наизусть,
и каждый через него открывает себя.
Два века прошло с тех пор, как Поэт впервые появился в наших
краях 21 сентября 1820 года, и сегодня для нас — это особая дата,
особый праздник!
Многое напоминает о нем здесь, где его именем были названы
улицы, скверы, школы, театры, где его рисовали и рисуют, о нем пишут
и мечтают, где стоят памятники ему (старейший памятник с изобра‑
жением человека — памятник Пушкину в самом сердце молдавской
столицы!). Так что же заставляет не только города, но и их жителей
хранить его облик в своих сердцах? У каждого — свой ответ. Но многие
ответы можно узнать, посетив скромный домик, который называется
с большой буквы, как имя собственное: Домик Пушкина, так давно
в народе прозвали мемориальную часть Дома-музея А. С. Пушкина
в Кишиневе — заезжий дом купца Ивана Николаевича Наумова, дав‑
ший первый приют поэту в Кишиневе — бессарабской столице.

82
 Несмотря на то, что Александр Сергеевич владел в совершенстве
многими иностранными языками и после окончания Царскосельского
лицея служил в Коллегии иностранных дел, ему не довелось жить за
границей, куда он так стремился. И все же несколько мемориальных
музеев Пушкина сегодня находятся за пределами его родной России.
Среди них самый западный из европейских мемориальных музеев —
маленький домик в столице Молдовы, куда съезжаются посетители
со всего мира, чтобы прикоснуться к памяти великого русского поэта
и увезти те впечатления, которыми был наполнен молодой человек
в лучшие годы жизни, годы, которые многие вслед за ним называют
его Южной ссылкой.
История Дома-музея Пушкина в Кишиневе достойна сама быть
записана как приключенческая повесть или летопись жизни народов
с Пушкиным. Сегодня о живой жизни музея можно узнать на страничке
в соцсетях (например, Casa-muzeu Puskin на Facebook), но существует
и настоящая «Летопись», которую долгие годы вела работник музея
Галина Григорьевна Тодось. Перелистывая страницы этих музейных
«журналов», погружаешься не только в мир Пушкина, но и в живую
историю прошедших на молдавской земле до и после него лет… Мы
вместе с Пушкиным! Ибо, в день своей гибели он не погиб, но пере‑
шел для нас в бессмертие, и теперь с нами чаще, чем бывал при жизни
в компании своих друзей. И уж точно, хотя Пушкин выехал отсюда
осенью 1820 года, его можно найти в его Домике среди запутанных
переулков старого, еще сохранившего остатки конфигураций от ос‑
манского владычества, Кишинева.
Постановление об основании Дома-музея А. С. Пушкина в Киши‑
неве было принято Советом Министров МССР в суровые и голодные
годы в разрушенном Великой Отечественной вой­ной городе 31 мая
1946 г. по инициативе оказавшегося здесь бывшего сотрудника Пуш‑
кинского Дома (Института русской литературы) Бориса Трубецкого
и по ходатайству молдавских поэтов Емельяна Букова и Андрея Лу‑
пана, а также актива молодежи.
Кажется невероятным, но музей планировали открыть уже ле‑
том — 6 июня 1947 года! — в памятный год 110‑летия со дня гибели
Поэта к его 138 годовщине со дня рождения. Конечно, это было просто
83
физически невозможно, но фантастически выглядит и реальная дата
открытия музея — 10 февраля 1948 г.
В день 111‑й годовщины со дня смерти поэта, была уже открыта
первая экспозиция. Был спланирован парк с местом для памятника и
даже расположения зелени в нем!
Чтобы в домике появился музей, строение надо было первона‑
чально «откопать» из культурного слоя — примерно 50–60 см, кото‑
рые хорошо видно, когда спускаешься во двор по ступенькам с ул.
Антоньевой — ныне Антон Панн. Также был снесен сарай, который
мешал проходу в сквер, заложенный вместе с музеем на месте улицы
и послевоенных руин, что придало комплексу музейный вид. В дека‑
бре 1946 года архитекторы Ф. П. Наумов, Н. С. Юдин, Б. А. Веригин
и инженер Е. Г. Журавлев обследовали конструкции. Из обследования

84
самое интересное — остатки гонта, на которые была уложена полураз‑
рушенная железная крыша. Это позволило воссоздать облик кровли —
она стала такой, как мы видим ее сегодня. Только если первоначально
после реставрации железо полностью убрали, то во время последней
реставрации железо подложили под гонт, что спасло Домик во время
Балканского циклона 2017 года.
Важным вкладом в создание музея стали предметы, полученные от
Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинского
Дома) и знаменитого ленинградского музея на Набережной Мойки, 12,
которые стали и авторами первой экспозиции. Пять копий предметов
работы Кипренского, Тропинина, Витали и посмертная маска, а также
десять картин пензенского художника Б. Лебедева и фотовыставка
«Пушкин в Молдавии» стали первыми экспонатами нашего Дома-му‑
зея, который с 1950‑х гг. пополнялся книгами Пушкина и о Пушкине,
журналами, в т. ч. пушкинской эпохи, и др. предметами. А первым
директором музея стал Борис Алексеевич Трубецкой — видный педагог
и писатель, известный молдавский пушкинист, благодаря которому
появился здесь этот музей. Это он нашел в разгромленном вой­ной
Кишиневе чудом сохранившиеся стены заезжего дома купца И. Н. На‑
умова и вместе с главным архитектором реставратором Ф. П. Наумо‑
вым, однофамильцем хозяина дома, вернул в культурно-­историческое
пространство место первого пребывания в Кишиневе великого поэта
при помощи работников «Молдавстройпроекта».
Но бывший главный экспозиционер, а ныне создатель и руководи‑
тель Пушкинской аудитории при Росскийском центре науки и культуры
Ольга Батаева рассказывает, что большую роль в пополнении художе‑
ственной коллекции музея сыграл лично Константин Устинович Чернен‑
ко, бывший секретарем Пензенского обкома Партии, а с 1948 года — зав.
отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Молдовы.
Первоначально музей состоял из двух зданий, которые соединили
между собой в одно проходом со ступеньками. Зимой помещения
обогревались пятью голландскими печками, и среди первых музей‑
ных приказов можно увидеть выговоры заведующему хозяйственной
частью за то, что морозными утрами температура в помещениях
была ниже нормы — опускалась до 8–12 градусов. Немногочислен‑

85
ный коллектив «первопроходцев» решал не столько коллекцион‑
ные, исследовательские или экспозиционные задачи, сколько задачи
поддержания музея в рабочем состоянии для посещения. А среди
горожан и гостей столицы это святое место сразу стало любимым
туристическим и культурным объектом.
В это время несколько столбцов газетной статьи «Пушкин в Мол‑
давии» превратились в буклет-­путеводитель, затем в небольшую и, на‑
конец, большую исследовательскую работу Бориса Алексеевича Тру‑
бецкого. Книга с одноименным названием выдержала шесть изданий
и до сих пор пользуется огромным спросом.
Новое поколение русских молдавских писателей: Анна Лупан
и Николай Савостин, Руфин Гордин и Георгий Богач, Михаил Хазин
и Алла Коркина, переводчики Пушкина — знаменитые молдавские
поэты Эмиль Лотяну, Леонида Лари, Ион Буздуган, Ион Хадыркэ,
Николай Костенко, Думитру Матковский, литературный критик
Михай Чимпой и многие другие развивали пушкинскую тематику,
помогая великому поэту оставаться нашим современником.
Интерес к Пушкину рос и расширялся благодаря усилиям учеников
Б. А. Трубецкого, среди которых многие не только несли и продолжают
нести его пушкинскую эстафету, но стали сотрудниками музея. Ныне
самый известный молдавский исследователь-­пушкинист В. Ф. Кушни‑
ренко был ученым секретарем музея; О. И. Батаева, которая сегодня
ведет работу в Пушкинской аудитории, была главным экспозиционером
музея; ушедшая от нас А. П. Юнко — корреспондент, поэт, ведущая
рубрики «Мой Пушкин» в популярной молдавской газете «Русское
слово», была научным сотрудником музея; В. Н. Грабовская — исследо‑
ватель, автор и соавтор Г. Г. Тодось, издала несколько книжек о Пушкине
в нашем крае, ныне она опять вернулась в музей, другие его ученики
ушли в учебные заведения, как, например, Т. В. Аникьева — директор
лицея им. Н. В. Гоголя, стали известными учеными, литераторами.
К­то-то прошел незамеченным, работая в музее, к­ ого-то забыли
незаслуженно, но были и незабываемые сотрудники. Самым из‑
вестным главным хранителем, которая пришла в музей в 60‑е гг.
стала Д. С. Гуртовая. Несколько поколений вспоминали, как Домни‑
ка Спиридоновна рассаживала детей на скамеечку вдоль забора,
86
который тянулся между музеем и… нынешнем музеем! — где в то
время проживало семь семей — огромное количество народа, ютив‑
шегося в послевоенном Кишиневе в тесных коммуналках, после чего
начиналось священнодействие, которое сегодня, наверное, и пред‑
ставить невозможно: очень бережно и торжественно из рук в руки
передавался дуэльный пистолет Х1Х в. — настоящий музейный экс‑
понат — и сердца, в особенности мальчишек, наполнялись трепетным
волнением от возможности прикоснуться к вечности и разделить
с поэтом ощущение волнующей опасности, хотя пистолет, конечно,
абсолютно, по-музейному, безопасен.
Первая экспозиция из 53 экспонатов, так трепетно любимая посе‑
тителями, была практически лишь фотовыставкой. Главным ее экспо‑
натом был и поныне остается подлинный дом — Домик, как любовно
называют его сотрудники, в котором жил поэт, впервые ступив на эту
землю. Но первые 18 предметов положили начало музейной коллек‑
ции, в которой сегодня более 32 тыс. экспонатов. Бывший научный
сотрудник Института русской литературы (знаменитого Пушкинского
Дома в Ленинграде), впоследствии директор Республиканского лек‑
ционного бюро, преподаватель кафедры литературы Кишиневского
госуниверситета, член Союза писателей МССР, его первый секретарь,
Б. А. Трубецкой взрастил не только музей, но и знаменитый дуб в честь
своего сына. Саженец дуба привезла Елизавета Диомидовна Супостат,
проработавшая в музее в одной и той же должности уборщицы 51
год! Ко всеобщему глубокому сожалению дуб не пережил апрельский
снегопад 2017 г., но его два «брата» по-прежнему в строю!
Бережно храня пушкинский дух, несли эстафету руководства му‑
зеем А. П. Борш, А. В. Сухомлинов, В. М. Субботин.
В 1964 г. в с. Пушкино в усадьбе Ралли, бессарабских бояр греко-­
итальянского происхождения, при участии Всесоюзного музея Пуш‑
кина в Ленинграде был открыт филиал музея. Хозяевам усадьбы при‑
надлежал знаменитый цыганский табор, ставший известным благодаря
пушкинской поэме «Цыганы».
Хорошел кишиневский музейный парк, в 1972 г. его украсил бюст
молодого Пушкина работы ленинградского скульптора, автора па‑
мятника поэту на Площади искусств в Ленинграде М. А. Аникушина,
87
но первая экспозиция, основанная преимущественно на материалах
вспомогательного фонда, просуществовала до 1985 г. Время требовало
перемен, и с приходом Е. Г. Сугак в 1979 г. начался новый этап раз‑
вития музея, связанный не только с расширением информационной
составляющей, но и накоплением фондовых материалов, в том числе
благодаря командировкам сотрудников.
Тогда один из замечательных музейных сотрудников Григорий
Потоцкий, который ныне известен во всем мире своими графическими
и живописными работами, а также скульптурными изображениями
Пушкина, «разбежавшимися» практически по всем континентам,
привез из Полотняного завода кресла, украшающие Онегинский зал,
а Альбина Асабина и Александра Стаканова из Москвы и Ленингра‑
да — бюро, диваны, стулья и даже совершенно невозможное — зеркала
Х1Х века!
Расставаясь с экспонатами, столичные коллекционеры проси‑
ли сберечь то, что пощадило время, иногда с откровенной боязнью
и недоверием отдавая свои находки в руки музейных сотрудников,
но сегодня жители России, открывая двери молдавского Дома-музея
Поэта, неустанно благодарят музеографов за сохранение пушкинского
пространства, которое возникло как будто из небытия.
Годы активной научной деятельности, расширение опыта работы,
знаний, круга друзей, накопление экспонатов привели от количествен‑
ных изменений к качественным.
Инициативная группа молодых людей хотела создать Пушкинскую
зону, построив на Инзовой Горке (Пушкинской горке) жилой микро‑
район с характерной для XIX в. архитектурой, воссоздав Дом Инзова —
Дом боярина Донича, где размещалась канцелярия наместника Бес‑
сарабии, и вместе с Наместником жил и работал Пушкин в 1821 году,
пока землетрясение не нарушило его уют. Появились идеи воссоздать
дом Крупенского — здание попало под юрисдикцию музея в надежде
на то, что там откроется его филиал. Еще одним филиалом должен
был стать Музей декабристов, открыть который планировали в здании
бывшего дома грека Кацики, где проходили собрания масонской ложи.
Музей таким образом опосредованно расширял свое пространство. Но
и непосредственно музею предстояли перемены к лучшему благодаря
88
дружбе директора музея, Евгении Григорьевны Сугак с Председателем
Совмина МССР Иваном Григорьевичем Устияном. О том, как музей
расширял свое пространство Иван Григорьевич интересно рассказал
на страницах газеты «Русское слово».
В декабре 1985 г. музей закрыли на реконструкцию. Реставрацию
проводили специалисты реставрационного комбината Министерства
культуры МССР. Музейная территория была расширена за счет двора
и соседнего строения. Часть его — здание начала XIX в., возможно,
часть дома самого купца Наумова, которому принадлежал пушкин‑
ский флигель, а большая часть — здания середины и второй половины
XIX в. После расселения жильцов здесь была сооружена анфилада, где
в пяти экспозиционных залах разместились выставки: «Пушкин и его
эпоха», подготовленная сотрудниками Московского Государственного
музея А. С. Пушкина, и «Пушкин в Молдавии», в основу которой легли
картины современных молдавских художников. Ко дню музеев в 1987 г.,
в рекордно короткие сроки была открыта литературная экспозиция,
а ко Дню рождения Поэта — и мемориальный «Домик Пушкина».
Но время внесло свои коррективы в планы развития Пушкинской
зоны. Мощенные булыжником улочки все чаще теряли свои драго‑
ценные камни, переворачиваемые бульдозером и залитые асфальтом;
поднялись высотки Института повышения квалификации — нынешней
Экономической Академии, цены на землю в центре города стремитель‑
но взлетели. Приватизация пополам с прихватизацией смела Общество
охраны памятников вместе с их смелыми идеями сохранить старый
Кишинев, застраивая высотками лишь центральные части кварталов,
сохраняя старинные фасады, как это делалось в Европе, богатой опы‑
том сохранения культурно-­исторического наследия…
И ­все-таки в тяжелые 1990‑е, музей не потерял ни себя, ни своих
друзей, ни почитателей, ни сотрудников и даже вышел на новый уровень.
Фондовая выставка «Пушкин и его эпоха» и сама была вехой своей
эпохи, когда по образу и подобию прекрасного, научно выверенного
и образцово оформленного центрального музея создавались перифе‑
рийные музеи-­двой­ники, а их разница заключалась лишь в возмож‑
ностях зданий и интерьеров, отведенных под экспозиции.

89
 В 1999 г., к 200‑летию А. С. Пушкина с учетом новых разработок
В. Ф. Кушниренко, впервые появляется новое экспозиционное про‑
странство, наполненное подлинными документами и материалами,
предметами ХIХ в., которое подробно повествует о трех годах пребы‑
вания поэта в нашем крае. Новая экспозиция была названа строкой
из пушкинского послания «Овидию»: «Твоей молвой наполнен сей
предел» (Пушкин в Молдавии).
Но, наверное, создание такой экспозиции было бы невозможным,
если бы у сотрудников не было опыта создания стационарных выста‑
вок. Сначала это были большие выставки, занимавшие целый экспози‑
ционный зал: «Души моей царицы…»; фотовыставка А. Симановского;
выставка режиссера, актера, поэта и художника С. А. Тиранина «Ай, да
Пушкин!», выставка редких книжных знаков, которая переросла в вы‑
ставку экслибрисов. Развитый вкус и приобретенный опыт, искренняя
любовь к Пушкину и его эпохе отразились в выставках, создаваемых
главным экспозиционером О. И. Батаевой и сотрудниками ее отдела
М. В. Подлесной и Н. Н. Лещенко, при помощи сотрудников фондового
отдела Е. Н. Кучеряну и Е. Т. Стажилэ, библиотекарей М. И. Плэмэ‑
дялэ и Е. А. Шкаповой, выставках, количество которых уже давно
перевалило за сотню. Это предметные выставки — нумизматические,
выставка фарфора, вееров и предметов быта, выставка словаря Брок‑
гауза и Ефрона, редких книжных знаков ХV–ХIХ вв.; персональные
выставки художников, и, конечно, выставки, посвященные писателям
и поэтам, а также событиям, связанным с жизнью и творчеством Пуш‑
кина и многие другие.
Обаяние и отзывчивость сотрудников не раз служили музею
добрую службу, когда после выставок картины и предметы долго
не хотели покидать стены музея. Например, знаменитая коллек‑
ция экслибрисов Григория Босенко, коллекция И. Н. Хлопина или
удивительная коллекция кукол супруги известного пушкиниста
В. В. Тымчишина Валентины Николаевны (всего не перечислишь!)
остались в фондах музея.
Среди музейных выставок особое место занимают выставки тема‑
тические — к особым событиям и датам: восстанию гетеристов и пан‑
дуров, к 60‑летию Великой Победы, лицейским дням, дням рождения
90
и памяти Пушкина и других деятелей поэзии и искусства: Эминеску,
Мицкевича, Моцарта… Первые выставки создавались под руковод‑
ством заместителя директора по науке, заслуженного художника МССР
А. Л. Усова. Сложнее и интереснее создавать выставки, которые позво‑
ляют использовать большое пространство и, следовательно, мебель
и предметы быта.
Такой была и остается самая замечательная выставка, открытая
к 170‑летию романа «Евгений Онегин», которая и поныне «уголком
Онегина» и «Татьяны» привлекает посетителей, позволяя им ощутить
себя в ХIХ в. Она, как дальний родственник, пригрелась, да и осталась
навсегда, с одной стороны, забрав пространство большого выставоч‑
ного зала, а с другой — оставаясь всегда желанной и востребованной
частью, составляющей обаяние и красоту нашей музейной экспозиции.
Но очень важным, возможно, решающим шагом в создании со‑
временной экспозиции была международная выставка «А. С. Пушкин
в зеркале Бессарабии», впервые в истории музея организованная в го‑
роде Яссы (Румыния), в Музее румынской литературы «Casa Pogor»,
которая экспонировалась в течение полугода в 2003–2004 г., и, получив
высокую оценку, пользовалась большой популярностью посетителей.
В годы Советской власти интерес к Пушкину был всеобщим, а ино‑
гда даже всеобще-­обязательным, но музейная работа в основном была
ориентирована на взрослых посетителей, на людей, знающих жизнь
и творчество поэта, и должна была основываться на расширении дета‑
лей и раскрытии новых фактов, накоплении вещественных экспонатов,
создании экспозиций о жизни и творчестве. Теперь же, когда «всяк
суетится, врет за двух и всюду меркантильный дух», чтобы не потерять
мост, связующий эпохи, чтобы новым читателям и почитателям поэта
не нужно было начинать с чистого листа, музей переключил внимание
на граждан, располагающим свободным от работы временем, прежде
всего — молодежи и детям. «Круг пользователей» музеем, говоря совре‑
менным компьютерным языком, сузился. Если в первые шесть недель
после открытия нашего Дома-музея его посетило 2 тыс. человек, то
теперь музей гораздо чаще сам «являлся» к людям, чем люди в музей.
С приходом к руководству А. Ф. Стакановой он «вышел из своих стен»
и стал вести широкую научно-­просветительскую работу.
91
 Дом-музей А. С. Пушкина всегда работал с детьми, используя раз‑
ные методические формы: экскурсии, лекции и передвижные вы‑
ставки. Но кроме них стали активно практиковаться литературно-­
музыкальные программы, художественное чтение, викторины и т. д.
В арсенале работы музея с детьми появились кроме экскурсий по
стационарной экспозиции и передвижным выставкам, сказочной
викторины, самой удачной формой оказалась лекция-­постановка
сказки с разбором пушкинского текста, которую сегодня приходят
посмотреть и дети и… взрослые!
В начале 2000‑х годов музей старался проводить комплексную ра‑
боту с конкретным коллективом учащихся, состоящую из нескольких
этапов: первое знакомство — обзорная экскурсия, лекции, викторины,
музыкальные мероприятия, посвящение в лицеисты, тематические
экскурсии. Тогда появились и первые попытки создать пушкинский
лекторий.
Поскольку специализацией в дипломе Александры Федоров‑
ны было указано хородирижирование, в музейной деятельности
с аудиторией стали многочисленные музыкальные вечера. Впервые
активно эту форму работы стала внедрять Г. Г. Тодось в своей работе
со взрослой аудиторией.
В работу музея включились и дети музеографа М. В. Подлесной —
Татьяна-­Прасковья и Антон Кирилюки, которые участвовали в музы‑
кально-литературных программах, подготовленных специально с их
участием, что помогало успеху детских программ.
С 2003 г. сотрудники музея практиковали выездные лекции-­
концерты в сельские школы и лицеи. Они посетили около 100 населен‑
ных пунктов Республики Молдова и трижды выезжали с программами
в Румынию. В первом десятилетии нашего века сложился уже своео‑
бразный поэтический десант «Пушкинских муз» во главе с директором
музея А. Ф. Стакановой: О. И. Батаева, М. И. Плэмэдялэ, Е. Т. Стажилэ
и Г. Г. Тодось в сопровождении друга музея музыканта-­универсала
Анатолия Мытку. Давний друг музея, педагог Академии музыки Ольга
Юхно и ее ученица Вера Стоянова приводили в музей на программы
солистов оперного театра; Федор Якимук — гитарист-­виртуоз и его
ансамбль — своих почитателей, а сотрудничество с педагогом, поэтом,
92
композитором Анжелой Арсений создало целый пушкинский цикл
на стихи О. И. Батаевой, который до сих пор исполняется разным
коллективами, прежде всего детским ансамблем «Лира».
Музей старался активно сотрудничать с периодическими издания‑
ми — с газетами и журналами. Газета «Русское слово» даже выпустила
в виде книги большой сборник статей О. И. Батаевой «Благослови,
поэт», которые главный экспозиционер регулярно публиковала к от‑
крытию музейных выставок в течение 5 лет.
В 2004 г. в преддверии XVII Московской международной книжной
ярмарки был проведен международный конкурс «Искусство книги»
Содружества Независимых Государств. Среди тех, кто на сей раз удо‑
стоился высшей оценки жюри, оказался выпущенный кишиневским
издательством «Vector V–M» пушкинский букварь «В саду моем»,
возглавивший список лауреатов и дипломантов в номинации «За вы‑
сокую культуру массовой книги». 7 сентября 2007 г. на ВВЦ в рамках
XХ Московской международной книжной выставки-­ярмарки прошла
торжественная церемония награждения победителей IV Международ‑
ного конкурса государств-­участников СНГ «Искусство книги». Премия
вручалась по десяти номинациям: Номинацию «ДИАЛОГ КУЛЬТУР»
выиграл ученый секретарь музея В. Ф. Кушниренко с книгой «Бесса‑
рабская весна А. С. Пушкина. 1821 год». Не удивительно, что ученый
был награжден Пушкинской медалью, полученной из рук Президента
России В. В. Путина.
Любому музею важна научная поддержка, ведь наш музей скорее
просветительское, чем исследовательское учреждение, потому что
очень востребован именно в этом аспекте. На научно-­просветительских
конференциях «Бессарабская весна», проводившихся в музее, быва‑
ли С. А. Фомичев, Н. Н. Скатов, Н. И. Михайлова, Е. В. Логиновская,
С. А. Небольсин и другие выдающиеся пушкинисты. Сегодня эта работа
угасла, но будет и на нашей улице праздник, праздник общения — те‑
перь уже международного.
Международным долгие годы был Праздник пушкинской поэзии,
который проходил в первое воскресенье лета в филиале Дома-музея
Пушкина в Кишиневе — усадьбе боярина Ралли в селе, которое жители

93
в годы Советской власти захотели назвать именем Пушкина. Ныне село
возвратило свое историческое имя Долна, носимое около полутыся‑
челетия, но память о поэте осталась не в названии села, а в сердцах
его жителей, которые в тяжелые годы перестройки отстояли музей,
не позволили хапугам приватизировать и превратить филиал музея
Пушкина в гостиницу или ресторан. Много сил отдал этому музею
его первый директор Афанасий Петрович Плукчи.
В 2002 г. в разрушенном доме, ключи от которого хранила Раиса
Сирецану, завершились реставрационные работы и открылась экс‑
позиция, переработанная в 2014 году. Этим наш музей обязан помо‑
щи России в лице Посольства Российской Федерации в Республике
Молдова и компании «Лукойл», взявшей на свои плечи финансовую
тяжесть работ.
Все годы своего существования Дом-музей А. С. Пушкина в Киши‑
неве является государственной организацией под эгидой Министерства
культуры Республики Молдова, сегодня объединившегося с Министер‑
ством образования и научных исследований. Большую работу по благо‑
устройству и поддержанию музея сегодня проводит Россотрудничество
и Посольство Российской Федерации в Республике Молдова, его под‑
держивают общественные организации и простые граждане Молдовы,
не раз встававшие на его защиту. Ныне это «намоленное», как говорят
в народе, место притягивает, как магнит, своим духовным наследием.
В тяжелые годы безвременья с ухода А. Ф. Стакановой с поста дирек‑
тора музея его занимали Е. И. Паря, Т. К. Николайско, ее сменил М. В. Лу‑
пашко, но по состоянию здоровья он не смог приступить к серьезной
работе, некоторое время должность директора исполняла Л. И. Могоряну,
сегодня в результате конкурса, проведенного Министерством, должность
директора осваивает Вадим Алексеевич Дрелинский.
Стремительные перемены в музейной жизни обещают движение
к лучшему: уже восстанавливают работу Ученый и методической Советы,
появились новые сотрудники, готовые подхватить пушкинскую эстафету.
В музее трудятся зам. директора по науке Л. И. Могоряну, финансист
Ф. И. Горелко, заведует хозяйством И. Д. Корчмарюк, в фондах трудятся
главный хранитель Е. Т. Стажила и молодой музеограф М. В. Грабов‑
ская, связи с общественностью налаживает С. Г. Шалберова, научно-­
94
экспозиционной и экскурсионной работой занимаются М. В. Подлесная
и В. Н. Грабовская, за залами присматривают Н. Н. Лещенко, Е. К. Врабие
и С. И. Ставилэ, охраной ведают Ю. В. Грузин, В. И. Тарнакин, Е. К. Миш‑
кой, в филиале в Долне трудятся супруги Д. Н. и Е. Н. Русу, М. Н. Черга,
Р. И. Сирецану, Е. И. Лупашко и другие сотрудники.
Даже в тяжелое время карантина музей открыт для гостей, хотя в его
филиале в Долне гостей во много раз больше, чем обычно, и уж точно,
чем в городе.
Посетители приходят не к сотрудникам — хотя каждый из них —
проводник в пушкинское пространство. Сюда приходят к Поэту.
Здесь, на молдавской земле формировался тот Пушкин, которого
знает и любит весь мир. Недолго прожил Поэт в Кишиневе — всего
около 3‑х лет. 21 сентября 1820 г. Пушкин добрался до места назна‑
чения, куда русский царь отправил его на перевоспитание. «Теперь
я один в пустынной для меня Молдавии», — пожаловался он брату
Льву. А три года спустя, уже из Одессы, 25 августа 1823 г. Александр
Сергеевич пишет ему же: «Мне хочется, моя душа, написать тебе це‑
лый роман — три последние месяца моей жизни… Я насилу уломал
Инзова, чтобы он отпустил меня в Одессу, — я оставил мою Мол‑
давию и явился в Европу… Приезжает Воронцов, принимает меня
очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что
остаюсь в Одессе — кажется и хорошо — да новая печаль мне сжала
грудь — мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинев
на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически — и, выехав
оттуда навсегда, — о Кишиневе я вздохнул».
На памятнике Пушкину в центральном кишиневском парке вы‑
сечены строки из послания одного поэта другому. Пушкин пишет
Овидию, ­когда-то томившемуся в причерноморской ссылке по вине
императора Августа: «Здесь, лирой северной пустыни оглашая, ски‑
тался я…» Но есть в этом послании и другие строки, которые обычно
слышат посетители музея в Домике поэта,

Но если, обо мне потомок поздний мой

Узнав, придет искать в стране сей отдаленной
Близ праха славного мой след уединенный —
95
 Брегов забвения оставя хладну сень,
К нему слетит моя признательная тень,
И будет мило мне его воспоминанье.

Каждый приходящий в музей и есть тот самый потомок, тот пред‑

ставитель нового поколения, к которому обращены эти пушкинские
слова. От каждого музейного посетителя расходятся волны, которые,
как прилив и отлив, то захлестывают нашу землю безграничным инте‑
ресом к жизни и творчеству Поэта, то отхлынут в людском забвении,
но никогда не иссякнет пушкинский родник, когда капля за каплей сте‑
каются в него наша любовь и признательность тому, кто помогает нам
понять наш собственный мир, предлагая в качестве исследовательских
инструментов свой труд, свою поэзию, свой жизненный путь и опыт.
Загляните в музей Александра Сергеевича Пушкина в Кишине‑
ве — уверена, Вам всегда будет интересно узнать ч ­ то-то новое для
себя и в себе.

96
 Приложение 2

Мария Евдокимова,
музеограф Национального музея
истории Молдовы

ПОДПИСКА НА ПРОИЗВЕДЕНИЯ
А. С. ПУШКИНА В 1838 ГОДУ

В этом году, в сентябре, исполняется 200 лет с момента прибытия

в Кишинев великого русского поэта Александра Сергеевича Пуш‑
кина. В связи с этой юбилейной датой в Национальном музее исто‑
рии Молдовы отреставрировано уникальное прижизненное издание
1829 года «Стихотворения Александра Пушкина. Первая часть», из‑
данное в Санкт-­Петербурге в типографии Департамента народного
просвещения. В книге помещено 79 стихотворений поэта, в том числе
произведения, написанные в Бессарабии: «Черная шаль», « Дочери
Карагеоргия », « К Овидию» и др 1. Это издание и еще четыре тома
из первого полного собрания сочинений А. С. Пушкина, в 1990 году
переданы в фонды нашего музея из Республиканского музея друж‑
бы народов. В третьем томе помещены лирические стихотворения,
в пятом — « История Пугачевского бунта», в шестом –« Приложения
к истории Пугачевского бунта», в седьмом — повести « Пиковая дама»,
«Капитанская дочка», « Кирджали» 2. Первое полное собрание сочине‑
ний подписано к печати в апреле 1837 года, через несколько месяцев
после гибели поэта, и издавалось в Санкт-­Петербурге с 1838 по 1841
годы. Интересна история этого издания.
Трагическая гибель А. С. Пушкина 10 февраля 1887 года от руки
проходимца Дантеса, подосланного царским правительством и прид‑
ворной знатью, потрясло самые широкие круги России. После смерти
поэта друзья его В. И. Жуковский, П. А. Плетнев, П. Я. Вяземский ста‑
рались добиться разрешения на издание сочинений А. С. Пушкина.
Желая, хоть к­ ак-то, оправдать свое причастие к гибели Пушкина,
царь Николай I повелел министру внутренних дел Блудову, к которому
1 НМИМ FB- 17938–1
2 НМИМ FB- 17938–2,3, 4,5

97
обратились друзья поэта, разрешить издание сочинений А. С. Пушкина
«Всех доселе напечатанных в пользу его семейства».
Решено было разослать письма губернаторам Российской империи
с тем, чтобы они способствовали продаже специальных билетов в каче‑
стве предварительной подписки на собрание сочинений Пушкина. Это
была первая в истории издательского дела в России предварительная
подписка на собрание сочинений.
Министр внутренних дел Блудов 22 мая 1837 года разослал губер‑
наторам письма, в которых говорилось: «Покорнейше просим Ваше
превосходительство (были упомянуты имя, отчество и звание губер‑
натора) принять участие в раздачах билетов на собрание сочинений
Пушкина всем любителям литературы, всем ревнителям просвещения
в губернии, высочайше Вам вверенной. Кажется, нельзя сомневаться,
что русские всех сословий захотят в сем случае почтить память вели‑
кого поэта » 1.
Надзор над изданием приняли на себя Василий Андреевич Жу‑
ковский, Петр Андреевич Вяземский и Петр Александрович Плетнев.
Был создан опекунский совет.
В объявлении значилось: «Издание будет состоять из шести томов
в 8‑ю долю листа. При первом томе приложится портрет Пушкина,
а при последнем — биографические о нем известия и снимки его по‑
черка».
Издание должно было выйти в 1838 году. Стоимость абонемент‑
ного билета была 36 руб­лей 95 копеек ассигнациями. Крайним сроком
подписки было объявлено 1 мая 1838 года.
Канцелярия Министерства внутренних дел препроводило Бесса‑
рабскому Военному губернатору Павлу Ивановичу Федорову вместе с
письмом пятнадцать абонементных билетов «с просьбой принять уча‑
стие в раздаче билетов всем любителям литературы в области…». В
свою очередь губернатор Федоров разослал циркуляр, приглашая по‑
лицмейстеров и земских начальников Бессарабии к содействию пред‑
приятия. Он писал: «Я несомненно уверен, что вы, приняв деятельное
участие ваше в сем деле, употребите все средства к умножению и при‑
глашению подписчиков на получение экземпляров собрания сочине

1 «Литературная Россия» № 14, 1978 г., апрель

98
ний А. С. Пушкина в пользу его семейства и затем с точным обозначе‑
нием звания, имени и  фамилии, желающих получить сии сочине‑
ния донести мне» 1.
Посмотрим, как успешно действовали земские начальники и по‑
лицмейстеры в вербовке подписчиков. Аккерманский, Бендерский,
Кишиневский, Ясский земские начальники и Бендерский, Аккерман‑
ский, Хотинский полицмейстеры рапортовали: «На повеление Вашего
Превосходительства… Имею честь донести, что желающих на выписку
сочинений Г. Пушкина в …. уезде за всеми моими и посредством засе‑
дателей приглашениями, среди дворян, чиновников и купцов никого
не оказалось»…
Бельцкий полицмейстер Гусев писал, что кроме коллежского секре‑
таря А. Левицкого, желающих подписаться не оказалось. Сорокский
земский начальник сообщил: «поссесор селения Дротии, Сардарий
Георгий Баргован записал на получение экземпляров собрания сочи‑
нений А. С. Пушкина 36 руб. 95 коп. и на подкрепление дома Деми‑
довского 1 руб. 50 коп. ассигнациями и медью. Но по неоднократным
требованиям заседателя Коханского от дачи оных отказался. Напосле‑
док на данную повестку отвечал, что «он действительно пожертвовал
количество денег, однако не представил права взыскивать с себя та‑
ковые нахально».
На аналогичную историю нарвался Хотинский земский начальник
Мотылев. Почетный смотритель Хотинского городского училища
А. Хиджеу, не внося денег, удержал у себя билет… «другими словами
Хиджеу не доверял денег земской власти… » 2.
Идя навстречу желаниям почитателей поэта, опека над детьми
и имуществом поэта, издала сочинения Пушкина и на веленевой бумаге.
Бессарабский губернатор, извещенный об этом, опять оповестил цирку‑
ляром всю область. Но рапорты земских начальников и полицмейсте‑
ров и на этот раз не представили ничего утешительного.
Николай I и его правители, боясь пробуждения сознания у народа,
хотели скрыть от него замечательные произведения великого поэта,
который, как никто сумел приблизиться к народному слову, к народно‑
му духу. Они искали ревнителей просвещения, любителей литературы
1. Труды Бессарабской Губернской Учебной Комиссии том. 1, под редакцией
И. Н. Халиппы, 1900 г. Кишинев, стр. 163–170
2. Там же

99
среди бессарабского дворянства, чиновников и купцов. Эти люди,
в основном, были далеки от просвещения, культуры.
«Большинство людей, с которыми встречался Пушкин в Киши‑
неве, — писал П. И. Бартеньев, — не могли дорожить высокими досто‑
инствами поэта и, чаще всего, были лишены способности открывать
и замечать их».
Результат подписки на сочинения великого поэта были таковы:
подписчиков оказалось семнадцать человек: пятнадцать на простой
бумаге и двое на веленовой. То были большею частью средние чинов‑
ники суда, полиции и канцелярии губернатора. Этим людям губерна‑
тор Федоров и вся Бессарабия были обязаны спасением от слишком
скандального финала рассказанной истории.
И совсем неприглядной была эта история в Пермской губернии.
10 билетов получил и  пермский губернатор Огарев. Только через
пять с  лишним месяцев он доносил в  канцелярию министра вну‑
тренних дел: «Во исполнение предписания .. я предлагал предводите‑
лю дворянства и разным присутственным местам вверенной мне гу‑
бернии содействовать к раздаче желающим 10 билетов на получение
собраний сочинений А. С, Пушкина. Ныне оный г. предводитель дво‑
рянства и другие присутственные места возвратили мне означенные
10 билетов, объяснили, что при всем участии с их стороны в раздаче
оных билетов подписчиков на упомянутое сочинение не явилось.
Имею честь уведомить о сем оную канцелярию, я препровождаю при
сем десять билетов, покорно прося о получении оных почтить меня
уведомлением». Стоит добавить, что тайный советник Огарев сам
оказался одним из «не явившихся подписчиков» .1
Собрание сочинений А. С. Пушкина — оно было первым — выхо‑
дило с 1838 года и закончено в 1841 г. Вышло оно не в шести томах,
как было объявлено в билетах, а в одиннадцати. Известно, что тираж
этого первого издания невелик.
Интересно, кроме этих пяти уникальных книг ВЕЛИКОГО ПОЭТА,
хранящихся в фондах Национального музея истории Молдовы, есть
у кого -либо и где-нибудь в нашей стране, в Молдове, такие редкие
издания?..

1
«Литературная Россия» № 14, 1978 г., апрель

100
 Приложение 3

НЕКОТОРЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
А.С. ПУШКИНА, СОЗДАННЫЕ В БЕССАРАБИИ

Погасло дневное светило

Погасло дневное светило;

На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный…
И чувствую: в очах родились слезы вновь;
Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман…
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей,
Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.

101
 Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной... Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан...
1820 г.

Черная шаль
(Молдавская песня)

Гляжу как безумный на черную шаль,

И хладную душу терзает печаль.

Когда легковерен и молод я был,

Младую гречанку я страстно любил.

Прелестная дева ласкала меня;

Но скоро я дожил до черного дня.

Однажды я созвал веселых гостей;

Ко мне постучался презренный еврей.

«С тобою пируют (шепнул он) друзья;

Тебе ж изменила гречанка твоя».

Я дал ему злата и проклял его

И верного позвал раба моего.

102
Мы вышли; я мчался на быстром коне;
И кроткая жалость молчала во мне.

Едва я завидел гречанки порог,

Глаза потемнели, я весь изнемог…

В покой отдаленный вхожу я один…

Неверную деву лобзал армянин.

Не взвидел я света; булат загремел…

Прервать поцелуя злодей не успел.

Безглавое тело я долго топтал,

И молча на деву, бледнея, взирал.

Я помню моленья… текущую кровь…

Погибла гречанка, погибла любовь!

С главы ее мертвой сняв черную шаль,

Отер я безмолвно кровавую сталь.

Мой раб, как настала вечерняя мгла,

В дунайские волны их бросил тела.

С тех пор не целую прелестных очей,

С тех пор я не знаю веселых ночей.

Гляжу как безумный на черную шаль,

И хладную душу терзает печаль.

14 ноября 1820

103
 Чаадаеву

В стране, где я забыл тревоги прежних лет,

Где прах Овидиев пустынный мой сосед,
Где слава для меня предмет заботы малой,
Тебя недостает душе моей усталой.
Врагу стеснительных условий и оков,
Не трудно было мне отвыкнуть от пиров,
Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет,
И правду пылкую приличий хлад объемлет.
Оставя шумный круг безумцев молодых,
В изгнании моем я не жалел об них;
Вздохнув, оставил я другие заблужденья,
Врагов моих предал проклятию забвенья,
И, сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы
И в просвещении стать с веком наравне.
Богини мира, вновь явились музы мне
И независимым досугам улыбнулись;
Цевницы брошенной уста мои коснулись;
Старинный звук меня обрадовал — и вновь
Пою мои мечты, природу и любовь,
И дружбу верную, и милые предметы,
Пленявшие меня в младенческие леты,
В те дни, когда, еще не знаемый никем,
Не зная ни забот, ни цели, ни систем,
Я пеньем оглашал приют забав и лени
И царскосельские хранительные сени.

104
Но дружбы нет со мной. Печальный, вижу я
Лазурь чужих небес, полдневные края;
Ни музы, ни труды, ни радости досуга —
Ничто не заменит единственного друга.
Ты был целителем моих душевных сил;
О неизменный друг, тебе я посвятил
И краткий век, уже испытанный судьбою,
И чувства — может быть спасенные тобою!
Ты сердце знал мое во цвете юных дней;
Ты видел, как потом в волнении страстей
Я тайно изнывал, страдалец утомленный;
В минуту гибели над бездной потаенной
Ты поддержал меня недремлющей рукой;
Ты другу заменил надежду и покой;
Во глубину души вникая строгим взором,
Ты оживлял ее советом иль укором;
Твой жар воспламенял к высокому любовь;
Терпенье смелое во мне рождалось вновь;
Уж голос клеветы не мог меня обидеть,
Умел я презирать, умея ненавидеть.
Что нужды было мне в торжественном суде
Холопа знатного, невежды при звезде,
Или философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картежный вор?
Оратор Лужников, никем не замечаем,
Мне мало досаждал своим безвредным лаем.
Мне ль было сетовать о толках шалунов,
О лепетанье дам, зоилов и глупцов
И сплетней разбирать игривую затею,
Когда гордиться мог я дружбою твоею?

105
 Благодарю богов: прешел я мрачный путь;
Печали ранние мою теснили грудь;
К печалям я привык, расчелся я с судьбою
И жизнь перенесу стоической душою.

Одно желание: останься ты со мной!

Небес я не томил молитвою другой.
О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?
Когда соединим слова любви и руки?
Когда услышу я сердечный твой привет?..
Как обниму тебя! Увижу кабинет,
Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель
И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель.
Приду, приду я вновь, мой милый домосед,
С тобою вспоминать беседы прежних лет,
Младые вечера, пророческие споры,
Знакомых мертвецов живые разговоры;
Поспорим, перечтем, посудим, побраним,
Вольнолюбивые надежды оживим,
И счастлив буду я; но только, ради бога,
Гони ты Шепинга от нашего порога.
1821 г.

106
 •

Гречанка верная! не плачь, — он пал героем,

Свинец врага в его вонзился грудь.
Не плачь — не ты ль ему сама пред первым боем
Назначила кровавый чести путь?
Тогда, тяжелую предчувствуя разлуку,
Супруг тебе простер торжественную руку,
Младенца своего в слезах благословил,
Но знамя черное свободой восшумело.
Как Аристогитон, он миртом меч обвил,
Он в сечу ринулся — и, падши, совершил
Великое, святое дело.
1821 г.

К Овидию
Овидий, я живу близ тихих берегов,
Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принес и пепел свой оставил.
Твой безотрадный плач места сии прославил;
И лиры нежный глас еще не онемел;
Еще твоей молвой наполнен сей предел.
Ты живо впечатлел в моем воображенье
Пустыню мрачную, поэта заточенье,
Туманный свод небес, обычные снега
И краткой теплотой согретые луга.
Как часто, увлечен унылых струн игрою,
Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!
Я видел твой корабль игралищем валов
И якорь, верженный близ диких берегов,
Где ждет певца любви жестокая награда.
Там нивы без теней, холмы без винограда;

107
 Рожденные в снегах для ужасов войны,
Там хладной Скифии свирепые сыны,
За Истром утаясь, добычи ожидают
И селам каждый миг набегом угрожают.
Преграды нет для них: в волнах они плывут
И по льду звучному бестрепетно идут.
Ты сам (дивись, Назон, дивись судьбе превратной!),
Ты, с юных лет презрев волненье жизни ратной,
Привыкнув розами венчать свои власы
И в неге провождать беспечные часы,
Ты будешь принужден взложить и шлем тяжелый,
И грозный меч хранить близ лиры оробелой.
Ни дочерь, ни жена, ни верный сонм друзей,
Ни музы, легкие подруги прежних дней,
Изгнанного певца не усладят печали.
Напрасно грации стихи твои венчали,
Напрасно юноши их помнят наизусть:
Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть,
Ни песни робкие Октавия не тронут;
Дни старости твоей в забвении потонут.
Златой Италии роскошный гражданин,
В отчизне варваров безвестен и один,
Ты звуков родины вокруг себя не слышишь;
Ты в тяжкой горести далекой дружбе пишешь:
«О, возвратите мне священный град отцов
И тени мирные наследственных садов!
О други, Августу мольбы мои несите,
Карающую длань слезами отклоните,
Но если гневный бог досель неумолим
И век мне не видать тебя, великий Рим, —
Последнею мольбой смягчая рок ужасный,
Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!»
Чье сердце хладное, презревшее харит,
Твое уныние и слезы укорит?
Кто в грубой гордости прочтет без умиленья
Сии элегии, последние творенья,
Где ты свой тщетный стон потомству передал?

108
Суровый славянин, я слез не проливал,
Но понимаю их; изгнанник самовольный,
И светом, и собой, и жизнью недовольный,
С душой задумчивой, я ныне посетил
Страну, где грустный век ты некогда влачил.
Здесь, оживив тобой мечты воображенья,
Я повторил твои, Овидий, песнопенья
И их печальные картины поверял;
Но взор обманутым мечтаньям изменял.
Изгнание твое пленяло втайне очи,
Привыкшие к снегам угрюмой полуночи.
Здесь долго светится небесная лазурь;
Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь.
На скифских берегах переселенец новый,
Сын юга, виноград блистает пурпуровый.
Уж пасмурный декабрь на русские луга
Слоями расстилал пушистые снега;
Зима дышала там — а с вешней теплотою
Здесь солнце ясное катилось надо мною;
Младою зеленью пестрел увядший луг;
Свободные поля взрывал уж ранний плуг;
Чуть веял ветерок, под вечер холодея;
Едва прозрачный лед, над озером тускнея,
Кристаллом покрывал недвижные струи.
Я вспомнил опыты несмелые твои,
Сей день, замеченный крылатым вдохновеньем,
Когда ты в первый раз вверял с недоуменьем
Шаги свои волнам, окованным зимой...
И по льду новому, казалось, предо мной
Скользила тень твоя, и жалобные звуки
Неслися издали, как томный стон разлуки.
Утешься; не увял Овидиев венец!
Увы, среди толпы затерянный певец,
Безвестен буду я для новых поколений,
И, жертва темная, умрет мой слабый гений
С печальной жизнию, с минутною молвой...
Но если, обо мне потомок поздний мой

109
 Узнав, придет искать в стране сей отдаленной
Близ праха славного мой след уединенный —
Брегов забвения оставя хладну сень,
К нему слетит моя признательная тень,
И будет мило мне его воспоминанье.
Да сохранится же заветное преданье:
Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой — участью я равен был тебе.
Здесь, лирой северной пустыни оглашая,
Скитался я в те дни, как на брега Дуная
Великодушный грек свободу вызывал,
И ни единый друг мне в мире не внимал;
Но чуждые холмы, поля и рощи сонны,
И музы мирные мне были благосклонны.

1821 г.

110
 Гаврилиада
Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье.
Спасти хочу земную красоту!
Любезных уст улыбкою довольный,
Царю небес и господу Христу
Пою стихи на лире богомольной.
Смиренных струн, быть может, наконец
Ее пленят церковные напевы,
И дух святой сойдет на сердце девы;
Властитель он и мыслей и сердец.

Шестнадцать лет, невинное смиренье,

Бровь темная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов...
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец пробежал?
Нет, милая, ты право обманулась:
Я не тебя, — Марию описал.

В глуши полей, вдали Ерусалима,

Вдали забав и юных волокит
(Которых бес для гибели хранит),
Красавица, никем еще не зрима,
Без прихотей вела спокойный век.
Ее супруг, почтенный человек,
Седой старик, плохой столяр и плотник,
В селенье был единственный работник.

И день и ночь, имея много дел

То с уровнем, то с верною пилою,
То с топором, не много он смотрел
На прелести, которыми владел,

111
 И тайный цвет, которому судьбою
Назначена была иная честь,
На стебельке не смел еще процвесть.
Ленивый муж своею старой лейкой
В час утренний не орошал его;
Он как отец с невинной жил еврейкой,
Ее кормил — и больше ничего.

Но, с праведных небес во время оно

Всевышний бог склонил приветный взор
На стройный стан, на девственное лоно
Рабы своей — и, чувствуя задор,
Он положил в премудрости глубокой
Благословить достойный вертоград,
Сей вертоград, забытый, одинокий,
Щедротою таинственных наград.

Уже поля немая ночь объемлет;

В своем углу Мария сладко дремлет.
Всевышний рек, — и деве снится сон:
Пред нею вдруг открылся небосклон;
Во глубине небес необозримой,
В сиянии и славе нестерпимой
Тьмы ангелов волнуются, кипят,
Бесчисленны летают серафимы,
Струнами арф бряцают херувимы,
Архангелы в безмолвии сидят,
Главы закрыв лазурными крылами, —
И, яркими одеян облаками,
Предвечного стоит пред ними трон.
И светел вдруг очам явился он...
Все пали ниц... Умолкнул арфы звон.
Склонив главу, едва Мария дышит,
Дрожит как лист и голос бога слышит:
«Краса земных любезных дочерей,
Израиля надежда молодая!
Зову тебя, любовию пылая,

112
Причастница ты славы будь моей:
Готова будь к неведовой судьбине,
Жених грядет, грядет к своей рабыне».

Вновь облаком оделся божий трон;

Восстал духов крылатый легион,
И раздались небесной арфы звуки...
Открыв уста, сложив умильно руки,
Лицу небес Мария предстоит.
Но что же так волнует и манит
Ее к себе внимательные взоры?
Кто сей в толпе придворных молодых
С нее очей не сводит голубых?
Пернатый шлем, роскошные уборы,
Сиянье крил и локонов златых,
Высокий стан, взор томный и стыдливый —
Все нравится Марии молчаливой.
Замечен он, один он сердцу мил!
Гордись, гордись, архангел Гавриил!
Пропало все. — Не внемля детской пени,
На полотне так исчезают тени,
Рожденные в волшебном фонаре.

Красавица проснулась на заре

И нежилась на ложе томной лени.
Но дивный сон, но милый Гавриил
Из памяти ее не выходил.
Царя небес любить она хотела,
Его слова приятны были ей,
И перед ним она благоговела, —
Но Гавриил казался ей милей...
Так иногда супругу генерала
Затянутый прельщает адъютант.
Что делать нам? судьба так приказала, —
Согласны в том невежда и педант.
Поговорим о странностях любви
(Другого я не смыслю разговора).

113
 В те дни, когда от огненного взора
Мы чувствуем волнение в крови,

Когда тоска обманчивых желаний

Объемлет нас и душу тяготит,
И всюду нас преследует, томит
Предмет один и думы и страданий, —
Не правда ли? в толпе младых друзей
Наперсника мы ищем и находим.
С ним тайный глас мучительных страстей
Наречием восторгов переводим.
Когда же мы поймали на лету
Крылатый миг небесных упоений
И к радостям на ложе наслаждений
Стыдливую склонили красоту,
Когда любви забыли мы страданье
И нечего нам более желать, —
Чтоб оживить о ней воспоминанье,
С наперсником мы любим поболтать.

И ты, господь! познал ее волненье,

И ты пылал, о боже, как и мы.
Создателю постыло все творенье,
Наскучило небесное моленье, —
Он сочинял любовные псалмы
И громко пел: «Люблю, люблю Марию,
В унынии бессмертие влачу...
Где крылия? к Марии полечу
И на груди красавицы почию!..»
И прочее... все, что придумать мог, —
Творец любил восточный, пестрый слог.
Потом, призвав любимца Гавриила,
Свою любовь он прозой объяснял.
Беседы их нам церковь утаила,
Евангелист немного оплошал!
Но говорит армянское преданье,
Что царь небес, не пожалев похвал,

114
В Меркурии архангела избрал,
Заметя в нем и ум и дарованье, —
И вечерком к Марии подослал.
Архангелу другой хотелось чести:
Нередко он в посольствах был счастлив;
Переносить записочки да вести
Хоть выгодно, но он самолюбив.
И славы сын, намеренья сокрыв,
Стал нехотя услужливый угодник
Царю небес... а по-земному сводник.

Но, старый враг, не дремлет сатана!

Услышал он, шатаясь в белом свете,
Что бог имел еврейку на примете,
Красавицу, которая должна
Спасти наш род от вечной муки ада.
Лукавому великая досада —
Хлопочет он. Всевышний между тем
На небесах сидел в унынье сладком,
Весь мир забыв, не правил он ничем —
И без него все шло своим порядком.

Что ж делает Мария? Где она,

Иосифа печальная супруга?
В своем саду, печальных дум полна,
Проводит час невинного досуга
И снова ждет пленительного сна.
С ее души не сходит образ милый,
К архангелу летит душой унылой.
В прохладе пальм, под говором ручья
Задумалась красавица моя;
Не мило ей цветов благоуханье,
Не весело прозрачных вод журчанье...
И видит вдруг: прекрасная змия,
Приманчивой блистая чешуею,
В тени ветвей качается над нею
И говорит: «Любимица небес!

115
 Не убегай, — я пленник твой послушный...»
Возможно ли? О, чудо из чудес!
Кто ж говорил Марии простодушной,
Кто ж это был? Увы, конечно, бес.

Краса змии, цветов разнообразность,

Ее привет, огонь лукавых глаз
Понравились Марии в тот же час.
Чтоб усладить младого сердца праздность,
На сатане покоя нежный взор,
С ним завела опасный разговор:
«Кто ты, змия? По льстивому напеву,
По красоте, по блеску, по глазам —
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу
И там склонил несчастную к грехам.
Ты погубил неопытную деву,
А с нею весь Адамов род и нас.
Мы в бездне бед невольно потонули.
Не стыдно ли?»
— Попы вас обманули,
И Еву я не погубил, а спас! —

«Спас! от кого?»
— От бога. —
«Враг опасный!»
— Он был влюблен... —
«Послушай, берегись!»
— Он к ней пылал —
«Молчи!»
— любовью страстной,
Она была в опасности ужасной. —
«Змия, ты лжешь!
— Ей-богу! —
«Не божись».
116
— Но выслушай... —
Подумала Мария:
«Не хорошо в саду, наедине,
Украдкою внимать наветам змия,
И кстати ли поверить сатане?
Но царь небес меня хранит и любит,
Всевышний благ: он, верно, не погубит
Своей рабы, — за что ж? за разговор!
К тому же он не даст меня в обиду,
Да и змия скромна довольно с виду.
Какой тут грех? где зло? пустое, вздор!»
Подумала и ухо приклонила,
Забыв на час любовь и Гавриила.
Лукавый бес, надменно развернув
Гремучий хвост, согнув дугою шею,
С ветвей скользит — и падает пред нею;
Желаний огнь во грудь ее вдохнув,
Он говорит:
«С рассказом Моисея
Не соглашу рассказа моего:
Он вымыслом хотел пленить еврея,
Он важно лгал, — и слушали его.
Бог наградил в нем слог и ум покорный,
Стал Моисей известный господин,
Но я, поверь, — историк не придворный,
Не нужен мне пророка важный чин!

Они должны, красавицы другие,

Завидовать огню твоих очей;
Ты рождена, о скромная Мария,
Чтоб изумлять Адамовых детей,
Чтоб властвовать их легкими сердцами,
Улыбкою блаженство им дарить,
Сводить с ума двумя-тремя словами,
По прихоти — любить и не любить...
Вот жребий твой. Как ты — младая Ева
В своем саду скромна, умна, мила,

117
 Но без любви в унынии цвела;
Всегда одни, глаз-на-глаз, муж и дева
На берегах Эдема светлых рек
В спокойствии вели невинный век.
Скучна была их дней однообразность.
Ни рощи сень, ни молодость, ни праздность —
Ничто любви не воскрешало в них;
Рука с рукой гуляли, пили, ели,
Зевали днем, а ночью не имели
Ни страстных игр, ни радостей живых...
Что скажешь ты? Тиран несправедливый,
Еврейский бог, угрюмый и ревнивый,
Адамову подругу полюбя,
Ее хранил для самого себя...
Какая честь и что за наслажденье!
На небесах как будто в заточенье,
У ног его молися да молись,
Хвали его, красе его дивись,
Взглянуть не смей украдкой на другого,
С архангелом тихонько молвить слово;
Вот жребий той, которую творец
Себе возьмет в подруги наконец.
И что ж потом? За скуку, за мученье,
Награда вся дьячков осиплых пенье,
Свечи, старух докучная мольба,
Да чад кадил, да образ под алмазом,
Написанный каким-то богомазом...
Как весело! Завидная судьба!

Мне стало жаль моей прелестной Евы;

Решился я, создателю назло,
Разрушить сон и юноши и девы.
Ты слышала, как все произошло?
Два яблока, вися на ветке дивной
(Счастливый знак, любви символ призывный),
Открыли ей неясную мечту,
Проснулося неясное желанье:

118
Она свою познала красоту,
И негу чувств, и сердца трепетанье,
И юного супруга наготу!
Я видел их! любви — моей науки —
Прекрасное начало видел я.
В глухой лесок ушла чета моя...
Там быстро их блуждали взгляды, руки...
Меж милых ног супруги молодой,
Заботливый, неловкий и немой,
Адам искал восторгов упоенья,
Неистовым исполненный огнем,
Он вопрошал источник наслажденья
И, закипев душой, терялся в нем...
И, не страшась божественного гнева,
Вся в пламени, власы раскинув, Ева,
Едва, едва устами шевеля,
Лобзанием Адаму отвечала,
В слезах любви, в бесчувствии лежала
Под сенью пальм, — и юная земля
Любовников цветами покрывала.
Блаженный день! Увенчанный супруг
Жену ласкал с утра до темной ночи,
Во тьме ночной смыкал он редко очи,
Как их тогда украшен был досуг!
Ты знаешь: бог, утехи прерывая,
Чету мою лишил навеки рая.
Он их изгнал из милой стороны,
Где без трудов они так долго жили
И дни свои невинно проводили
В объятиях ленивой тишины.
Но им открыл я тайну сладострастья
И младости веселые права,
Томленье чувств, восторги, слезы счастья,
И поцелуй, и нежные слова.
Скажи теперь: ужели я предатель?

119
 Ужель Адам несчастлив от меня?
Не думаю! но знаю только я,
Что с Евою остался я приятель».

Умолкнул бес. Мария в тишине

Коварному внимала сатане.
«Что ж? — думала, — быть может, прав лукавый;
Слыхала я: ни почестьми, ни славой,
Ни золотом блаженства не купить;
Слыхала я, что надобно любить...
Любить! Но как, зачем и что такое?..»
А между тем вниманье молодое
Ловило все в рассказе сатаны:
И действия, и странные причины,
И смелый слог, и вольные картины...
(Охотники мы все до новизны.)
Час от часу неясное начало
Опасных дум казалось ей ясней,
И вдруг змии как будто не бывало —
И новое явленье перед ней:
Мария зрит красавца молодого
У ног ее. Не говоря ни слова,
К ней устремив чудесный блеск очей,
Чего-то он красноречиво просит,
Одной рукой цветочек ей подносит,
Другая мнет простое полотно
И крадется под ризы торопливо,
И легкий перст касается игриво
До милых тайн... Все для Марии диво,
Все кажется ей ново, мудрено.
А между тем румянец нестыдливый
На девственных ланитах заиграл —
И томный жар, и вздох нетерпеливый
Младую грудь Марии подымал.
Она молчит; но вдруг не стало мочи,
Едва дыша, закрыла томны очи,

120
К лукавому склонив на грудь главу,
Вскричала: ах!.. и пала на траву...

О милый друг! кому я посвятил

Мой первый сон надежды и желанья,
Красавица, которой был я мил,
Простишь ли мне мои воспоминанья,
Мои грехи, забавы юных дней,
Те вечера, когда в семье твоей,
При матери докучливой и строгой
Тебя томил я тайною тревогой
И просветил невинные красы?
Я научил послушливую руку
Обманывать печальную разлуку
И услаждать безмолвные часы,
Бессонницы девическую муку.
Но молодость утрачена твоя,
От бледных уст улыбка отлетела,
Твоя краса во цвете помертвела...
Простишь ли мне, о милая моя?
Отец греха, Марии враг лукавый,
Ты был и здесь пред нею виноват;
ЕЕ тебе приятен был разврат,
И ты успел преступною забавой
Всевышнего супругу просветить
И дерзостью невинность изумить.
Гордись, гордись своей проклятой славой!
Спеши ловить... но близок, близок час!
Вот меркнет день, заката луч угас.
Все тихо. Вдруг над девой утомленной,
Шумя, парит архангел окриленный, —
Посол любви, блестящий сын небес.

От ужаса при виде Гавриила

Красавица лицо свое закрыла...

121
 Пред ним восстал, смутился мрачный бес
И говорит: «Счастливец горделивый,
Кто звал тебя? Зачем оставил ты
Небесный двор, эфира высоты?
Зачем мешать утехе молчаливой,
Занятиям чувствительной четы?»
Но Гавриил, нахмуря взгляд ревнивый,
Рек на вопрос и дерзкий и шутливый:
«Безумный враг небесной красоты,
Повеса злой, изгнанник безнадежный,
Ты соблазнил красу Марии нежной
И смеешь мне вопросы задавать!
Беги сейчас, бесстыдник, раб мятежный,
Иль я тебя заставлю трепетать!»
«Не трепетал от ваших я придворных,
Всевышнего прислужников покорных,
От сводников небесного царя!» —
Проклятый рек и, злобою горя,
Наморщив лоб, скосясь, кусая губы,
Архангела ударил прямо в зубы.
Раздался крик, шатнулся Гавриил
И левое колено преклонил;
Но вдруг восстал, исполнен новым жаром,
И сатану нечаянным ударом
Хватил в висок. Бес ахнул, побледнел —
И кинулись в объятия друг другу.
Ни Гавриил, ни бес не одолел.
Сплетенные, кружась идут по лугу,
На вражью грудь опершись бородой,
Соединив крест-накрест ноги, руки,
То силою, то хитростью науки
Хотят увлечь друг друга за собой.

Не правда ли? вы помните то поле,

Друзья мои, где в прежни дни, весной,

122
Оставя класс, играли мы на воле
И тешились отважною борьбой.
Усталые, забыв и брань и речи,
Так ангелы боролись меж собой.
Подземный царь, буян широкоплечий,
Вотще кряхтел с увертливым врагом,
И, наконец, желая кончить разом,
С архангела пернатый сбил шелом,
Златой шелом, украшенный алмазом.
Схватив врага за мягкие власы,
Он сзади гнет могучею рукою
К сырой земле. Мария пред собою
Архангела зрит юные красы
И за него в безмолвии трепещет.
Уж ломит бес, уж ад в восторге плещет;
Но, к счастию, проворный Гавриил
Впился ему в то место роковое
(Излишнее почти во всяком бое),
В надменный член, которым бес грешил.
Лукавый пал, пощады запросил
И в темный ад едва нашел дорогу.
На дивный бой, на страшную тревогу
Красавица глядела чуть дыша;
Когда же к ней, свой подвиг соверша,
Приветливо архангел обратился,
Огонь любви в лице ее разлился
И нежностью исполнилась душа.
Ах, как была еврейка хороша!..

Посол краснел и чувствия чужие

Так изъяснял в божественных словах:

«О радуйся, невинная Мария!

Любовь с тобой, прекрасна ты в женах;
Стократ блажен твой плод благословенный:
Спасет он мир и ниспровергнет ад...
Но признаюсь душою откровенной,

123
 Отец его блаженнее стократ!»
И перед ней коленопреклоненный,
Он между тем ей нежно руку жал...
Потупя взор, прекрасная вздыхала,
И Гавриил ее поцеловал.
Смутясь, она краснела и молчала;
Ее груди дерзнул коснуться он...
«Оставь меня!» — Мария прошептала,
И в тот же миг лобзаньем заглушен
Невинности последний крик и стон...

Что делать ей? Что скажет бог ревнивый?

Не сетуйте, красавицы мои,
О женщины, наперсницы любви,
Умеете вы хитростью счастливой
Обманывать вниманье жениха
И знатоков внимательные взоры,
И на следы приятного греха
Невинности набрасывать уборы...
От матери проказливая дочь
Берет урок стыдливости покорной
И мнимых мук, и с робостью притворной
Играет роль в решительную ночь;
И поутру, оправясь понемногу,
Встает бледна, чуть ходит, так томна.
В восторге муж, мать шепчет: слава богу!
А старый друг стучится у окна.

Уж Гавриил с известием приятным

По небесам летит путем обратным.
Наперсника нетерпеливый бог
Приветствием встречает благодатным:
«Что нового?» — Я сделал все, что мог,
Я ей открыл. — «Ну что ж она?» — Готова! —
И царь небес, не говоря ни слова,
С престола встал и манием бровей
Всех удалил, как древле бог Гомера,

124
Когда смирял бесчисленных детей;
Но Греции навек угасла вера,
Зевеса нет, мы сделались умней!

Упоена живым воспоминаньем,

В своем углу Мария в тишине
Покоилась на смятой простыне.
Душа горит и негой и желаньем,
Младую грудь волнует новый жар.
Она зовет тихонько Гавриила,
Его любви готовя тайный дар,
Ночной покров ногою отдалила,
Довольный взор с улыбкою склонила,
И, счастлива в прелестной наготе,
Сама своей дивится красоте.
Но между тем в задумчивости нежной
Она грешит, прелестна и томна,
И чашу пьет отрады безмятежной.
Смеешься ты, лукавый сатана!
И что же! вдруг мохнатый, белокрылый
В ее окно влетает голубь милый,
Над нею он порхает и кружит,
И пробует веселые напевы,
И вдруг летит в колени милой девы,
Над розою садится и дрожит,
Клюет ее, колышется, ветится,
И носиком и ножками трудится.
Он, точно он! — Мария поняла,
Что в голубе другого угощала;
Колени сжав, еврейка закричала,
Вздыхать, дрожать, молиться начала,
Заплакала, но голубь торжествует,
В жару любви трепещет и воркует,
И падает, объятый легким сном,
Приосеня цветок любви крылом.

125
 Он улетел. Усталая Мария
Подумала: «Вот шалости какие!
Один, два, три! — как это им не лень?
Могу сказать, перенесла тревогу:
Досталась я в один и тот же день
Лукавому, архангелу и богу».

Всевышний бог, как водится, потом

Признал своим еврейской девы сына,
Но Гавриил (завидная судьбина!)
Не преставал являться ей тайком;
Как многие, Иосиф был утешен,
Он пред женой по-прежнему безгрешен,
Христа любил как сына своего,
За то господь и наградил его!

Аминь, аминь! Чем кончу я рассказы?

Навек забыв старинные проказы,
Я пел тебя, крылатый Гавриил,
Смиренных струн тебе я посвятил
Усердное, спасительное пенье.
Храни меня, внемли мое моленье!
Досель я был еретиком в любви,
Младых богинь безумный обожатель,
Друг демона, повеса и предатель...
Раскаянье мое благослови!
Приемлю я намеренья благие,
Переменюсь: Елену видел я;
Она мила, как нежная Мария!
Подвластна ей навек душа моя.
Моим речам придай очарованье,
Понравиться поведай тайну мне,
В ее душе зажги любви желанье,
Не то пойду молиться сатане!
Но дни бегут, и время сединою
Мою главу тишком посеребрит,

126
И важный брак с любезною женою
Пред алтарем меня соединит.
Иосифа прекрасный утешитель!
Молю тебя, колена преклоня,
О рогачей заступник и хранитель,
Молю — тогда благослови меня,
Даруй ты мне блаженное терпенье,
Молю тебя, пошли мне вновь и вновь
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь.

1821 г.

127
 Баратынскому
из Бессарабии

Сия пустынная страна

Священна для души поэта:
Она Державиным воспета
И славой русскою полна.
Еще доныне тень Назона
Дунайских ищет берегов;
Она летит на сладкий зов
Питомцев Муз и Аполлона,
И с нею часто при луне
Брожу вдоль берега крутого;
Но, друг, обнять милее мне
В тебе Овидия живого.
1822 г.

Чугун кагульский, ты священ

Для русского, для друга славы —
Ты средь торжественных знамен
Упал горящий и кровавый,
Героев севера губя...

1822 г.

128
 Песнь о вещем Олеге

Как ныне сбирается вещий Олег

Отмстить неразумным хозарам,
Их селы и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам;
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.

Из темного леса навстречу ему

Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
Заветов грядущего вестник,
В мольбах и гаданьях проведший весь век.
И к мудрому старцу подъехал Олег.

«Скажи мне, кудесник, любимец богов,

Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня».

«Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе.

Запомни же ныне ты слово мое:

Воителю слава — отрада;
Победой прославлено имя твое;
Твой щит на вратах Цареграда;

129
 И волны и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.
И синего моря обманчивый вал
В часы роковой непогоды,
И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
Щадят победителя годы...
Под грозной броней ты не ведаешь ран;
Незримый хранитель могущему дан.

Твой конь не боится опасных трудов;

Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод и сеча ему ничего...
Но примешь ты смерть от коня своего».

Олег усмехнулся — однако чело

И взор омрачилися думой.
В молчаньи, рукой опершись на седло,
С коня он слезает, угрюмый;
И верного друга прощальной рукой
И гладит и треплет по шее крутой.

«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,

Расстаться настало нам время;
Теперь отдыхай! уж не ступит нога
В твое позлащенное стремя.
Прощай, утешайся — да помни меня.
Вы, отроки-други, возьмите коня,

Покройте попоной, мохнатым ковром;

В мой луг под уздцы отведите;
Купайте; кормите отборным зерном;
Водой ключевою поите».
И отроки тотчас с конем отошли,
130
А князю другого коня подвели.
Пирует с дружиною вещий Олег
При звоне веселом стакана.
И кудри их белы, как утренний снег
Над славной главою кургана...
Они поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они...

«А где мой товарищ? — промолвил Олег, —

Скажите, где конь мой ретивый?
Здоров ли? все так же ль легок его бег?
Все тот же ль он бурный, игривый?»
И внемлет ответу: на холме крутом
Давно уж почил непробудным он сном.

Могучий Олег головою поник

И думает: «Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик!
Презреть бы твое предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня».
И хочет увидеть он кости коня.

Вот едет могучий Олег со двора,

С ним Игорь и старые гости,
И видят — на холме, у брега Днепра,
Лежат благородные кости;
Их моют дожди, засыпает их пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.

Князь тихо на череп коня наступил

И молвил: «Спи, друг одинокой!
Твой старый хозяин тебя пережил:
На тризне, уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь!
131
 Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!»
Из мертвой главы гробовая змия,
Шипя, между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.

Ковши круговые, запенясь, шипят

На тризне плачевной Олега;
Князь Игорь и Ольга на холме сидят;
Дружина пирует у брега;
Бойцы поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они.

1822 г.

В. Ф. Раевскому

Ты прав, мой друг — напрасно я презрел

Дары природы благосклонной.
Я знал досуг, беспечных муз удел,
И наслажденья лени сонной,

Красы лаис, заветные пиры,

И клики радости безумной,
И мирных муз минутные дары,
И лепетанье славы шумной.

Я дружбу знал — и жизни молодой

Ей отдал ветреные годы,
И верил ей за чашей круговой
В часы веселий и свободы,

132
Я знал любовь, не мрачною тоской,
Не безнадежным заблужденьем,
Я знал любовь прелестною мечтой,
Очарованьем, упоеньем.

Младых бесед оставя блеск и шум,

Я знал и труд и вдохновенье,
И сладостно мне было жарких дум
Уединенное волненье.

Но все прошло! — остыла в сердце кровь.

В их наготе я ныне вижу
И свет, и жизнь, и дружбу, и любовь,
И мрачный опыт ненавижу.

Свою печать утратил резвый нрав,

Душа час от часу немеет;
В ней чувств уж нет. Так легкий лист дубрав
В ключах кавказских каменеет.

Разоблачив пленительный кумир,

Я вижу призрак безобразный.
Но что ж теперь тревожит хладный мир
Души бесчувственной и праздной?

Ужели он казался прежде мне

Столь величавым и прекрасным,
Ужели в сей позорной глубине
Я наслаждался сердцем ясным!

Что ж видел в нем безумец молодой,

Чего искал, к чему стремился,
Кого ж, кого возвышенной душой
Боготворить не постыдился!

133
 Я говорил пред хладною толпой
Языком истины свободной,
Но для толпы ничтожной и глухой
Смешон глас сердца благородный.

Везде ярем, секира иль венец,

Везде злодей иль малодушный,
Тиран льстец,
Иль предрассудков раб послушный.

В. Ф. Раевский. Рисунок Пушкина. 1822

134
 Узник
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,

Как будто со мною задумал одно.
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я!...»

1822 г.

135
 Царское село

Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,

О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу душой,
Леса, где я любил, где чувство развивалось,
Где с первой юностью младенчество сливалось
И где, взлелеянный природой и мечтой,
Я знал поэзию, веселость и покой...

Веди, веди меня под липовые сени,

Всегда любезные моей свободной лени,
На берег озера, на тихий скат холмов!..
Да вновь увижу я ковры густых лугов,
И дряхлый пук дерев, и светлую долину,
И злачных берегов знакомую картину,
И в тихом озере, средь блещущих зыбей,
Станицу гордую спокойных лебедей.

1823 г.

136
 Бахчисарайский фонтан

Многие, так же как и я,

посещали сей фонтан; но
иных уже нет, другие
странствуют далече.

Сади

Гирей сидел потупя взор;

Янтарь в устах его дымился;
Безмолвно раболепный двор
Вкруг хана грозного теснился.
Все было тихо во дворце;
Благоговея, все читали
Приметы гнева и печали
На сумрачном его лице.
Но повелитель горделивый
Махнул рукой нетерпеливой:
И все, склонившись, идут вон.

Один в своих чертогах он;

Свободней грудь его вздыхает,
Живее строгое чело
Волненье сердца выражает.
Так бурны тучи отражает
Залива зыбкое стекло.

Что движет гордою душою?

Какою мыслью занят он?
На Русь ли вновь идет войною,
Несет ли Польше свой закон,
Горит ли местию кровавой,
Открыл ли в войске заговор,
Страшится ли народов гор,
Иль козней Генуи лукавой?
Нет, он скучает бранной славой,

137
 Устала грозная рука;
Война от мыслей далека.

Ужель в его гарем измена

Стезей преступною вошла,
И дочь неволи, нег и плена
Гяуру сердце отдала?

Нет, жены робкие Гирея,

Ни думать, ни желать не смея,
Цветут в унылой тишине;
Под стражей бдительной и хладной
На лоне скуки безотрадной
Измен не ведают оне.
В тени хранительной темницы
Утаены их красоты:
Так аравийские цветы
Живут за стеклами теплицы.
Для них унылой чередой
Дни, месяцы, лета проходят
И неприметно за собой
И младость и любовь уводят.
Однообразен каждый день,
И медленно часов теченье.
В гареме жизнью правит лень;
Мелькает редко наслажденье.
Младые жены, как-нибудь
Желая сердце обмануть,
Меняют пышные уборы,
Заводят игры, разговоры,
Или при шуме вод живых,
Над их прозрачными струями
В прохладе яворов густых
Гуляют легкими роями.
Меж ними ходит злой эвнух,

138
И убегать его напрасно:
Его ревнивый взор и слух
За всеми следует всечасно.

Его стараньем заведен

Порядок вечный. Воля хана
Ему единственный закон;
Святую заповедь Корана
Не строже наблюдает он.
Его душа любви не просит;
Как истукан, он переносит
Насмешки, ненависть, укор,
Обиды шалости нескромной,
Презренье, просьбы, робкий взор,
И тихий вздох, и ропот томный.
Ему известен женский нрав;
Он испытал, сколь он лукав
И на свободе и в неволе:
Взор нежный, слез упрек немой
Не властны над его душой;
Он им уже не верит боле.

Раскинув легкие власы,

Как идут пленницы младые
Купаться в жаркие часы,
И льются волны ключевые
На их волшебные красы,
Забав их сторож неотлучный,
Он тут; он видит, равнодушный,
Прелестниц обнаженный рой;
Он по гарему в тьме ночной
Неслышными шагами бродит;
Ступая тихо по коврам,
К послушным крадется дверям,

139
 От ложа к ложу переходит;
В заботе вечной, ханских жен
Роскошный наблюдает сон,
Ночной подслушивает лепет;
Дыханье, вздох, малейший трепет —
Все жадно примечает он;
И горе той, чей шепот сонный
Чужое имя призывал
Или подруге благосклонной
Порочны мысли доверял!

Что ж полон грусти ум Гирея?

Чубук в руках его потух;
Недвижим, и дохнуть не смея,
У двери знака ждет эвнух.
Встает задумчивый властитель;
Пред ним дверь настежь. Молча он
Идет в заветную обитель
Еще недавно милых жен.

Беспечно ожидая хана,

Вокруг игривого фонтана
На шелковых коврах оне
Толпою резвою сидели
И с детской радостью глядели,
Как рыба в ясной глубине
На мраморном ходила дне.
Нарочно к ней на дно иные
Роняли серьги золотые.
Кругом невольницы меж тем
Шербет носили ароматный
И песнью звонкой и приятной
Вдруг огласили весь гарем:

140
 Татарская песня

1
«Дарует небо человеку
Замену слез и частых бед:
Блажен факир, узревший Мекку
На старости печальных лет.

2
Блажен, кто славный брег Дуная
Своею смертью освятит:
К нему навстречу дева рая
С улыбкой страстной полетит.

3
Но тот блаженней, о Зарема,
Кто, мир и негу возлюбя,
Как розу, в тишине гарема
Лелеет, милая, тебя».

Они поют. Но где Зарема,

Звезда любви, краса гарема? —
Увы! печальна и бледна,
Похвал не слушает она.
Как пальма, смятая грозою,
Поникла юной головою;
Ничто, ничто не мило ей:
Зарему разлюбил Гирей.

Он изменил!.. Но кто с тобою,

Грузинка, равен красотою?
Вокруг лилейного чела
Ты косу дважды обвила;
Твои пленительные очи
Яснее дня, чернее ночи;
Чей голос выразит сильней

141
 Порывы пламенных желаний?
Чей страстный поцелуй живей
Твоих язвительных лобзаний?
Как сердце, полное тобой,
Забьется для красы чужой?
Но, равнодушный и жестокий,
Гирей презрел твои красы
И ночи хладные часы
Проводит мрачный, одинокий
С тех пор, как польская княжна
В его гарем заключена.

Недавно юная Мария

Узрела небеса чужие;
Недавно милою красой
Она цвела в стране родной.
Седой отец гордился ею
И звал отрадою своею.

Для старика была закон

Ее младенческая воля.
Одну заботу ведал он:
Чтоб дочери любимой доля
Была, как вешний день, ясна,
Чтоб и минутные печали
Ее души не помрачали,
Чтоб даже замужем она
Воспоминала с умиленьем
Девичье время, дни забав,
Мелькнувших легким сновиденьем.
Все в ней пленяло: тихий нрав,
Движенья стройные, живые
И очи томно-голубые.
Природы милые дары
Она искусством украшала;
Она домашние пиры
Волшебной арфой оживляла;

142
Толпы вельмож и богачей
Руки Марииной искали,
И много юношей по ней
В страданье тайном изнывали.
Но в тишине души своей
Она любви еще не знала
И независимый досуг
В отцовском замке меж подруг
Одним забавам посвящала.

Давно ль? И что же! Тьмы татар

На Польшу хлынули рекою:
Не с столь ужасной быстротою
По жатве стелется пожар.
Обезображенный войною,
Цветущий край осиротел;
Исчезли мирные забавы;
Уныли селы и дубравы,
И пышный замок опустел.
Тиха Мариина светлица...
В домовой церкви, где кругом
Почиют мощи хладным сном,

С короной, с княжеским гербом

Воздвиглась новая гробница...
Отец в могиле, дочь в плену,
Скупой наследник в замке правит
И тягостным ярмом бесславит
Опустошенную страну.

Увы! Дворец Бахчисарая

Скрывает юную княжну.
В неволе тихой увядая,
Мария плачет и грустит.
Гирей несчастную щадит:
Ее унынье, слезы, стоны
Тревожат хана краткий сон,

143
 И для нее смягчает он
Гарема строгие законы.
Угрюмый сторож ханских жен
Ни днем, ни ночью к ней не входит;
Рукой заботливой не он
На ложе сна ее возводит;
Не смеет устремиться к ней
Обидный взор его очей;
Она в купальне потаенной
Одна с невольницей своей;
Сам хан боится девы пленной
Печальный возмущать покой;
Гарема в дальнем отделенье
Позволено ей жить одной:
И, мнится, в том уединенье
Сокрылся некто неземной.
Там день и ночь горит лампада
Пред ликом девы пресвятой;
Души тоскующей отрада,
Там упованье в тишине
С смиренной верой обитает,
И сердцу все напоминает
О близкой, лучшей стороне;
Там дева слезы проливает
Вдали завистливых подруг;
И между тем, как все вокруг
В безумной неге утопает,
Святыню строгую скрывает
Спасенный чудом уголок.
Так сердце, жертва заблуждений,
Среди порочных упоений
Хранит один святой залог,
Одно божественное чувство...

.........................
.........................

144
Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной поля;
Вдали, под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья;
За хором звезд луна восходит;
Она с безоблачных небес
На долы, на холмы, на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Из дома в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной;
Не прерывается ничем
Спокойство ночи. Страж надежный,
Дозором обошел эвнух.
Теперь он спит; но страх прилежный
Тревожит в нем и спящий дух.
Измен всечасных ожиданье
Покоя не дает уму.
То чей-то шорох, то шептанье,
То крики чудятся ему;
Обманутый неверным слухом,
Он пробуждается, дрожит,
Напуганным приникнув ухом...
Но все кругом его молчит;
Одни фонтаны сладкозвучны
Из мраморной темницы бьют,
И, с милой розой неразлучны,

Во мраке соловьи поют;

Эвнух еще им долго внемлет,
И снова сон его объемлет.

145
 Как милы темные красы
Ночей роскошного Востока!
Как сладко льются их часы
Для обожателей Пророка!
Какая нега в их домах,
В очаровательных садах,
В тиши гаремов безопасных,
Где под влиянием луны
Все полно тайн и тишины
И вдохновений сладострастных!

.........................

Все жены спят. Не спит одна.

Едва дыша, встает она;
Идет; рукою торопливой
Открыла дверь; во тьме ночной
Ступает легкою ногой...
В дремоте чуткой и пугливой
Пред ней лежит эвнух седой.
Ах, сердце в нем неумолимо:
Обманчив сна его покой!..
Как дух, она проходит мимо.

.........................

Пред нею дверь; с недоуменьем

Ее дрожащая рука
Коснулась верного замка...
Вошла, взирает с изумленьем...
И тайный страх в нее проник.
Лампады свет уединенный,
Кивот, печально озаренный,
Пречистой девы кроткий лик
И крест, любви символ священный,
Грузинка! все в душе твоей

146
Родное что-то пробудило,
Все звуками забытых дней
Невнятно вдруг заговорило.

Пред ней покоилась княжна,

И жаром девственного сна
Ее ланиты оживлялись
И, слез являя свежий след,
Улыбкой томной озарялись.
Так озаряет лунный свет
Дождем отягощенный цвет.
Спорхнувший с неба сын эдема,
Казалось, ангел почивал
И сонный слезы проливал
О бедной пленнице гарема...
Увы, Зарема, что с тобой?
Стеснилась грудь ее тоской,
Невольно клонятся колени,
И молит: «Сжалься надо мной,
Не отвергай моих молений!..»
Ее слова, движенье, стон
Прервали девы тихий сон.
Княжна со страхом пред собою
Младую незнакомку зрит;
В смятенье, трепетной рукою
Ее подъемля, говорит:
«Кто ты?.. Одна, порой ночною, —
Зачем ты здесь?» — «Я шла к тебе,
Спаси меня; в моей судьбе
Одна надежда мне осталась...
Я долго счастьем наслаждалась,
Была беспечней день от дня...
И тень блаженства миновалась;
Я гибну. Выслушай меня.
Родилась я не здесь, далеко,
Далеко... но минувших дней
Предметы в памяти моей

147
 Доныне врезаны глубоко.
Я помню горы в небесах,
Потоки жаркие в горах,
Непроходимые дубравы,
Другой закон, другие нравы;
Но почему, какой судьбой
Я край оставила родной,

Не знаю; помню только море

И человека в вышине
Над парусами...
Страх и горе
Доныне чужды были мне;
Я в безмятежной тишине
В тени гарема расцветала
И первых опытов любви
Послушным сердцем ожидала.
Желанья тайные мои
Сбылись. Гирей для мирной неги
Войну кровавую презрел,
Пресек ужасные набеги
И свой гарем опять узрел.
Пред хана в смутном ожиданье
Предстали мы. Он светлый взор
Остановил на мне в молчанье,
Позвал меня... и с этих пор
Мы в беспрерывном упоенье
Дышали счастьем; и ни раз
Ни клевета, ни подозренье,
Ни злобной ревности мученье,
Ни скука не смущала нас.
Мария! ты пред ним явилась...
Увы, с тех пор его душа
Преступной думой омрачилась!
Гирей, изменою дыша,
Моих не слушает укоров,
Ему докучен сердца стон;

148
Ни прежних чувств, ни разговоров
Со мною не находит он.
Ты преступленью не причастна;
Я знаю: не твоя вина...
Итак, послушай: я прекрасна;
Во всем гареме ты одна
Могла б еще мне быть опасна;
Но я для страсти рождена,
Но ты любить, как я, не можешь;
Зачем же хладной красотой
Ты сердце слабое тревожишь?
Оставь Гирея мне: он мой;

На мне горят его лобзанья,

Он клятвы страшные мне дал,
Давно все думы, все желанья
Гирей с моими сочетал;
Меня убьет его измена...
Я плачу; видишь, я колена
Теперь склоняю пред тобой,
Молю, винить тебя не смея,
Отдай мне радость и покой,
Отдай мне прежнего Гирея...
Не возражай мне ничего;
Он мой! он ослеплен тобою.
Презреньем, просьбою, тоскою,
Чем хочешь, отврати его;
Клянись... (хоть я для Алкорана,
Между невольницами хана,
Забыла веру прежних дней;
Но вера матери моей
Была твоя) клянись мне ею
Зарему возвратить Гирею...
Но слушай: если я должна

149
 Тебе... кинжалом я владею,
Я близ Кавказа рождена».

Сказав, исчезла вдруг. За нею

Не смеет следовать княжна.
Невинной деве непонятен
Язык мучительных страстей,
Но голос их ей смутно внятен;
Он странен, он ужасен ей.
Какие слезы и моленья
Ее спасут от посрамленья?
Что ждет ее? Ужели ей
Остаток горьких юных дней
Провесть наложницей презренной?
О боже! если бы Гирей
В ее темнице отдаленной
Забыл несчастную навек
Или кончиной ускоренной
Унылы дни ее пресек, —

какою б радостью Мария

Оставила печальный свет!
Мгновенья жизни дорогие
Давно прошли, давно их нет!
Что делать ей в пустыне мира?
Уж ей пора, Марию ждут
И в небеса, на лоно мира,
Родной улыбкою зовут.

.........................

Промчались дни; Марии нет.

Мгновенно сирота почила.
Она давно желанный свет,

150
Как новый ангел, озарила.
Но что же в гроб ее свело?
Тоска ль неволи безнадежной,
Болезнь, или другое зло?..
Кто знает? Нет Марии нежной!..
Дворец угрюмый опустел;
Его Гирей опять оставил;
С толпой татар в чужой предел
Он злой набег опять направил;
Он снова в бурях боевых
Несется мрачный, кровожадный:
Но в сердце хана чувств иных
Таится пламень безотрадный.
Он часто в сечах роковых
Подъемлет саблю, и с размаха
Недвижим остается вдруг,
Глядит с безумием вокруг,
Бледнеет, будто полный страха,
И что-то шепчет, и порой
Горючи слезы льет рекой.
Забытый, преданный презренью,
Гарем не зрит его лица;
Там, обреченные мученью,
Под стражей хладного скопца
Стареют жены. Между ними
Давно грузинки нет; она
Гарема стражами немыми
В пучину вод опущена.
В ту ночь, как умерла княжна,
Свершилось и ее страданье.
Какая б ни была вина,
Ужасно было наказанье! —
Опустошив огнем войны
Кавказу близкие страны
И селы мирные России,

151
 В Тавриду возвратился хан
И в память горестной Марии
Воздвигнул мраморный фонтан,
В углу дворца уединенный.
Над ним крестом осенена
Магометанская луна
(Символ, конечно, дерзновенный,
Незнанья жалкая вина).
Есть надпись: едкими годами
Еще не сгладилась она.
За чуждыми ее чертами
Журчит во мраморе вода
И каплет хладными слезами,
Не умолкая никогда.
Так плачет мать во дни печали
О сыне, падшем на войне.
Младые девы в той стране
Преданье старины узнали,
И мрачный памятник оне
Фонтаном слез именовали.

Покинув север наконец,

Пиры надолго забывая,
Я посетил Бахчисарая
В забвенье дремлющий дворец.
Среди безмолвных переходов
Бродил я там, где бич народов,
Татарин буйный пировал
И после ужасов набега
В роскошной лени утопал.
Еще поныне дышит нега

В пустых покоях и садах;

Играют воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет на стенах.
Я видел ветхие решетки,

152
За коими, в своей весне,
Янтарны разбирая четки,
Вздыхали жены в тишине.
Я видел ханское кладбище,
Владык последнее жилище.
Сии надгробные столбы,
Венчанны мраморной чалмою,
Казалось мне, завет судьбы
Гласили внятною молвою.
Где скрылись ханы? Где гарем?
Кругом все тихо, все уныло,
Все изменилось... но не тем
В то время сердце полно было:
Дыханье роз, фонтанов шум
Влекли к невольному забвенью,
Невольно предавался ум
Неизъяснимому волненью,
И по дворцу летучей тенью
Мелькала дева предо мной!..
.........................

Чью тень, о други, видел я?

Скажите мне: чей образ нежный
Тогда преследовал меня,
Неотразимый, неизбежный?
Марии ль чистая душа
Являлась мне, или Зарема
Носилась, ревностью дыша,
Средь опустелого гарема?

Я помню столь же милый взгляд

И красоту еще земную,
Все думы сердца к ней летят,
Об ней в изгнании тоскую...
Безумец! полно! перестань,
Не оживляй тоски напрасной,

153
 Мятежным снам любви несчастной
Заплачена тобою дань —
Опомнись; долго ль, узник томный,
Тебе оковы лобызать
И в свете лирою нескромной
Свое безумство разглашать?

Поклонник муз, поклонник мира,

Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный, —
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор.
Волшебный край! очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада...
Все чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной,
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю-дага...

1821-1823 гг.

154
 Цыганы

Цыганы шумною толпой

По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.
Как вольность, весел их ночлег
И мирный сон под небесами;
Между колесами телег,
Полузавешанных коврами,
Горит огонь; семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся кони; за шатром
Ручной медведь лежит на воле.
Все живо посреди степей:
Заботы мирные семей,
Готовых с утром в путь недальний,
И песни жен, и крик детей,
И звон походной наковальни.
Но вот на табор кочевой
Нисходит сонное молчанье,
И слышно в тишине степной
Лишь лай собак да коней ржанье.
Огни везде погашены,

«Цыганы». Рисунок Пушкина. 1823.

155
 Спокойно все, луна сияет
Одна с небесной вышины
И тихий табор озаряет.
В шатре одном старик не спит;
Он перед углями сидит,
Согретый их последним жаром,
И в поле дальнее глядит,
Ночным подернутое паром.
Его молоденькая дочь
Пошла гулять в пустынном поле.
Она привыкла к резвой воле,
Она придет; но вот уж ночь,
И скоро месяц уж покинет
Небес далеких облака, —
Земфиры нет как нет; и стынет
Убогий ужин старика.

Но вот она; за нею следом

По степи юноша спешит;
Цыгану вовсе он неведом.
«Отец мой, — дева говорит, —
Веду я гостя; за курганом
Его в пустыне я нашла
И в табор на ночь зазвала.
Он хочет быть как мы цыганом;
Его преследует закон,
Но я ему подругой буд
Его зовут Алеко — он
Готов идти за мною всюду».

Старик

Я рад. Останься до утра

Под сенью нашего шатра
Или пробудь у нас и доле,
Как ты захочешь. Я готов
С тобой делить и хлеб и кров.

156
Будь наш — привыкни к нашей доле,
Бродящей бедности и воле —
А завтра с утренней зарей
В одной телеге мы поедем;
Примись за промысел любой:
Железо куй — иль песни пой
И селы обходи с медведем.

Алеко

Я остаюсь.

Земфира

Он будет мой:
Кто ж от меня его отгонит?
Но поздно... месяц молодой
Зашел; поля покрыты мглой,
И сон меня невольно клонит..

Светло. Старик тихонько бродит

Вокруг безмолвного шатра.
«Вставай, Земфира: солнце всходит,
Проснись, мой гость! пора, пора!..

Оставьте, дети, ложе неги!..»

И с шумом высыпал народ;
Шатры разобраны; телеги
Готовы двинуться в поход.
Все вместе тронулось — и вот
Толпа валит в пустых равнинах.
Ослы в перекидных корзинах
Детей играющих несут;
Мужья и братья, жены, девы,
И стар и млад вослед идут;
Крик, шум, цыганские припевы,
Медведя рев, его цепей

157
 Нетерпеливое бряцанье,
Лохмотьев ярких пестрота,
Детей и старцев нагота,
Собак и лай и завыванье,
Волынки говор, скрып телег,
Все скудно, дико, все нестройно,
Но все так живо-неспокойно,
Так чуждо мертвых наших нег,
Так чуждо этой жизни праздной,
Как песнь рабов однообразной!

Уныло юноша глядел

На опустелую равнину
И грусти тайную причину
Истолковать себе не смел.
С ним черноокая Земфира,
Теперь он вольный житель мира,
И солнце весело над ним
Полуденной красою блещет;
Что ж сердце юноши трепещет?
Какой заботой он томим?

Птичка божия не знает

Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда;

В долгу ночь на ветке дремлет;

Солнце красное взойдет,
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенется и поет.
За весной, красой природы,
Лето знойное пройдет —
И туман и непогоды
Осень поздняя несет:

158
Людям скучно, людям горе;
Птичка в дальные страны,
В теплый край, за сине море
Улетает до весны.

Подобно птичке беззаботной

И он, изгнанник перелетный,
Гнезда надежного не знал
И ни к чему не привыкал.
Ему везде была дорога,
Везде была ночлега сень;
Проснувшись поутру, свой день
Он отдавал на волю бога,
И жизни не могла тревога
Смутить его сердечну лень.
Его порой волшебной славы
Манила дальная звезда;
Нежданно роскошь и забавы
К нему являлись иногда;
Над одинокой головою
И гром нередко грохотал;
Но он беспечно под грозою
И в ведро ясное дремал.
И жил, не признавая власти
Судьбы коварной и слепой;
Но боже! как играли страсти
Его послушною душой!
С каким волнением кипели
В его измученной груди!
Давно ль, на долго ль усмирели?
Они проснутся: погоди!

159
 Земфира

Скажи, мой друг: ты не жалеешь

О том, что бросил на всегда?

Алеко

Что ж бросил я?

Земфира

Ты разумеешь:
Людей отчизны, города.

Алеко

О чем жалеть? Когда б ты знала,

Когда бы ты воображала
Неволю душных городов!
Там люди, в кучах за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов;
Любви стыдятся, мысли гонят,
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей.
Что бросил я? Измен волненье,
Предрассуждений приговор,
Толпы безумное гоненье
Или блистательный позор.

Земфира

Но там огромные палаты,

Там разноцветные ковры,
Там игры, шумные пиры,
Уборы дев там так богаты!..

160
Алеко

Что шум веселий городских?

Где нет любви, там нет веселий.
А девы... Как ты лучше их
И без нарядов дорогих,
Без жемчугов, без ожерелий!
Не изменись, мой нежный друг!
А я... одно мое желанье
С тобой делить любовь, досуг
И добровольное изгнанье!

Старик

Ты любишь нас, хоть и рожден

Среди богатого народа.
Но не всегда мила свобода
Тому, кто к неге приучен.
Меж нами есть одно преданье:
Царем когда-то сослан был
Полудня житель к нам в изгнанье.
(Я прежде знал, но позабыл
Его мудреное прозванье.)
Он был уже летами стар,
Но млад и жив душой незлобной —
Имел он песен дивный дар
И голос, шуму вод подобный —
И полюбили все его,
И жил он на брегах Дуная,
Не обижая никого,
Людей рассказами пленяя;
Не разумел он ничего,
И слаб и робок был, как дети;
Чужие люди за него
Зверей и рыб ловили в сети;
Как мерзла быстрая река

161
 И зимни вихри бушевали,
Пушистой кожей покрывали
Они святаго старика;
Но он к заботам жизни бедной
Привыкнуть никогда не мог;
Скитался он иссохший, бледный,
Он говорил, что гневный бог
Его карал за преступленье...
Он ждал: придет ли избавленье.
И все несчастный тосковал,
Бродя по берегам Дуная,
Да горьки слезы проливал,
Свой дальный град воспоминая,
И завещал он, умирая,
Чтобы на юг перенесли
Его тоскующие кости,
И смертью — чуждой сей земли
Не успокоенные гости!

Алеко

Так вот судьба твоих сынов,

О Рим, о громкая держава!..
Певец любви, певец богов,
Скажи мне, что такое слава?
Могильный гул, хвалебный глас,
Из рода в роды звук бегущий?
Или под сенью дымной кущи
Цыгана дикого рассказ?

Прошло два лета. Так же бродят

Цыганы мирною толпой;
Везде по-прежнему находят
Гостеприимство и покой.
Презрев оковы просвещенья,
Алеко волен, как они;

162
Он без забот в сожаленья
Ведет кочующие дни.
Все тот же он; семья все та же;
Он, прежних лет не помня даже,
К бытью цыганскому привык.
Он любит их ночлегов сени,
И упоенье вечной лени,
И бедный, звучный их язык.
Медведь, беглец родной берлоги,
Косматый гость его шатра,
В селеньях, вдоль степной дороги,
Близ молдаванского двора
Перед толпою осторожной
И тяжко пляшет, и ревет,
И цепь докучную грызет;
На посох опершись дорожный,

Старик лениво в бубны бьет,

Алеко с пеньем зверя водит,
Земфира поселян обходит
И дань их вольную берет.
Настанет ночь; они все трое
Варят нежатое пшено;
Старик уснул — и все в покое...
В шатре и тихо и темно.

Старик на вешнем солнце греет

Уж остывающую кровь;
У люльки дочь поет любовь.
Алеко внемлет и бледнеет.

Земфира

Старый муж, грозный муж,

Режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь

163
 Ни ножа, ни огня.
Ненавижу тебя,
Презираю тебя;
Я другого люблю,
Умираю любя.

Алеко

Молчи. Мне пенье надоело,

Я диких песен не люблю.

Земфира

Не любишь? мне какое дело!

Я песню для себя пою.

Режь меня, жги меня;

Не скажу ничего;
Старый муж, грозный муж,
Не узнаешь его.

Он свежее весны,
Жарче летнего дня;
Как он молод и смел!
Как он любит меня!

Как ласкала его

Я в ночной тишине!
Как смеялись тогда
Мы твоей седине!

Алеко

Молчи, Земфира! я доволен...

164
Земфира

Так понял песню ты мою?

Алеко

Земфира!

Земфира

Ты сердиться волен,
Я песню про тебя пою.

Уходит и поет: Старый муж и проч.

Старик

Так, помню, помню — песня эта

Во время наше сложена,
Уже давно в забаву света
Поется меж людей она.
Кочуя на степях Кагула,
Ее, бывало, в зимню ночь
Моя певала Мариула,
Перед огнем качая дочь.
В уме моем минувши лета
Час от часу темней, темней;
Но заронилась песня эта
Глубоко в памяти моей.

Все тихо; ночь. Луной украшен

Лазурный юга небосклон,
Старик Земфирой пробужден:
«О мой отец! Алеко страшен.
Послушай: сквозь тяжелый сон
И стонет, и рыдает он».

165
 Старик

Не тронь его. Храни молчанье.

Слыхал я русское преданье:
Теперь полунощной порой
У спящего теснит дыханье
Домашний дух; перед зарей
Уходит он. Сиди со мной.

Земфира

Отец мой! шепчет он: Земфира!

Старик

Тебя он ищет и во сне:

Ты для него дороже мира.

Земфира

Его любовь постыла мне.

Мне скучно; сердце воли просит —
Уж я... Но тише! слышишь? он
Другое имя произносит...

Старик

Чье имя?

Земфира

Слышишь? хриплый стон

И скрежет ярый!.. Как ужасно!..
Я разбужу его...

Старик

Напрасно,
Ночного духа не гони —
Уйдет и сам...

166
Земфира

Он повернулся,
Привстал, зовет меня... проснулся —
Иду к нему — прощай, усни.

Алеко

Где ты была?

Земфира

С отцом сидела.
Какой-то дух тебя томил;
Во сне душа твоя терпела
Мученья; ты меня страшил:
Ты, сонный, скрежетал зубами
И звал меня.

Алеко

Мне снилась ты.

Я видел, будто между нами...
Я видел страшные мечты!

Земфира

Не верь лукавым сновиденьям.

Алеко

Ах, я не верю ничему:

Ни снам, ни сладким увереньям,
Ни даже сердцу твоему.

Старик

О чем, безумец молодой,

О чем вздыхаешь ты всечасно?

167
 Здесь люди вольны, небо ясно,
И жены славятся красой.
Не плачь: тоска тебя погубит.

Алеко

Отец, она меня не любит.

Старик

Утешься, друг: она дитя.

Твое унынье безрассудно:
Ты любишь горестно и трудно,
А сердце женское — шутя.
Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она.
Заглянет в облако любое,
Его так пышно озарит —
И вот — уж перешла в другое;
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Примолвя: там остановись!
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?
Утешься.

Алеко

Как она любила!

Как нежно преклонясь ко мне,
Она в пустынной тишине
Часы ночные проводила!
Веселья детского полна,
Как часто милым лепетаньем
Иль упоительным лобзаньем
Мою задумчивость она

168
В минуту разогнать умела!..
И что ж? Земфира неверна!
Моя Земфира охладела!...

Старик

Послушай: расскажу тебе

Я повесть о самом себе.
Давно, давно, когда Дунаю
Не угрожал еще москаль —
(Вот видишь, я припоминаю,
Алеко, старую печаль.)
Тогда боялись мы султана;

А правил Буджаком паша

С высоких башен Аккермана —
Я молод был; моя душа
В то время радостно кипела;
И ни одна в кудрях моих
Еще сединка не белела, —
Между красавиц молодых
Одна была... и долго ею,
Как солнцем, любовался я,
И наконец назвал моею...

Ах, быстро молодость моя

Звездой падучею мелькнула!
Но ты, пора любви, минула
Еще быстрее: только год
Меня любила Мариула.

Однажды близ Кагульских вод

Мы чуждый табор повстречали;
Цыганы те, свои шатры
Разбив близ наших у горы,
Две ночи вместе ночевали.

169
 Они ушли на третью ночь, —
И, брося маленькую дочь,
Ушла за ними Мариула.
Я мирно спал; заря блеснула;
Проснулся я, подруги нет!
Ищу, зову — пропал и след.
Тоскуя, плакала Земфира,
И я заплакал — с этих пор
Постыли мне все девы мира;
Меж ими никогда мой взор
Не выбирал себе подруги,
И одинокие досуги
Уже ни с кем я не делил.

Алеко

Да как же ты не поспешил
Тотчас вослед неблагодарной
И хищникам и ей коварной
Кинжала в сердце не вонзил?

Старик

К чему? вольнее птицы младость;

Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем дается радость;
Что было, то не будет вновь.

Алеко

Я не таков. Нет, я не споря

От прав моих не откажусь!
Или хоть мщеньем наслажусь.
О нет! когда б над бездной моря
Нашел я спящего врага,
Клянусь, и тут моя нога
Не пощадила бы злодея;

170
Я в волны моря, не бледнея,
И беззащитного б толкнул;
Внезапный ужас пробужденья
Свирепым смехом упрекнул,
И долго мне его паденья
Смешон и сладок был бы гул.

Молодой цыган

Еще одно... одно лобзанье...

Земфира

Пора: мой муж ревнив и зол.

Цыган

Одно... но доле!.. на прощанье.

Земфира

Прощай, покамест не пришел.

Цыган

Скажи — когда ж опять свиданье?

Земфира

Сегодня, как зайдет луна,

Там, за курганом над могилой...

Цыган

Обманет! не придет она!

Земфира

Вот он! беги!.. Приду, мой милый.

171
 Алеко спит. В его уме
Виденье смутное играет;
Он, с криком пробудясь во тьме,
Ревниво руку простирает;
Но обробелая рука
Покровы хладные хватает —
Его подруга далека...
Он с трепетом привстал и внемлет...
Все тихо — страх его объемлет,
По нем текут и жар и хлад;
Встает он, из шатра выходит,
Вокруг телег, ужасен, бродит;
Спокойно все; поля молчат;
Темно; луна зашла в туманы,
Чуть брезжит звезд неверный свет,
Чуть по росе приметный след
Ведет за дальные курганы:
Нетерпеливо он идет,
Куда зловещий след ведет.

Могила на краю дороги

Вдали белеет перед ним...
Туда слабеющие ноги
Влачит, предчувствием томим,
Дрожат уста, дрожат колени,
Идет... и вдруг... иль это сон?
Вдруг видит близкие две тени
И близкой шепот слышит он —
Над обесславленной могилой.

1-й голос

Пора...

2-й голос

Постой...

172
1-й голос

Пора, мой милый.

2-й голос

Нет, нет, постой, дождемся дня.

1-й голос

Уж поздно.

2-й голос

Как ты робко любишь.

Минуту!

1-й голос

Ты меня погубишь.

2-й голос

Минуту!

1-й голос

Если без меня

Проснется муж?..

Алеко

Проснулся я.
Куда вы! не спешите оба;
Вам хорошо и здесь у гроба.

Земфира

Мой друг, беги, беги...

173
 Алеко

Постой!
Куда, красавец молодой?
Лежи!
Вонзает в него нож.

Земфира

Алеко!

Цыган

Умираю...

Земфира

Алеко, ты убьешь его!

Взгляни: ты весь обрызган кровью!
О, что ты сделал?

Алеко

Ничего.
Теперь дыши его любовью.

Земфира

Нет, полно, не боюсь тебя! —

Твои угрозы презираю,
Твое убийство проклинаю...

Алеко

Умри ж и ты!

Поражает ее.

174
Земфира

Умру любя...

Восток, денницей озаренный,

Сиял. Алеко за холмом,
С ножом в руках, окровавленный
Сидел на камне гробовом.
Два трупа перед ним лежали;
Убийца страшен был лицом.
Цыганы робко окружали
Его встревоженной толпой.
Могилу в стороне копали.
Шли жены скорбной чередой
И в очи мертвых целовали.
Старик-отец один сидел
И на погибшую глядел
В немом бездействии печали;
Подняли трупы, понесли
И в лоно хладное земли
Чету младую положили.

Алеко издали смотрел

На все... когда же их закрыли
Последней горстию земной,
Он молча, медленно склонился
И с камня на траву свалился.

Тогда старик, приближась, рек:

«Оставь нас, гордый человек!
Мы дики; нет у нас законов,
Мы не терзаем, не казним —
Не нужно крови нам и стонов —
Но жить с убийцей не хотим...

175
 Ты не рожден для дикой доли,
Ты для себя лишь хочешь воли;
Ужасен нам твой будет глас:
Мы робки и добры душою,
Ты зол и смел — оставь же нас,
Прости, да будет мир с тобою».

Сказал — и шумною толпою

Поднялся табор кочевой
С долины страшного ночлега.
И скоро все в дали степной
Сокрылось; лишь одна телега,
Убогим крытая ковром,
Стояла в поле роковом.
Так иногда перед зимою,
Туманной, утренней порою,
Когда подъемлется с полей
Станица поздних журавлей
И с криком вдаль на юг несется,
Пронзенный гибельным свинцом
Один печально остается,
Повиснув раненым крылом.
Настала ночь: в телеге темной
Огня никто не разложил,
Никто под крышею подъемной
До утра сном не опочил.

176
 Эпилог

Волшебной силой песнопенья

В туманной памяти моей
Так оживляются виденья
То светлых, то печальных дней.

В стране, где долго, долго брани

Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей славой,
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы —
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.

Но счастья нет и между вами,

Природы бедные сыны!..
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны,
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.

177
 Евгений Онегин
(роман в стихах)

Глава первая

И жить торопится и чувствовать спешит.

Кн. Вяземский.

I
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»

II
Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных.
Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,

178
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель!
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.

III.
Служив отлично, благородно,
Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец.
Судьба Евгения хранила:
Сперва Madame за ним ходила,
Потом Monsieur ее сменил.
Ребенок был резов, но мил.
Monsieur l’Abbé, француз убогой,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.

IV.
Когда же юности мятежной
Пришла Евгению пора,
Пора надежд и грусти нежной,
Monsieur прогнали со двора.
Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде;
Как dandy лондонский одет —
И наконец увидел свет.
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил.

179
 V.
Мы все учились понемногу,
Чему-нибудь и как-нибудь;
Так воспитаньем, слава Богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Ученый малый, но педант.
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.

VI.
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли;
Но дней минувших анекдоты,
От Ромула до наших дней,
Хранил он в памяти своей.

VII.
Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
180
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.

VIII.
Всего, что знал еще Евгений,
Пересказать мне недосуг;
Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень, —
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежной
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.

IX.
..................
..................
..................

181
 X.
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!

XI.
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь — и вдруг
Добиться тайного свиданья,
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!

XII.
Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!
182
Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!
Но вы, блаженные мужья,
С ним оставались вы друзья:
Его ласкал супруг лукавый,
Фобласа давний ученик,
И недоверчивый старик,
И рогоносец величавый,
Всегда довольный сам собой,
Своим обедом и женой.

XIII. XIV.
..................
..................
..................

XV.
Бывало, он еще в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет мой проказник?
С кого начнет он? Все равно:
Везде поспеть немудрено.
Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.

183
 XVI.
Уж темно: в санки он садится.
«Поди! поди!» — раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его ***.
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним Rost-beef окровавленный,
И трюфли — роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет, —
И Стразбурга пирог нетленный
Меж сыром Лимбургским живым
И ананасом золотым.

XVII.
Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет;
Но звон брегета им доносит,
Что новый начался балет.
Театра злой законодатель,
Непостоянный обожатель
Очаровательных актрис,
Почетный гражданин кулис,
Онегин полетел к театру,
Где каждый, критикой дыша,
Готов охлопать Entrechat,
Обшикать Федру, Клеопатру,
Моину вызвать для того,
Чтоб только слышали его.

XVIII.
Волшебный край! Там в стары годы,
Сатиры смелой властелин,
184
Блистал Фонвизин, друг свободы,
И переимчивый Княжнин;
Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семеновой делил;
Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавой;
Там вывел колкий Шаховской
Своих комедий шумный рой;
Там и Дидло венчался славой:
Там, там, под сению кулис,
Младые дни мои неслись.

XIX.
Мои богини! Что вы? Где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Все те же ль вы? Другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Услышу ль вновь я ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
Иль взор унылый не найдет
Знакомых лиц на сцене скучной,
И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушной,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?

XX.
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, все кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Блистательна, полувоздушна,
185
 Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.

XXI.
Все хлопает. Онегин входит:
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет, скосясь, наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Все видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеяньи взглянул,
Отворотился, и зевнул,
И молвил: «всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».

XXII.
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят,
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
186
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.

XXIII.
Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерной
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильной
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодной,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, —
Все украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.

XXIV.
Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе,
И, чувств изнеженных отрада,
Духи в граненом хрустале;
Гребенки, пилочки стальные,
Прямые ножницы, кривые,
И щетки тридцати родов —
И для ногтей, и для зубов.
Руссо (замечу мимоходом)
Не мог понять, как важный Грим
Смел чистить ногти перед ним,
187
 Красноречивым сумасбродом:
Защитник вольности и прав
В сем случае совсем неправ.

XXV.
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей.
Второй ***, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа, по крайней мере,
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.

XXVI.
В последнем вкусе туалетом
Заняв ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред ученым светом
Здесь описать его наряд;
Конечно б это было смело,
Описывать мое же дело:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет,
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо меньше б мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь.
188
 XXVII.
У нас теперь не то в предмете:
Мы лучше поспешим на бал,
Куда стремглав в ямской карете
Уж мой Онегин поскакал.
Перед померкшими домами
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Веселый изливают свет
И радуги на снег наводят;
Усеян плошками кругом,
Блестит великолепный дом;
По цельным окнам тени ходят,
Мелькают профили голов
И дам, и модных чудаков.

XXVIII.
Вот наш герой подъехал к сеням;
Швейцара мимо, он стрелой
Взлетел по мраморным ступеням,
Расправил волоса рукой,
Вошел. Полна народу зала;
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум, и теснота;
Бренчат кавалергарда шпоры;
Летают ножки милых дам;
По их пленительным следам
Летают пламенные взоры,
И ревом скрыпок заглушен
Ревнивый шепот модных жен.

XXIX.
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
189
 Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то… не то избави, Боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.

XXX.
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки: только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах, долго я забыть не мог
Две ножки!.. Грустный, охладелой,
Я все их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.

XXXI.
Когда ж, и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! Где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
190
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду славы, и похвал,
И край отцев, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет —
Как на лугах ваш легкий след.

XXXII.
Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня.
Она, пророчествуя взгляду
Неоцененную награду,
Влечет условною красой
Желаний своевольный рой.
Люблю ее, мой друг Эльвина,
Под длинной скатертью столов,
Весной на мураве лугов,
Зимой на чугуне камина,
На зеркальном паркете зал,
У моря на граните скал.

XXXIII.
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
191
 Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!

XXXIV.
Мне памятно другое время:
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь…
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей:
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы, как ножки их.

XXXV.
Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный,
Открыты ставни, трубный дым
Столбом восходит голубым,
192
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.

XXXVI.
Но, шумом бала утомленной
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя.
Проснется за полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра,
И завтра то же, что вчера.
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
Вотще ли был он средь пиров
Неосторожен и здоров?

XXXVII.
Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум:
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и стразбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
193
 XXXVIII.
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.

XXXIX. XL. XLI.

..................
..................
XLII.
Причудницы большого света!
Всех прежде вас оставил он.
И правда то, что в наши лета
Довольно скучен высший тон.
Хоть, может быть, иная дама
Толкует Сея и Бентама;
Но вообще их разговор
Несносный, хоть невинный вздор.
К тому ж они так непорочны,
Так величавы, так умны,
Так благочестия полны,
Так осмотрительны, так точны,
Так неприступны для мужчин,
Что вид их уж рождает сплин.
194
 XLIII.
И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой,
И вас покинул мой Евгений.
Отступник бурных наслаждений,
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать — но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его,
И не попал он в цех задорный
Людей, о коих не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.

XLIV.
И снова преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а все без толку:
Там скука, там обман и бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.

XLV.
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
195
 С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба:
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар погас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.

XLVI.
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований.
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Все это часто придает
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.

XLVII.
Как часто летнею порою,
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою[8],
И вод веселое стекло
Не отражает лик Дианы,
Воспомня прежних лет романы,

196
Воспомня прежнюю любовь,
Чувствительны, беспечны вновь,
Дыханьем ночи благосклонной
Безмолвно упивались мы!
Как в лес зеленый из тюрьмы
Перенесен колодник сонной,
Так уносились мы мечтой
К началу жизни молодой.

XLVIII.
С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя Пиит.
Все было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдаленный стук
С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая.
Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!

XLIX.
Адриатические волны,
О, Брента! нет, увижу вас,
И, вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле,

197
 С венециянкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле, —
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви...1

Рисунок А.С. Пушкина к первой главе

«Евгения Онегина».

1 «Евгений Онегин» представлен в этой книге только в I главе до 49

строфы, т.к. далее произведение писалось в Одессе и т.д.

198
 КОЛЛЕКТИВ СОЗДАТЕЛЕЙ
«КРАСНЫХ КНИГ»

ЛЮБИЧ Павел Александрович,

автор и издатель серии «красных книг»

Родился в 1947 году в г. Кагуле. В 1972 г. окончил исторический

факультет Госуниверситета. Будучи далее на комсомольской,
профсоюзной и педагогической работе занимался воспитанием и
обучением молодежи.
Публикуется с начала 1970-х гг. Соавтор ежегодного журнала
научного сообщества России, Украины, Румынии и Молдовы «Липоване.
История и культура русских старообрядцев». В 2020 г. дебютировал в
«Русском поле», литературно-художественном и публицистическом
журнале Ассоциации русских писателей РМ.
Член ассоциации историков и политологов «Pro-Moldova».

199
 ЦЭРУШ Алена Павловна,
соавтор, редактор
В 1987 году окончила с красным дипломом педагогическое училище по
специальности «Учитель начальных классов», вела в школе 1–4 классы.
В 1994 году окончила филологический факультет Госуниверситета по
специальности «Учитель русского языка и литературы». С 2000 по 2015
годы создала и организовала работу частного Лингвистического центра
в городе Кагуле.
С 2018 года в лицее им. Дм. Кантемира г. Кишинева ведет преподавание
предметов «Всемирная литература», «История, культура и традиция
русского народа», «Медиаобразование». Педагогический стаж 33 года.

КАРП Олеся Леонидовна,

набор, коррекция текста, макет и обложка книги

Родилась 28 августа 1982 г. в городе Вологда. Выросла, училась и живет

в г. Кишиневе. В 2007 г. закончила ГПУ им. Крянгэ, филологический факуль-
тет, специальность «Русский язык и литература». Больше 10 лет работа-
ет в центре цифровой и лазерной печати оператором печатной продукции,
фото и документов. С 2014 г. сотрудничает с известными в своих кругах
историком-­краеведом, писателем П. А. Любичем и художником, поэтом,
писателем, мастером короткого рассказа Ф. С. Кауновым, на книгу кото-
рого «Мое время строить, писать и рисовать» написала отзыв-­рецензию.
[email protected]

200