Мир фантастики.

Литературное приложение 2011 01

Сарапулов Алексей

[email protected]

Коробка, полная миров

Все герои и события выдуманы.

Талантливые люди в моём состоянии сочиняют блюз и становятся знаменитыми. Я не знал нотной
грамоты, не владел ни одним инструментом, да и едва ли меня можно было назвать
талантливым, но больше всего мне было просто лень что-то делать, творить и создавать.
Вероятно, в этом был виноват мрак моей комнаты и холодная осень за окном. Я возвращался с
работы, никуда не сворачивая по пути, как можно раньше, включал свет, так как темнело рано, и
садился читать книги, расположившись в мягком кресле рядом с напольной лампой. Все эти
дешёвые детективы в мягкой обложке, которые стопками пылились по всей квартире. Иногда мне
казалось, что я однажды проснусь заживо погребённым под этими книгами, если ещё не
задохнусь к пробуждению.

Так было, пока меня не выгнали с работы.

— Кризис.

— Да.

Мой товарищ. Последний в мире, где я живу. Не то, чтобы я от этого страдал и чувствовал себя
одиноким — мы с ним иногда выпивали, а этого и ещё редких контактов с коллегами на работе
мне вполне хватало для утоления общечеловеческой жажды общения. Он подышал едва
различимым паром на озябшие руки, покопался в кармане куртки и достал помятую, но не пустую
пачку сигарет.

— Тут ещё две осталось, Макс. И одной я могу поделиться.

— Я до сих пор веду здоровый образ жизни, Дюш.

— И до сих пор не бегаешь по утрам, — он улыбнулся и закурил. — Ну что ж, мне в другую

сторону. Может, ещё когда увидимся.

— Может быть.

Его не уволили, в отличие от меня. Естественно, мне это казалось несправедливым, и факт этот
настроения не поднимал. У меня ещё оставалось немного денег — на книги и еду хватит ещё пару
дней. А потом, если не найду работу, помру. Впрочем, меня это пока не слишком волновало.

Стемнело ещё до того, как я дошёл до дома. Наверное, поэтому на улице было так мало людей.
Двигались они сонно и медленно, словно ожившие мертвецы, закутавшиеся в тёплые одежды. Не
думаю, что я выглядел лучше них.

Духота дома всегда успокаивала меня после тяжёлого дня. Она словно дарила защиту от мира
снаружи, говорила, что теперь все хорошо и можно окунуться в новое детективное
расследование. Я думаю, каждому человеку нужно такое тихое и спокойное место, где он может
остаться один и оградиться от всего мира.

Гремя ключами, я открыл дверь в квартиру, и, войдя, закрыл её за собой, отрезавшись таким
образом от всего мира. Так что теперь всё хорошо.

Автоответчик дал сигнал: меня ждало оставленное сообщение.

— Максим Зягинцев? Вам звонят из восьмой больницы. Ваша мать попала в автокатастрофу, была
сбита пьяным водителем. Вы можете приехать за её телом…

Я никогда не воспринимал смерть всерьёз. Вокруг меня с детства гибли люди — родные и чужие.
И мне было плевать. Все умирают, кто раньше, кто позже, и я не видел причин горевать по
человеку, который, может, и счастлив был покинуть этот мир. Даже сейчас я не испытывал каких-
либо чувств, слушая этот безразличный голос, из-за смерти последнего родного человека, с
которым я не общался пусть уже и полдесятка лет.

Чёрт, кого я обманываю?

Я чувствовал слёзы на щеках, но продолжал убеждать себя, что всё в порядке. Земля уходила у
меня из-под ног, но не случилось ничего плохого. Всё было так прекрасно, что я закричал от
отчаяния, и уткнулся лицом в ладони.

Порой нет ничего труднее, чем успокоиться, взять себя в руки. Тем более, когда эти твои самые
руки становятся ненавистны и противны, как и всё вокруг. Первая же мысль, которая пришла в
тяжёлую от чувств голову, кричала о самоубийстве.

В конце концов, почему и нет? Я никогда не верил в загробную жизнь, считал, что стоит сердцу
остановиться, как — паф — и мир исчезнет вместе с тобой. Всё прекратится. Вот он — рай.

В небольшой обувной коробке хранился пистолет, который мой отец купил ещё больше двадцати
лет назад для стрельбы по мишеням в лесу при выездах на природу. Помню, как он хвастался, что
этот МР-81 создан на основе легендарного во время его детства ТТ и перенял от него не только
внешний вид, но и большую часть характеристик. С тех пор, как отец умер, им никто не
пользовался. А теперь, детка, пришло твое время выстрелить в последний раз, так попробуй же
оторваться по полной!

Я начинал воспринимать всё происходящее, как шутку. Зарядив пистолет, я уселся за стол, закинув
на него ноги с чуть сползшими чёрными носками и столкнув пяткой на пол монитор компьютера,
который с хлопком разбился, но меня это ничуть не волновало. В нижнем ящике нашлась пачка
сигарет, оставленная на «чёрный день», если я вдруг не справлюсь с зависимостью. Я достал одну
и закурил. По правую руку от меня находилось окно, и в темноте улицы с горящими окнами
соседних зданий я видел своё улыбающееся отражение.

Да, такие дела, приятель.

Я приподнял руку и помахал себе, поигрывая бровью, а потом приставил к виску пистолет. В
далёком детстве, которое, кажется, никогда и не существовало, я уяснил для себя, что если
приходит пора расставания, не стоит затягивать с прощанием. Чем быстрее оторвёшь от сердца,
тем легче и скорее зарастёт ссадина, поэтому стоит без лишних слов пожать руки, повернуться и
уйти, оставив за спиной все приятные воспоминания. Не помню ни единого раза, когда я пошёл
против этого правила, и затягивать прощание с жизнью, рискуя передумать, сейчас я тоже не стал.
Когда пуля просверлит твою черепушку, а ты, как ни в чем не бывало, открываешь глаза — это
непередаваемое чувство восторга. Поначалу, правда, приходит удивление, даже начинаешь
воспринимать всё произошедшее, словно сон.

Так было у меня, когда я проснулся от трезвона будильника в своей постели, едва разомкнув
глаза. Некоторое время я провел в полудрёме, пялясь на потолок, в попытках понять, где был сон,
а где — явь.

Ну хорошо, допустим, что весь прошлый день мне лишь приснился. Тогда у меня должна быть и
работа, и живая мать. Я поднялся с постели и в трусах прошлёпал до коридора, где был телефон.
Набрал знакомый до последней цифры номер своего родного дома, в котором провёл детство.
Спустя несколько длинных гудков я услышал материнский голос и успокоился. Проведя дежурный
диалог (как дела, всё нормально, да, у меня тоже хорошо), я положил трубку. Значит, таки сон. Ну
и ладно, ну и хорошо, я не против. Значит, надо погладить рубашку и идти на работу. Так я и
поступил.

Улица встретила меня с распростёртыми холодными объятиями и несущим одинокие листья

ветром в лицо. В нашем противостоянии друг другу я если и не выигрывал, то точно не оказывался
побеждённым — шарф, в который я уткнулся носом, был непреодолимой преградой моему
противнику.

Но от смутной тревоги, вызывающей неприятные ощущения в животе и груди, заставляющей

дышать быстрее обычного, никакой защиты у меня не было. Я обычно не обращаю внимания на
окружающих меня в повседневности людей, но тогда я мог поклясться, что в моём так
называемом «сне» все они вели себя точно так же. Тот же мужчина спал на скамейке, подложив
грязную ладонь под опухшую левую щеку и источая почти невыносимый смрад. Тот же молодой
парень вышел из ларька на остановке и закурил только что купленные сигареты, выбросив на
землю сорванный полиэтилен. Та же полноватая женщина на высоких каблуках высматривала
автобус, поднимаясь на носки и вытягивая шею так, что казалось, её голова сейчас оторвётся от
тела.

Секундочку, а сейчас, и я мог сказать это с полной уверенностью, она поскользнётся на ровном
месте и чуть не выпадет на дорогу. Женщина переступила с одной ноги на другую и вправду
покатилась вперед, нелепо взмахнула руками и коротко взвизгнула, но всё-таки сумела
восстановить равновесие и не упасть. Остановившись у края тротуара, она сделала пару шагов
назад и испуганно стала озираться — как много людей видело её в минуту неловкости? Своим
взглядом она пробежалась и по мне, но, успокоившись, женщина продолжила высматривать
автобус.

Значит, вещий сон? Никогда не верил, что они на самом деле бывают. Заинтригованный я, пока
ехал на работу, пытался вспомнить все его подробности, чтобы окончательно удостовериться, что
видел будущее. Но вот что странно, обычно я забываю свои сны, едва покину квартиру, а тут я его
более-менее хорошо помнил и спустя час, когда подъезжал к офису.

Итак, проверка номер один. Из того сна я помнил, что дежурить на входе должен был какой-то
новый охранник, молодой парень, а не тот старик с бородкой Хемингуэя, что работал тут ещё до
меня и знал всех сотрудников в лицо. Благодаря его памяти все мы разленились и не только
перестали показывать ему свои пропуска, но и забывали их дома. К счастью, свой я всегда носил в
кармане брюк, пару раз даже по забывчивости чуть не постирав его вместе с одеждой.

— Здравствуйте, покажите ваш пропуск, пожалуйста.

Действительно, тот самый молодой парень, который, кажется, только недавно научился бриться
— отсутствие бороды и даже щетины в первую очередь бросалось в глаза после нашего старика.
Ещё не потухший огонёк в глазах, и радость в голосе, вероятно, от первого рабочего дня. И на его
столе лежит тот же журнал, что он читал в моём сне — какой-то мужской типа Men`sHealth или
что-то в этом роде. Но, судя по иллюстрациям, раскрыт он теперь был на другой странице.

В жизни такое бывает — стоит поверить в какую-либо фантастическую гипотезу, позволить ей

вскружить голову, как она уносится прочь, разбивая глупые мысли и надежды в пух и прах. Но я
ещё не был готов сдаться — после такой-то череды совпадений.

Тогда проверка номер два. Я точно помнил, что на мой электронный ящик должно было придти
порядка четырнадцати писем спама, с которыми я долго разбирался. Я добрался до своего
рабочего стола, по пути поздоровавшись с коллегами, и, не снимая верхней одежды, включил
компьютер и рухнул на стул. Я немного нервничал и подбадривал свою машину, шепча что-то
вроде: «Ну, давай-давай, грузись быстрее». В ответ на мониторе возник мой рабочий стол с
заходящим солнцем на «обоях», а из динамиков раздалась знакомая мелодия загрузки Windows.
Я подключился к интернету и зашел на свой электронный ящик. Писем было шестнадцать.

По выработанной за пару лет привычке я всегда проверял ящик дважды в сутки — утром и
вечером. И как я помнил, во сне вечером снова было немало спама. Может ли быть, что я
изменил своё будущее, всего лишь чуть опоздав на работу? Только так я мог объяснить
несоответствия сну, если же он действительно был вещим. Ведь за время моего опоздания вполне
могла свалиться ещё пара жалких писем. Так же и с журналом охранника — он мог уже прочитать
виденные мной во сне страницы.

Мое лицо чуть тронула улыбка, но в животе скрутился очередной червяк сомнения. С одной
стороны — поведение людей вокруг, да и охранник, которого я прежде не видел. С другой —
много несоответствий, объяснения которых у меня выходят слишком натянутыми.

Нужна ещё парочка проверок. Я работал системным администратором и, как я помнил из сна,
сегодня должны были привезти новые компьютеры, на которые надо было установить несколько
офисных и бухгалтерских программ. Но я и вчера знал, что мне сегодня предстоит, так что
присниться это мне могло и в любой обычный день.

Оставалось последнее — ближе к вечеру, часам к шести, ко мне должен был подойти начальник
фирмы, завести непринуждённый разговор, вздохнуть и сообщить о моем увольнении. Если так и
произойдет, это будет лучше любых доказательств.

Я наконец снял с себя куртку и шапку, избавился от шарфа и повесил одежду на напольную
вешалку рядом со столом. Теперь я мог лишь ждать.

В обеденный перерыв, когда я продолжал обдумывать свой сон и запихивал в рот лапшу быстрого
приготовления, ко мне подошла коллега, работающая за соседним столом — совершенно
незапоминающаяся и неинтересная женщина, на которую я бы никогда не обратил внимания, не
работай она в нескольких метрах от меня.

— Макс, ты ведь у нас самый умный и начитанный, так помоги же мне решить этот чёртов
кроссворд! Ты просто обязан знать ответ на четвёртый по вертикали вопрос.

Этого в моем сне не было. Автор историй о Шерлоке Холмсе? Господин Дойль, моя дорогая. Жаль,
что моя трусость не позволяла ответить коллеге в ключе крутых героев детективных рассказов, так
что я просто назвал ответ.

Теперь меня волновало, что всё-таки вещий сон, если это был всё-таки он, не предсказал всех
событий дня. Всё больше я пытался заставить себя думать в другом ключе. Все умные герои книг
— а я ведь тоже умный, вы слышали это! — смотрят на вещи под другим углом, нежели обычные
люди. Принять произошедшее, как вещий сон, — это позиция обычного человека с обычной
логикой. Нет, надо мыслить иначе. Что, если это вторая попытка, данная мне богом, правильно
прожить свою жизнь и не слить её в канализацию? По правде, поверить в это мне, как
закоренелому атеисту, труднее, чем в вещий сон.

Я нахмурил лоб. После, гм, моей смерти произошло возвращение к началу дня, словно кто-то
отмотал назад магнитную плёнку. Теория второго шанса мне начинала нравиться больше, чем
теория идиотского сна, тем более, что в голову больше ничего не лезло. Но как её проверить?
Попробуй я умереть, какова вероятность третьего шанса? С другой стороны, если моя жизнь
сегодня разрушится, то мне нечего терять. Все равно я уже должен быть мёртв, и я не видел ни
одной причины дорожить этим своим вторым шансом.

Оставалось лишь умереть, чтобы расставить все точки над i и ё. И приближающийся к моему столу
начальник всем своим видом говорил, что для меня сгустились сумерки, и начинался вечер.
Захотелось курить.

— Как дела, Макс? — начал он, растягивая губы в подобие улыбки, которая у него выходила,
скажу честно, не очень приятной.

— Так хорошо, что я решил сегодня уволиться.

Я поднялся со стула, посмотрел начальнику в удивлённые глаза и не смог сдержать своей

победной улыбки.

— Знаешь, я как раз собирался сам…

— Да-да, я знаю. Видел во сне! — я растянул последнее слово.

Мне захотелось валять дурака. Я смеялся, как безумный, пока начальник недоумённо озирался на
подчиненных, а весь отдел с интересом наблюдал за нами. Увлечённая коллега за соседним
столом забыла спрятать или хотя бы прикрыть от чужого взгляда кроссворд, который решала
вместо работы.

— Да-да-да, я всё-всё знал! Честно знал! — завопил я.

Я замахал руками, словно они заросли перьями и превратились в крылья, развернулся и побежал.
Передо мной было окно — неплохой, в общем-то, способ самоубийства. Разбить стекло в прыжке,
как сотни раз делали герои кинофильмов, оказалось не так сложно, не страшно и совсем не
больно. Подо мной раскинулась пропасть в четыре этажа. Не знаю, сколько это точно в метрах, но
на глаз около тридцати. Осколки разбившегося стекла оцарапали мне шею, и на холоде боль
чувствовалась куда острее. Поздно сообразив, что для быстрой смерти лучше бы упасть на голову,
я повалился спиной на асфальт, ударом выгнав весь воздух из лёгких. В ушах зашумело, но через
какое-то время я погрузился в тишину. Я не мог пошевелиться, не мог вздохнуть, не мог даже
покрутить глазами. Было чертовски больно. В поднимавшейся в мозгу панике я пытался сохранить
ускользавшую трезвость мышления. Похоже, я сломал позвоночник. А небо было светлым и
практически безоблачным. Меня хватило лишь на эти мысли, когда я потонул в темноте.

Отключившись, я проворонил миг своей второй смерти.

Звонок будильника, луч света, пробивающийся сквозь шторы, — я снова жив. На всякий случай я
позвонил матери и провел совершенно тот же диалог, что и вчера. Точнее, сегодня, но уже в
прошлой жизни.
Значит, сколько бы раз я ни умирал, всегда просыпаюсь утром этого дня. Но что, если я не стану
умирать? Так ли вероятно, что я попал во временную петлю и даже если спокойно доживу день до
конца, то обязательно проснусь сегодня утром? Надо было это проверить.

Само собой, что спокойно выждать более двенадцати часов, когда в жизни происходят такие
события, совсем не просто. Только алкоголь мог унять подрагивающие руки и губы, так что я
вышел в магазин. Напившись, то впадая в сон, то изредка просыпаясь и пытаясь занять себя
чтением, я прожил до следующего дня.

Да, именно до следующего. Вечером того дня снова был звонок из больницы. Проснувшись на
утро, я позвонил матери, но никто не взял трубку. До сих пор мне было сложно справиться с
фактом, что я остался один. Некоторое время я ещё стоял в прихожей, держа в руках телефонную
трубку. Надо будет съездить в больницу. К тому же, надо устроить похороны.

Также в этот раз после звонка из больницы раздался звонок начальника с работы. Опьянённый
алкоголем и происходящими событиями, я высказал всё, что когда-либо о нём думал, после чего
бросил трубку, пока он опять меня не уволил. В любом случае, больше выходить на работу я не
собирался.

А теперь, когда настал новый день, стоило бы до конца разобраться с моими открывшимися
возможностями. Для последней проверки неплохо бы ещё раз умереть. Я достал тот самый
пистолет из коробки, которым покончил со своей первой жизнью, и без лишних церемоний снова
прострелил себе висок.

Проснулся я, без сомнений, утром этого же дня — на автоответчике ещё был записан нестёртый
звонок из больницы.

Итак, стоит мне умереть, как я просыпаюсь утром того же дня.

Чёрт подери, это прекрасно! Я могу безнаказанно грабить, насиловать и убивать, а после с
улыбкой пускать себе пулю в лоб, и словно ничего и не было. Передо мной открылось
простирающееся до горизонта поле экспериментов и развлечений, и чтобы вспахать его, у меня
была целая жизнь. Нет, тысячи жизней, которыми я могу раскидываться направо и налево.

Для начала, думаю, можно заняться своим бюджетом. Идею налёта на инкассаторский грузовик я
отмел сразу — даже если я в одиночку и смогу что-то украсть, то я определённо стану известен в
не самых приятных правоохранительных кругах, а в будущем это может принести неприятности.
Куда более безопасной затеей мне представились азартные игры. План состоял в следующем: я
ставил все свои деньги на рулетку, узнавал выигрышный номер, возвращался в начало дня и
получал гигантский профит, который раньше не мог себе и представить, что можно выиграть.

Не теряя времени, не позавтракав, не побрившись, с ещё не выветрившимся запахом вчерашнего

алкоголя я побежал в казино, располагавшееся недалеко от моего дома. На входе меня встретил
охранник и металлоискатель, так что, чтобы не подставляться лишний раз, я спрятал пистолет в
цветочный горшок у входа на улице. А как хотелось бы на виду у всех прострелить себе мозги,
пугая женщин и нервных мужчин, но подобную театральность лучше припасти для другого раза.
Сейчас — деньги.

С утра в казино сидит не слишком много народу, большая часть из них опустошает карманы ещё с
прошлого вечера. По крайней мере, это бы объясняло жуткие мешки под глазами посетителей. Я
занял свободное место у рулетки, когда крупье с сощуренными глазами и короткой стрижкой в
рубашке и жилетке приглашал сделать ставки. Я выложил на шесть чёрное символическую в этом
случае сумму в шесть тысяч рублей — всё, что у меня было. Разумеется, в фишках, на которые я
обменял на входе наличные. За столом со мной сидело ещё двое — один, широкоплечий, курил,
двигаясь медленно и не спеша, а его лицо выдавало лишь скуку, другой же, казалось, очень
нервничал, и время от времени подёргивался. Первый поставил на нечет девять, второй — на
крест восемь-десять-четырнадцать-двенадцать.

Стоит признаться, я никогда не был силён в правилах азартных игр. В ту же рулетку я играл
впервые и правила знал на самом поверхностном уровне, да и то по детективным романам. Если
выпадет число, на которое я поставил, то мой выигрыш должен составить отношение тридцать
пять к одному, то есть двести десять тысяч рублей — очень большая сумма, на мой взгляд.
Комбинация «крест», на которую поставил нервный игрок, может принести выигрыш в отношении
восемь к одному. Если же выпадет ноль — зеро, то победителем окажется казино.

— Ставки сделаны, ставок больше нет.

Закрутилась рулетка. Крупье запустил шарик в противоположную вращению сторону. Шарик

поскакал по кругу, издавая пронзительный треск, и остановился на красной девятке. Курильщик
потушил в пепельнице сигарету, забрал выигрыш и ушёл. Нервный покраснел и скривил лицо так,
что со стороны казалось, словно он заплакал, и тоже двинулся прочь. Я теперь знал выигрышный
номер и делать здесь мне было больше нечего, и я тоже поспешил покинуть казино. Несмотря на
то, что в завтрашнем «сегодня» у меня снова будут с утра все мои проигранные деньги, потеря
жгла карман. Скряга я, ни дать, ни взять.

Пистолет уже кто-то успел обнаружить и арендовать. В общем-то, меня пока не волновало, каким
способом умереть, да и кому достался пистолет — тоже неважно. Всё равно скоро день начнётся
сначала, и оружие будет лежать в коробке в моей квартире. Вздохнув и почесав затылок, я с
разбегу бросился под мчащуюся по дороге «десятку». Мне показалось, что водитель вздрогнул от
такого наглого действия, и я надеялся, что он получил разрыв сердца, когда сбил мое падающее
тело. Но нет, пока я испускал дух и погружался во тьму, объятый чудовищной болью в грудной
клетке и голове, он бегал возле меня и призывал господа бога. Сквозь пелену, застилавшую глаза,
я попытался разглядеть лицо своего случайного убийцы. Это был тот нервный из казино с ещё
заплаканными глазами.

— Зеро. Всю прибыль получает игорный дом.

Неладное я заподозрил ещё, когда курильщик почему-то сделал ставку на другой номер, не тот,
что в прошлый раз, однако я не стал играть с судьбой и поставил на девятку, которая должна была
оказаться выигрышной.

Я вышел на улицу и пожалел, что не стал брать с собой сигареты, — уж очень захотелось курить.
Похоже, будущее столь гибко, что обмануть его сложно, если и вовсе невозможно. Подтверждали
это и электронные письма в офисе, и случай с сотрудницей, просившей помочь ей с кроссвордом.
Возможно, стоит попробовать сделать ставки в одно и то же время, стараясь одинаково вести себя
оба дня.

Ладно, пока не было особо много времени подумать. Я уже видел знакомую «десятку» нервного
игрока.

Начиная с прошлого неудачного раза, пистолет я с собой больше не брал. Я нашёл в своих детских
вещах, которые привез сюда при переезде из родительского дома, старые дедушкины часы
«Звезда» с побитым циферблатом. Я настроил их по своим домашним электронным часам, сверив
и секунды, после чего снова отправился в казино.
Я то и дело поглядывал на время, проходя охранника, усаживаясь за стол, делая ставку. Когда
шарик остановился в ещё крутившейся рулетке (двадцать два чёрное), часы показывали без
десяти девять и примерно тридцать шесть или тридцать восемь секунд.

Проснувшись утром, я повторил все действия предыдущего дня, ошибившись, может, лишь на
несколько секунд, но шарик снова избрал другое место на рулетке. В течение следующих своих
жизней я повторял и повторял заученные движения, отсчитывая про себя секунды — не дай бог
ошибиться хоть на одну. И каждый раз выигрышным числом оказывалось не двадцать два.

Когда я проснулся с огромной ненавистью к казино и своей жажде денег, я уже потерял счёт
своим попыткам. Хватит, решил я. Стоит попробовать что-нибудь другое, не азартную игру. Что-
нибудь, где успех не зависит от случайных факторов. Например, предсказывание будущего.
Вообще-то нет, в лучшем я случае я смогу рассказать о судьбе человека лишь до вечера, да и
случайностей всё равно навалом.

В детстве я как-то слышал, что если не удается что-то придумать, стоит оглянуться и посмотреть
вокруг. Сейчас вокруг я видел горы книг, детективов, которые составляли неотъемлемую часть
моей жизни до последних дней, когда я совсем о них забыл. В голову подкралась очередная
глупая мысль, которую я хотел было уже прогнать, но всё же не стал этого делать и задумался.

Почему бы и не поиграть в детектива, в кого-нибудь из всех тех крутых американских копов и

лондонских гениев, которыми я так восторгался, которые кутаются в длинные пальто, прикрывают
полами шляпы лицо и вечно дымят дешёвыми сигаретами, где бы они ни были? Я не видел ни
одной причины, имеющей что-либо против. Зато, помогая властям, я смог бы стать знаменитым,
про меня бы стали писать в газетах и ставить мои чёрно-белые фотографии на первые полосы. Я
уже представлял себе, как становлюсь героем и образцом для подражания для маленьких детей,
человеком-пауком и доктором Айболитом.

Вот ради чего я читал все эти сотни, а то и тысячи книжонок, не для своего удовольствия, а чтобы
лучше понимать психологию преступников и их мотивы. Вот для чего я жил всё это время.

Да, теперь я понял. И эта моя возможность, просыпаться после смерти, была дарована мне
Небесами, чтобы я стал защитником правосудия и нёс добро в этот мир. А пистолет, лежащий в
коробке, мне в этом помогал. Представив себе злую преступную рожу, я выставил из сжатого
кулака указательный и большой пальцы и выстрелил: паф!

Для начала мне была нужна соответствующая одежда. На рынке я приобрел отличительное для
каждого детектива лёгкое зауженное в талии пальто на трёх больших пуговицах, кожаные
перчатки и фетровую шляпу, обвитую лентой. Дома я всё это примерил, надев под низ строгий
костюм, в котором я приходил на собеседование, устраиваясь на работу, и хорошо почистил
ботинки, которые так же пылились в шкафу с того дня. Один взгляд в зеркало повергал меня в
эйфорию, чувства восторга и радости выстреливали в самое сердце, и долгое время я не мог на
себя налюбоваться. Я покрепче завязал пояс пальто и засунул руки в карманы.

Я выглядел, как настоящий крутой парень. В своем отражении я видел серьёзного частного
детектива, шагнувшего в мою квартиру из далеких сороковых годов прошлого века. Не хватало
последнего штриха — я вытащил из коробки пистолет и достиг идеала в имидже, о котором и не
мечтал.

— Роберт, погубив десятки детских жизней, ты обесценил свою.

Я сменил позу, выставив пистолет прямо перед собой так, что мог разглядеть тёмное дуло в
отражении.

— Надеюсь, в аду нам не придётся гореть в одном котле.

— Тебе чего-то надо от меня? Чего тебе? Ты со мной разговариваешь? Хорошо, ты труп.

Я кривлялся перед зеркалом и цитировал различные фильмы и книги весь вечер. На небо
вскарабкалась луна, прошла ночь, а с восходящим солнцем пришел и новый день. Я проснулся на
диване в своей детективной одежде, и это могло значить, что в ближайшее время мне предстоит
такое пробуждение не один раз.

Но прежде чем позволить себе такую мысль, наверное, стоит отыскать первую работу для
частного детектива. Для этой цели я избрал местные ежедневные новостные газеты, которые мог
недорого купить в ближайшем киоске — несмотря на наличие компьютера в квартире, у меня не
было доступа в Интернет. Позволив себе такую роскошь, мне бы пришлось совсем отказаться от
книг, а это было чересчур для такого помешанного на детективах, как я. Про пополнение
денежного кармана я пока постарался забыть и решил не сильно ограничивать себя в финансовых
растратах, если они касались моей новой работы.

После небольшой прогулки из дома, я расположился за столом на кухне и стал просматривать

купленные газеты. Ничего. Я просмотрел их дважды, и ни одного преступления за последние дни.
Я и подумать не мог, что живу в столь спокойном и тихом месте.

Заварив себе густой чёрный кофе и случайно пролив немного на газеты, я стал думать, что мне
делать дальше. Скорее всего, по ночам на улицах бродят убийцы и насильники, но их жертвы не
интересны прессе, чтобы посвящать им колонки и писать некрологи. Всё-таки главная задача
таких газетенок не рассказывать правду о происходящем вокруг, а создавать иллюзию, что всё
хорошо и жизнь прекрасна, и открываются новые зоопарки, больницы и детские приюты. Тогда не
остаётся иного выбора, как самому искать приключений, гуляя по ночам. Я потёр наморщенный
лоб — как ни крути, но это лишь утомительно и совсем неинтересно.

Когда я сделал последний глоток кофе и собрался помыть кружку, раздался телефонный звонок.

— Макс? Макс! Ты всё-таки ещё жив!

Этот голос я узнал сразу, но трудно было поверить, что Андрей вдруг мне позвонил. Хоть про себя
я и считал нас друзьями, но вне работы, думаю, он не вспоминал обо мне ровно так же, как и я о
нём, то есть никогда.

— Гм, вроде, пульс ещё есть, — пробормотал я.

Что же ему надо, что он позвонил мне? Да и свой номер телефона я ему вроде никогда не давал.
Но спросить я не решался, не знал, как составить вопрос, чтобы получить сразу все ответы.

— Здорово, — его голос был на редкость жизнерадостен, никогда его таким не слышал. — Но что
это такое? Ты так неожиданно перестал появляться на работе, а когда я тут поймал шефа, он метал
из-за тебя гром и молнии и не прекращал дымить дорогие сигары из Испании.

Неужели я так задел своим пьяным бредом начальника? Пусть он больше не обещал появляться в
моей жизни, колкий стыд я ощутил. А Андрей тем времени продолжал.

— Я спросил его насчёт тебя, заболел ли ты или что. И потому очень удивился, когда узнал о твоём
самовольном увольнении. По-моему, сколько я тебя знаю, ты очень дорожил этой работой и
бросил бы её только в полной уверенности, что завтра ты не помрёшь от голода. Я попросил у
шефа твой телефонный номер, пока тот ещё не потёр твои данные в компьютере.

Ох, теперь я избавился от необходимости сочинения вопроса. Всё, что мне хотелось узнать, можно
было спросить одним словом.

— Зачем?
Андрей в этот раз не пустился в объяснения сразу, выждал секунды две-три и только тогда уже
более спокойным и, как мне показалось, осторожным голосом ответил вопросом на вопрос.

— Послушай, тебе не снились в последнее время… — Тут он запнулся, но поспешил продолжить.

— Сны, которые бы кончались твоей смертью?

Меня окатило холодным душем мурашек по спине. Выходит, я не особенный! Если слова Андрея
не совпадение, в чём я не сомневался, то есть ещё такие же, кто способен без терзаний пустить
себе пулю в лоб и проснуться утром того же дня, словно ничего и не было. И о нас знают, может,
не всё, но мой собеседник — точно.

— Странный вопрос какой-то, — я постарался уклониться от ответа.

— Просто скажи мне: да или нет.

Его голос прозвучал так властно, что было трудно не повиноваться. Кто он такой, чёрт возьми? В
любом случае, если я ему сознаюсь, я могу покончить с собой и тогда, можно считать, всего этого
разговора и не было.

— По-моему, это не сны.

Я затаил дыхание, в трубке раздался вздох.

— Так ты уже понял, — голос собеседника стал увереннее и, как мне показалось, звучал теперь
устало.

В его словах чувствовалась смена отношения ко мне, а вместе с тем изменилось и моё к нему.. Я
больше не сдерживался и говорил, как подобает крутому детективу.

— Так не томи. Думаю, ты достаточно умный, чтобы понять, как сильно я желаю знать объяснение
происходящему.

Я услышал его смех. Если задуматься, я никогда раньше не слышал, как он смеётся, на шутки он
больше предпочитал тихую и скромную улыбку.

— Никогда не видел эту твою сторону.

— Похоже, за сей короткий разговор мы узнали много нового друг о друге. Так что?

— Я с радостью поведаю тебе много интересного, но с глазу на глаз объяснения будут проще и
понятней, так что я не против встретиться через, скажем, сорок минут в той закусочной, в которой
мы с тобой случайно столкнулись в твой первый рабочий день в нашей компании. Помнишь, как
мы тогда здорово напились, мой друг?

Никакого подвоха или риска, кажется, не было. Вечером в будни в барах хоть и не обнаружить
Вавилонского столпотворения, но пять-десять выпивох всегда найдётся. Что бы Андрей ни
задумал, в таком месте любую подлость провернуть сложнее.

— Я буду.

Пистолет не оттопыривал карман пальто.

Когда я пришёл, он уже дожидался меня за стойкой, попивая что-то из прозрачного стакана, на
дне которого то и дело сталкивалась пара кубиков льда, и наблюдая за футбольным матчем по
телевизору под потолком так, словно игра его действительно интересовала. Помимо нас в баре
сидело ещё около дюжины человек. Некоторые из них сидели группками по два-три человека,
ещё двое пили в одиночестве. Один из последних принялся рассматривать меня, едва я вошёл, и
усмехался, наверное, из-за моего непривычного для зевак имиджа из прошлого века. Запоздало я
подумал, что Андрей мог подкупить здешних завсегдатаев или вовсе загипнотизировать — кто
знает, что он может на самом деле, ведь, как оказалось, я-то точно не знал.

Возможно, самым мудрым решение было повернуться и уйти, но мой друг уже заметил меня и,
улыбаясь кончиками губ, не спускал глаз. Я подсел рядом с ним и заказал не самого дорогого
пива. Сейчас не время сорить деньгами.

Андрей молчал. Подав мне кружку, бармен продолжил круговыми движениями натирать стойку.
Я обернулся и заметил, что тот пьяница продолжал меня рассматривать, теребя теперь пальцем
выпяченную нижнюю губу. После первой кружки я заказал следующую.

— Не напивайся сильно, а то не поймёшь ничего из того, что я тебе буду рассказывать, —

заговорил Андрей.

— Тогда зачем ты позвал меня именно в бар?

Пиво было прозрачным с желтоватым оттенком и самым горьким, что я когда-либо пробовал..
Глядя в свою кружку сверху вниз, я мог рассмотреть царапины на стойке через дно.

— Если кто-то подслушает, больше вероятность, что наши слова примут за обычные пьяные
бредни и забудут, едва покинув эти стены.

Это звучало логично, а также интригующе. Время от времени у меня начинала дёргаться рука или
нога от напряженности ожидания, как у меня было в детстве перед кабинетом врача со шприцем
в правой руке, и когда бармен отошёл от нас к другим клиентам, я не выдержал.

— Рассказывай уже.

— Как раз собирался. — Андрей кивнул. — Ты ведь знаешь теорию о существовании

параллельных миров, возникающих, когда то или иное событие имеет два или более возможных
исхода?

— Я считал это штампом научно-фантастической литературы.

— Но ты ведь не можешь не утверждать, что последние дни ты путешествовал во времени? Я

прав?

На самом деле, я особо не задумывался, как можно объяснить происходящее и до этой минуты
продолжал считать свои пробуждения по утрам очередным шансом прожить новую жизнь,
исправив ошибки предыдущей.

— Пожалуй, да. — Осознание того, что я сам об этом не задумывался, меня смутило.

— Представь себе пустую коробку, например, кубической формы. Где-то в пространстве проходит
вектор диаметром в точку, нет, в нанометр. Этот вектор — тот мир, в котором произошел взрыв и
возникла вселенная, начало всего. Предположим, ты живёшь в этом мире. Каждый новый день
оставляет на векторе небольшую петельку, и когда ты умираешь, ты возвращаешься к последней
петельке и из неё выходит другой вектор. Это, вроде, должно быть просто и понятно, особенно
тебе, Макс, как человеку, работающему с компьютерами и обладающему математическим
складом ума.

— Да. — Я кивнул, мне действительно было всё понятно из того, что он говорил.
— Так вот. — Андрей опустошил свой стакан. — Когда образуется новый мир, тот, в котором ты
умер, продолжает существовать, то есть вектор продолжает расти и обзаводиться новыми
петельками. Тебя там нет, но мир живёт и, возможно, твоя смерть изменила жизни других людей.

— В каком смысле?

— Допустим, ты умер на глазах впечатлительного ребенка особо жестоким образом. У малыша

возникает травма на всю жизнь, от шока он теряет способность говорить. Намучившись с
любимым чадом, вскоре его родители начинают пить, проматывая все деньги на пойло. Самый
простой пример, три жизни разрушены. А ведь наш малыш должен был вырасти, выучиться на
учёного, совершить парочку мировых открытий, жениться и завести детей.

Чем больше он наговаривал, тем яснее я представлял, что мог натворить прогуливающий уроки
школьник, нашедший мой пистолет у казино, и как я десяток раз засадил в тюрьму нервного
незнакомца, бросаясь под колёса его автомобиля.

— Гм, понятно. — Я кивнул. — Что дальше?

— Отнесись к этому серьёзней, — несильно толкнул меня в плечо Андрей, но я был действительно
серьёзен и не знал, что его смутило. — Полагаю, ты уже понял, что не только ты можешь создавать
новые миры.

— Да.

— Хорошо, потому что это может каждый, Макс.

Я удивился и не сдержал округлившихся глаз.

— Неужели? Даже любой пьяница в этом баре?

— Без сомнения.

— Почему тогда об этом ещё никто не знает?

— Мы с тобой договаривались представить векторы миров, находящихся в каком-то замкнутом

пространстве, коробке. Никто не может знать, сколько их уже там, и тем более никто не может
предположить, что случится, когда очередному миру не хватит места. Но среди людей
обязательно найдутся те, кто наплюют на это, и будут умирать и возрождаться до бесконечности,
которая, возможно, нас и убьёт.

У меня было слишком много вопросов, и я не знал, как задать их все сразу. Начал я с самого
интригующего.

— То есть, если прямо сейчас все начнут создавать новые миры, то мы можем исчезнуть или что-
то в этом роде быстрее, чем я допью эту кружку?

— Примерно так.

— И ты предлагаешь мне вернуться к обычной жизни толстого системного администратора,

протирающего штаны в офисе?

— Скажем, настаиваю на том, что тебе придётся так поступить.

— Чем же мне грозит неповиновение?

На плечо Андрея легла чья-то внушительных размеров ладонь, и мы обернулись.

— Мне как обычно, — помахал подошедший мужчина бармену. — Я не помешаю твоему

воркованию с этим пионером, Дюш?
В нем я узнал второго игрока из казино, с которым неисчислимое количество раз просидел за
одним игральным столом. Сейчас он не курил, и выглядел непривычно оживлённым.

— Я как раз объяснял ему наши правила, — ответил Андрей, потирая подбородок.

Мужчина присел рядом с ним. Бармен принес стакан с прозрачной выпивкой, может, водкой и
снова отошёл от нас, получив благодарный кивок от посетителя.

— И на чём вы остановились?

— Я спросил, что будет, если я продолжу вольное общение со смертью, — сказал я. — Помимо
вероятного чёрт-знает-что-случится.

Игрок из казино широко и довольно улыбнулся. Андрей стал допивать выпивку, не торопясь,
опрокидывая стакан, словно позволяя ответить на заданный вопрос своему другу.

— Мы тебя отловим — не волнуйся, у нас это обязательно получится — а потом запрём в комнате,
где точно никто не услышит твоих криков, и начнем пытать. Это будет продолжаться год или два, в
зависимости от количества новых миров, которые ты создал. И само собой, что мы ни разу не
дадим тебе умереть.

— Наверное, такой способ наказания использовался с древности и, я думаю, стал основой для
легенд о загробной жизни в аду, — без лишнего энтузиазма подхватил Андрей, болтая в руках
стакан и рассматривая капельки на его донышке. — Согласись, если и существует преисподняя, то
она мало чем отличается от этого. К слову, этот человек — специалист по пыткам, и его зовут
Сергей.

Сергей приподнял стакан и снова улыбнулся, почтительно опустив голову. Я представил, как он
перетягивает жгутом плечо очередной жертвы, мешая крови свободно проходить в руку, которую
он с хохотом начинает рубить. В горле стало сухо, я сглотнул и пожалел, что уже допил пиво.

— Выходит, вас таких много?

— Ты не совсем понял, Макс. — Андрей замахал перед собой рукой, словно отгонял налетевших
мух. — Мы не секта или что-то в этом роде. Теперь, когда мы все тебе рассказали, ты тоже стал,
можно сказать, одним из нас. И таким и останешься, пока будешь соблюдать наши правила: не
умирать и разыскивать новичков, счастливых от открывшихся возможностей, чтобы рассказать им
всё, что услышал от нас сегодня.

— Но что насчёт старости? Когда-нибудь мне придётся умереть.

— Тогда уже ты умрёшь по-настоящему, без возможности проснуться в своей тёплой постели.
Видишь ли, при создании нового мира копируется вся информация из твоего мозга, и ты
просыпаешься уже не тем, кем был при прошлом пробуждении, а тем, кем ты умер. Если же ты
умрёшь от старости, умрёт и твой мозг, то есть скопировать будет нечего. Хотя не исключено, что
может, и создаётся какой-то хаотичный мир, ещё более не похожий на предыдущие.

— Я так понял, что вы сам многого не знаете об этом.

– Знаем лишь то, что нам когда-то рассказали, когда мы был такими же, как и ты, едва
открывшими возможность создания новых миров, — встрял Сергей. — Эти знания передаются с
каких-то давних времен из уст в уста, и они нигде не записаны. Чем меньше людей знают, тем
дальше от нас катастрофа

— Но ведь не может быть, чтобы никто никогда не пробовал рассказать обо всём этом массам, —
пришла мне в голову мысль, и я тут же её озвучил.
— Подумай сам, как много людей в таком случае согласились бы покончить с собой, лишь бы
проверить сомнительные слухи о чуть ли невозможности гибели? Только самоубийцы, а с ними —
да, проблем много. Ты, кстати, один из них, я так полагаю?

Я кивнул.

— И вы оба тоже?

— Меня зарезал вор в переулке, когда я возвращался с девушкой с ночного киносеанса, —

ответил Андрей.

— Железнодорожная катастрофа под Уфой, — произнёс хриплым голосом Сергей и прокашлялся.

Я знал про ту катастрофу, хотя в восемьдесят девятом году ещё плохо осознавал себя и ходил на
горшок. Эта авария унесла жизни почти шестиста человек. Такое число подтолкнуло меня к
следующему вопросу.

— А войны и подобные аварии? Вы находите все эти сотни, тысячи, а то и миллионы человек, и
просите их больше не умирать?

— Ты до сих пор мало что понял, — сказал Сергей, и Андрей кивнул, подтверждая его слова.

— Конкретно мы двое в этом мире с таким количеством людей ещё не сталкивались. Сейчас мы
живём в мире, который создал ты, переместившись сюда либо из настоящего первого, либо из
также кем-то созданного. Погибшие на войнах или той же железнодорожной катастрофе под
Уфой, каждый из них, создал свой ещё один мир. Там он может избежать своей смерти, но его
товарищи по смерти, ещё живые, не будут ничего знать о своей судьбе. И количество знающих
правду в том мире зависит от того, в каком мире наш счастливец погиб, и сколько этих знающих
там уже было. Это довольно сложно объяснить.

— Да нет, я понял. — На самом деле у меня уже давно начала кружиться и пухнуть голова.

— То есть, пока ты сидишь тут и попиваешь пивко, вполне возможно, что в это самое время в
другом мире, созданном когда-то кем-то, кого мы не знаем, жителем другой страны и континента,
ты сейчас впервые умер и создал новый мир, — подсказал Сергей. — И в том новом мире может
быть, что ни я, ни Андрей ещё ни разу не умирали, и, соответственно, ничего рассказать мы тебе
не сможем, если он идёт цепочкой, например, от настоящего мира с позапрошлого века ещё до
нашего рождения.

Потом мы молчали. Я всё понял, и спрашивать было нечего. Но когда я встал, собираясь уходить,
то вспомнил своё первое посещение казино, когда Сергей выиграл при шансах на один из
тридцати шести.

— У меня остался последний вопрос, — обратился я к нему. — Что ты делал вчера в казино?

Андрей со стуком опустил на стойку только что наполненный стакан.

— Играл, — спокойно ответил Сергей. — Я не мухлевал.

Не думаю, что Андрей ему поверил, я тоже. Довольный, я вышел из бара — если уж они
заставляют других отказаться от чего-то, то и самим соблазняться не стоит.

Хлынул ливень. Я собирался уже было идти на ближайшую остановку, как вспомнил, что
собирался сегодня половить ночных негодяев и преступников. То ли из-за туч, застилавших небо
до горизонта, то ли потому, что действительно было поздно, а часы я каким-то образом забыл
дома, но было достаточно темно, чтобы заняться делом.

Я пошел через общественный парк. Там, где вокруг кусты и деревья, какому-нибудь маньяку-
убийце повеселиться намного проще. Тем более, что сегодня здесь никого не было, и вряд ли кто
спасёт одинокую жертву. Может, так тут и каждый вечер — я не знал, не приходилось до этого
гулять здесь в своё удовольствие.

Пока я не видел ничего, требовавшего моего внимания, и погрузился в свои мысли. После встречи
с бывшим другом — ох, чёрт, я уже считаю его бывшим другом — мне очень хотелось закурить. Но
после покупки одежды крутого детектива я ни разу не вспоминал про сигареты, и, конечно же,
мысли спрятать одну пачку в карман у меня тоже не возникало.

Рассказ Андрея заставлял меня нервничать. Он добился своей цели, и мне стало жутко снова
умирать. Но в то же время я не знал, как мне уже жить, не создавая пару-тройку миров каждые
два часа. Придётся искать какую-то новую работу, со старой ведь уже всё покончено, но сколько
проблем принесёт только хотя бы это. Мне придётся идти к начальнику, который вряд ли встретит
меня объятиями, разве что смертельными, просить его заполнить рекомендации и забирать
бумажную волокиту. С игрой в детектива расстаться тоже будет нелегко, ведь это уже не дешёвая
литература, в которой я раньше жил, а настоящая жизнь, причём моя собственная. В конце
концов, я ещё не успел взяться ни за одно дело!

Меня пошатнуло от выпитого в баре, и едва я совладал с собой, как услышал воинственный клич
за спиной. Обернувшись, я увидел бегущего на меня человека с растянутыми в улыбке губами и
глазами, которые притягивали к себе всё внимание. И пугали. Когда он оказался так близко, что я
при желании мог почувствовать выдыхаемый воздух из его ноздрей, я узнал в нём того странного
пьянчугу из бара, что не спускал с меня глаз.

Я отреагировал на него слишком поздно, и он успел с разбегу ударить меня в живот. Я с хрипом
выдохнул и какое-то время ещё не мог дышать. От удара я поскользнулся на мокром асфальте и
упал на спину, раскинув в стороны руки.

— Это моя шляпа! Моя! Верни мою шляпу!

Дикий визг продирался сквозь чёрную пелену, возникшую перед глазами, оставаясь на ней в виде
зигзагов и молний. Я попытался подняться, ещё не совсем соображая, что делаю, но второй удар,
на этот раз тяжёлым ботинком, пришёлся по левой почке, заставив меня непроизвольно прижать
колени к груди. Пьянчуга продолжал визжать и пинать меня. Под градом его ударов я засунул руку
в карман, нащупал пистолет, пальцами снял его с предохранителя и, стараясь не касаться курка,
чтобы случайно не прострелить себе ноги или пах во время очередного удара, вытащил оружие.

— Что? Что это у тебя? — раздалось где-то совсем близко.

Я вскинул руку с пистолетом и выстрелил, ориентируясь на голос. Безумный крик ознаменовал

моё попадание. У меня появилась небольшая передышка, и этого времени хватило, чтобы
разогнать тьму перед глазами и подняться на ноги.

Пьянчуга держался за плечо и прыгал на одном месте, яростно перебирая ногами, словно пытался
куда-то убежать.

— Сукин сын! — крикнул он пару раз. — Верни мою шляпу!

Меня это раздражало. Я испытывал невыносимую ненависть к нему. Не важно, идиот он, или
просто напился до чёртиков — я могу его пристрелить прямо здесь, сейчас. Я был уверен, что мне
станет легче от его мучений. Да, я могу убить его, а потом себя. В конце концов, я умирал уже
десятки раз и ещё один ничего не изменит.

— Тварь!

Я выстрелил пьянице в грудь. Он прекратил визжать и с удивлением посмотрел на меня, наклонив

в сторону голову.

— Может, это и не моя шляпа, — на этих словах кровь брызнула у него изо рта.

Я не сдерживал себя и продолжал стрелять. Особо не целясь — меня волновали лишь ненависть и
ярость, которые я хотел донести до него с каждой пулей. Каждый раз нажимая на курок, я
отсчитывал количество патронов, оставшихся в обойме. Крайне важно, чтобы одна из них
досталась мне.

Пьяница упал. Кровь хлестала из его ран, словно только и ждала возможности покинуть его тело. Я
не мог сказать, стало ли мне лучше. Сердце стучало в ушах, я вспотел и не мог восстановить
дыхание.

— Это он! — одновременно с криком раздался свисток.

Я повернулся на звук и увидел милицию с оружием в руках, бегущую ко мне. Самое время
проснуться утром этого дня, щурясь от стучащегося в окно солнца, мешающего спать до обеда,
встать, пойти умыться и на кухне приготовить себе бутерброды и кофе на завтрак.

Я поднес пистолет к виску, но выстрелить не успел — меня сбили с ног, и спасение улетело в
кусты. На меня навалились и пытались сковать наручниками, но я скинул с себя появившихся, и
бросился бежать, отстукивая ботинками по асфальту. У ещё свежего трупа я поскользнулся и упал,
слетев с дороги к кустам и деревьям. Не было времени на серьёзные раздумья. Наверное, я всё-
таки не смог бы сбежать. А где-то рядом должен был быть пистолет. Я разглядел его в мокрой
траве, схватил и отполз за кусты, бессмысленно спрятавшись за листвой.

Я слышал топот ног преследователей, крики и тяжёлое дыхание не самых атлетичных из них. Я не
успел и подумать о самоубийстве. Зашумела листва надо мной, и сквозь кусты ко мне выскочил
один из этих ребят в форме. Прежде чем он что-либо крикнул, я его пристрелил. Тут же появился и
его товарищ. Он поймал труп левой рукой, смягчая его падение, а правой наставил на меня свой
пистолет. Так как я убил служителя закона, они могли использовать ко мне огнестрельное оружие.
Я нажал на курок на долю секунды раньше него, но одновременно с чужим выстрелом услышал
лишь щелчок затвора — я и забыл, что у меня оставался лишь один патрон.

Кажется, впервые я умер, не испытывая никакой боли. Тьма мгновенно сгустилась вокруг меня, но
я не проснулся с утра, как обычно. Вместо этого я услышал голоса, сначала пару, затем к ним
добавилось ещё полдесятка, после — дюжина. Расслышать что-то было сложно или даже
невозможно. Голосов становилось всё больше, но они сливались в гул, от которого у любого
вскоре заболит голова.

Но моя не болела. Я вообще не чувствовал ни тела, ни чего-либо ещё, что могло доказывать моё
существование. Спустя какое-то время я осознал, что знаю вещи, которые знать не мог. Что,
например, у убитого мной милиционера пару недель назад родилась дочка. Знал, что несколько
недель назад у напавшего на меня безумца украли на улице шляпу, и он узнал свою вещь на мне
— а это была именно она, прошедшая через руки скупщиков, попавшая на рынок, а оттуда, в
конце концов, ко мне. Я знал, что Андрей в детстве наступил на гвоздь, который полностью
прошёл через его ногу и, сидя в больнице, он очень испугался, когда врач пошутил о вынуждении
отрезать ребенку ногу. Он открыл возможность создания миров, когда его случайно — не
специально, я точно был уверен — толкнул одноклассник под поезд. И я знал, сколько раз Андрей
умирал в один день, пытаясь признаться девушке в любви, но каждый раз безуспешно. Позже я
узнал ещё кое-что, что должно было меня удивить. Но я не испытал никаких чувств, когда понял,
что Сергей не врал про казино. Он действительно играл по-честному, не как я, однако из-за моих
слов был вынужден понести наказание длиной в год.

Перебирая каждого нового человека, я понимал, что знаю жизнь и жизни ещё других людей, даже
тех, с кем никогда не встречался. И, похоже, вскоре я дошёл до кого-то, кто понимал всё
происходящее. А вместе с ним теперь понимал и я.

Та коробка, замкнутое пространство, которое просил меня представить Андрей, разорвалась, не

сумев вместить новый мир, который я создал своей последней смертью, а также миры, созданные
убитыми мной людьми. Из-за этого разрушились все вселенные, мои и чужие, их точно
расплющило друг о друга. Люди, которые в них обитали, мы все, как будто бы слились в одно
существо, но лишь сознаниями. Не только я знал всё о них, но и они знали обо мне, и мы все
знали друг о друге во всех подробностях. И самое забавное, мы знали о чужих жизнях не только в
моём последнем мире, а в абсолютно всех, когда-либо существовавших. Я мог бы рассмеяться,
когда узнал, что где-то другой я встретил девушку своей мечты в шестнадцать лет, женился на ней
через какое-то время и счастливо жил, не жалея ни минуты и не читая книг, но, как я ни старался,
не получалось.

И что-то ещё должно было произойти. Все это знали и понимали, и голоса вскоре утихли — мы
стали ждать.

В темноте возникла крохотная точка, и последовал взрыв, из-за которого она стала стремительно
расширяться. Я видел это как будто-то со всех сторон одновременно. В расширяющейся точке уже
можно было разглядеть разноцветные спирали, и возникающие то тут, то там звёзды. А потом всё
исчезло, и я почувствовал, что куда-то поплыл. Я больше не слышал голоса, как и не мог больше
объяснить, что происходить. Я задался вопросом, когда это началось, но ничего не смог
вспомнить, как и не смог вспомнить, кто я. Наверное, я должен был испугаться, но ничего не
чувствовал. «Макс» — мне удалось вспомнить своё имя, и я стал бесконечно повторять его, не
позволяя забыть себе и это: «Макс, Макс, Макс МаксМакс Макс…».

Жизнь наладилась. У меня появились друзья, много друзей, и они всегда были рядом. Я просто
плыл по течению, ни о чём не задумываясь: куда оно, туда вместе с ним и я. Но при этом не было
ни единого мгновения, когда мне стало бы скучно.

Вместе с миллиардами других космических пылинок я творил новую вселенную.

Ольга Хрипина-Головня
[email protected]

Невеста и дракон

Лапища была огромной.

Сельфея заворожено смотрела, как крупные, чуть согнутые пальцы задумчиво почёсывают
трёхдневную щетину — смотрела и ужасно смущалась.
Гном деликатно кашлянул и многозначительно постучал пальцами по грязной столешнице.
За спиной кто-то звучно высморкался, скрипнули отодвигаемые стулья и раздалось басовитое: «А
чей это сладкий пальчик?».
В ответ довольно взвизгнула одна из разносчиц — видимо, счастливая обладательница
десертной конечности.
— Вот я тебе сейчас твои пальчики-то и пообломаю, — отозвался мужской голос с угрозой. —
Будешь на сладкое карасей в пруду кормить.
Сельфея вжала голову в плечи.
— Отстань, Ясек, — позади со злостью грохнули подносом. — Не мешай мужчине ухаживать.
Никакой жизни от тебя уже нет! Всё нудишь, и нудишь, и нудишь — надо было тебя придавить в
люльке, пока малой был.
— Ты ж сестра мне, — обижено прогундели за спиной. Сельфея осторожно скосила глаза в
сторону, но не увидела ни разносчицу, ни её брата, а поворачивать голову — побоялась.
Мало ли кто в трактире «Весёлые висельники» решит покуситься на её собственные пальчики?
В правом углу звучно рыгнули, Сельфея зажмурилась, вцепилась руками в подол платья и
беззвучно прошептала охранную скороговорку.
Гном возвел глаза к закопчённому потолку и покачал головой.
Лапища скользнула в разрез ворота, поскребла ногтями по груди и задумчиво хмыкнула.
Девушка опустила глаза, наткнулась взглядом на широко расставленные ноги — благо, стул
был достаточно отодвинут от края стола — и залилась краской.
Гном пнул Сельфею ногой.
Девушка вздрогнула, очнувшись, отвела глаза и подтолкнула пальцем вперёд аккуратный,
пухленький мешочек.
— Что это? — ленивый баритон даже не скрывал своего отвращения, будто Сельфея предлагала
ему смотаться в вонючую, пропахшую смертью Воронью топь — набрать змеиных шкурок на
свадебные сапожки.
— Деньги, — с достоинством ответила девушка. — Между прочим, мне пришлось продать свою
косу на парик, чтобы набрать нужную сумму.
Сельфея стыдливо поправила платочек на голове.
— Здесь 600 монет, — вмешался в разговор гном.
Лапища сгребла мешочек, подбросила в ладони и кинула обратно на стол.
— Мало.
— Но у меня больше ничего нет! — задохнулась от волнения Сельфея. — Я же говорю, даже косу!
И..
Гном снова ощутимо пнул её по щиколотке, и девушка замолчала.
— И ещё поручительство от моей троюродной тётки, — закончил он. — Она обязуется сохранить
за собой ответную услугу…в рамках разумного, конечно же. Что скажешь, Хаген?
Мужчина, названый Хагеном, наклонился вперёд, и Сельфея снова покраснела.
«Рожа как у разбойника. Щетина, глазища горят, лохматый какой-то. Гребня ему, что ли, подарить
некому? Громадный-то вон какой — и как я с ним через лес пойду? Может соврать, что у меня
припадки и это заразно?»
— Почему?
Девушка испугалась, что сказала последнюю фразу вслух — но Хаген даже не смотрел на неё.
Облокотившись на стол и подперев рукой левую щеку, он смотрел на гнома.
Тот недовольно сдвинул брови.
— Моя тётка помешана на романтических историях, — неохотно ответил он. — Чудовищный
позор для всей семьи — она собирает свитки откуда только можно. Поцелуйчики, клятвы,
легенды, рыцари, бледные принцессы… Говорят, она даже не брезгует срамными картинками.
— Ну так и заройте её, — хмыкнул Хаген.
Сельфея ойкнула.
— Хорошая идея, — гном почесал подмышку и вздохнул. — Но, увы, любое подозрение на
насильственную смерть, согласно её воле, лишает нас всего наследного имущества.
Вынуждены терпеть.
Хаген пожал плечами.
— Шестьсот монет и поручительство от гномьего клана. Допустим, это не самая плохая цена.
Вопрос: зачем мне это всё?
Сельфея подалась вперёд.
— Ты единственный, кто знает безопасную дорогу в Драконий Лог! Дракон похитил моего
возлюбленного, и я должна освободить его!
Хаген закрыл глаза и неожиданно хлопнул рукой по столешнице.
Девушка поспешно отодвинулась подальше.
— Девушки спасают возлюбленных от драконов, — желчно процедил мужчина. — Единственный
дракон во всей земле пытается спокойно дожить свои дни, а всякие влюблённые истеричные
дамочки обвиняют его в покушении на их счастливо сбежавшую половину.
Гном захохотал.
— Он не сбежал, — надулась Сельфея. — Я знаю, что его унёс дракон. И если ты не хочешь мне
помочь — я дойду до Драконьего Лога сама!
Хаген откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
— Сама, значит.
— Да! — гордо вздёрнула носик девушка.
— По тёмному лесу?
— Да!
— Мимо тёмных оврагов и змей?
— Да.
— Рискуя заблудиться, сломать ногу, выйти к разбойникам, которым твоя нежная девичья честь
как подарок на день рождения? Рискуя утопнуть в болоте, замёрзнуть, наткнуться на голодного
зверя? — с садистской монотонностью перечислил Хаген.
Сельфея заметно погрустнела.
— Я что-нибудь всё равно придумаю, — упёрто ответила она.
Хаген хлопнул ладонями по коленям.
— Отлично. Дракон — так дракон. Считай, что я согласился на твоё предложение. Выезжаем
завтра на рассвете — смотри, не проспи.
— Спасибо! — подпрыгнула на месте девушка и тут же, испугавшись, замерла и осторожно
огляделась по сторонам.
Хаген усмехнулся.
— Не бойся. Пока ты со мной — тебя побоятся трогать.
— Правда? — посмотрела Сельфея на гнома.
— Правда, — подтвердил тот серьёзно.

— Ну что, нарушил-таки слово?

— Нарушил.
— А что тропу затопило — знаешь?
— Знаю. Поведу кружным путём.

Сельфея так боялась проспать, что не смыкала глаз всю ночь. Молодой, выросшей в городе
девушке незачем было вставать с первыми петухами. Отец её занимал важный пост в торговой
гильдии, мать вечно была занята собой, а обо всех домашних делах заботились слуги, души не
чаявшие в молодой хозяйке.
Наверное, впервые в жизни Сельфея видела, как выплывает из-за горизонта ало-красное солнце
и с неба постепенно исчезают звёзды, будто кто-то стирает их одну за одной.
Заворожённая, девушка замерла у распахнутых ставен.
Лёгкий ветерок принёс с собой запах ночного пота, смешавшийся с запахом цветочной росы.
Сельфея вспугнутой птицей метнулась к тазу с водой. Тщательно обтерев тело жёстким
полотенцем и убедившись, что неженственный душок исчез, девушка уставилась в зеркало.
Мутная поверхность безжалостно отразила и круги под глазами от бессонной ночи, и
непослушную, падающую на лоб прядь волос, и красное пятнышко на щеке.
«Не будь распустёхой», — говорил ей Юка.
Сельфея будто во сне провела кончиками пальцев по лбу.
Не будь распустёхой.

Хаген и гном уже ждали её вместе с осёдланными лошадьми. Сельфея очень стеснялась
обращаться к старому наставнику «гном», но его имени не знал никто, даже отец, в чьём
услужении гном когда-то состоял.
Хаген скользнул равнодушным взглядом по расшитой рубашке и новеньким дорожным штанам
Сельфеи и молча запрыгнул в седло. Гном подсадил девушку, подождал, пока та устроится удобно
и легко взлетел на свою лошадь.
 Путешествие началось.
— Почему «гном»? — разомкнул губы Хаген, когда город давно остался позади, а Сельфея
начала изнывать от молчания спутников.
— Потому, что я гном, — весело отозвался наставник. — Её отец когда-то давно нанял меня в
качестве охраны своей семье. Непростое время было. А зачем охраннику сообщать свое имя? Моё
дело защищать было. А для этого имя не нужно.
— И что, до сих пор защищаешь? — кивнул на покрасневшую СельфеюХаген.
— Теперь уже неофициально, — подмигнул гном. Его лошадь потянулась губами к
придорожной траве, и наставник легонько тронул поводья — не шали.
Хаген потянулся и широко зевнул. Сельфея, как раз украдкой смотревшая на своего
проводника, вздрогнула. Чуть желтоватые ровные зубы и вздувшиеся бугры мускулов пробудили
в её памяти старую гравюру из отцовской библиотеки. Огромный серый волк неприветливо
скалился со стены каждому вошедшему, пугая маленькую Сельфею до дрожи в ногах.
От Хагена пахло мужчиной — сильным, наглым, уверенным в себе самцом.
«Как ты смеешь думать о таком», — одёрнула себя девушка. Когда Юка томился в плену
дракона, бесстыдно было разглядывать других мужчин. То есть, даже если бы Юка не был в
плену… — Сельфея снова одёрнула себя.
«Девице негоже разглядывать мужчин», — сказала бы её мать. Если бы когда-нибудь вообще
заинтересовалась воспитанием дочери. Но Сельфеей занимался гном и — крайне редко — отец.
Конечно, у неё были служанки и даже выписанная из столичной модной школы метресса, но ни
грациозности, ни вкуса, ни хоть какой-то способности подать себя в выгодном свете своей
ученице она привить так и не смогла.
Семнадцатилетняя девица проводила дни напролёт в доме гостеприимной жены гнома, где
училась составлять гербарии, рассматривала коллекцию оружия, мечтала да слушала рассказы
кузенов гнома, путешествующих с торговыми обозами.
Дорога свернула к зелёному, наполненному тёплым солнечным светом пролеску.
— И сколько она тебе заплатила за поиски своего возлюбленного? — неожиданно спросил
Хаген, убирая рукой хлестнувшую его по носу ветку.
— Нисколько, — весело отозвался гном. — Но раз уж некому было отговорить мою
отчаявшуюся подопечную, я должен хотя бы сопроводить её.
Хаген кинул на гнома заинтересованный взгляд.
— То есть я имею честь сопровождать беглянку? — ухмыльнулся он.
Сельфея поправила платок. Голова под ним отчаянно чесалась.
— Я не беглянка, — сочла она нужным вступить в разговор. — Отец отправился с торговым
визитом в Волению, а мать… в общем, пока все думают, что гном по-прежнему за мной
присматривает, я могу не опасаться, что меня хватятся.
— А волосы? Отцу будешь объяснять, что это новая мода? — Хаген придержал лошадь,
поравнялся с Сельфеей и внезапно ткнул пальцем ей в макушку. Девушка дёрнулась.
— Придумаю что-нибудь, — тихо ответила она. Место, куда попал палец Хагена, почему-то
жгло.

Привал сделали ближе к полудню, спрятавшись от солнца в тени деревьев. Хаген нашёл ручей,
прячущийся за поросшими чёрной ягодой кустами, и гном отправился поить уставших лошадей.
Сельфее было слышно, как они фыркают и перебирают копытами, и как гном приговаривает что-
то ласковое. Девушка села на расстеленный на земле плащ и прислонилась спиной к шершавому
стволу дерева.
Ягодицы, непривычные к долгой езде в седле, ныли.
— Держи, — подошедший к девушке Хаген высыпал ей в ладонь ягоды. Сельфея взяла одну
ягодку пальцами и подозрительно принюхалась. Хаген нависал над ней, пах дорожной пылью и
немного — лошадью, и отчаянно смущал.
— Это что? — спросила Сельфея, мучительно покраснев.
— Грибы, — серьезно ответил мужчина.
— Ты что, дурак? — удивилась девушка, тут же забывшая и о смущении, и о наставлении
метрессы (никогда, ни при каких обстоятельствах настоящая девица не только не употребит
хоть сколь грубое слово, но даже видом своим не покажет, что знает его. И коли уж найдётся
невоспитанный хам, который выразится в её присутствии, девица ни чем не выдаст своё
понимание значения этого слова). — Это же ягоды.
— А зачем ты тогда спрашиваешь? — Хаген сел рядом, касаясь плечом плеча Сельфеи. Та
подняла правую руку и тихо-тихо почесала макушку.
— Да сними уже его, — покосился на платок СельфеиХаген. — Всё утро едешь и чешешься,
едешь и чешешься. Я уж начинаю опасаться, что с тебя ко мне что перескочит. Прыгучее.
Девушка густо покраснела и поспешно развязала платок.
— Красивые волосы, — Хаген окинул взглядом растрепавшуюся копну густых пшеничных
волос.
— Спасибо, — Сельфея покраснела пуще прежнего. Со стороны ручья раздалось ржание,
позвякивание узды и тихий голос гнома. Девушка подумала, что он слишком долго поит коней,
будто дает Хагену возможность побыть с ней наедине. Но, конечно, это было полнейшей
нелепицей.
Ведь она ехала спасать Юку.
Хаген потянулся, сорвал травинку и откусил от стебля кусочек.
— Ты меня боишься? — неожиданно наклонился он к Сельфее. Девушка отшатнулась, больно
ударившись головой о ствол.
— Ты…ты… нарочно?! — с обидой воскликнула она. Хаген неожиданно смутился.
— Давай потру ушиб, — протянул он свою лапищу к затылку Сельфеи. Та со злостью
стукнула его по запястью.
— Себе что-нибудь потри, если неймётся! — запальчиво выкрикнула она. Хаген вытаращился
на девушку и неожиданно расхохотался. Смеялся он так искренне и заразительно, что Сельфея
тоже начала хихикать.
— Извини, — успокоившись, сказал мужчина. — Ты так мучительно всё время краснеешь, что
я не могу понять, пугаю я тебя, или, может быть, волную?
Сельфея не совсем поняла, что Хаген подразумевал под словом «волновать», но на всякий
случай замотала головой.
— Нет. Я просто… не умею общаться с людьми, — призналась она, с трудом подбирая слова.
— Моя метресса говорила, что таким как я будет трудно найти себе мужа. Я недостаточно изящна
для настоящей девицы, не умею вести тонкого разговора, как настоящая женщина, но слишком
странна для того, чтобы прельститься моей простотой.
— Но ты едешь спасать жениха, — напомнил Хаген, сплёвывая травинку. Сельфея провела
пальцем по лбу.
— Юка сын папиного компаньона. Он говорит, я ему нравлюсь. Ну, говорил… потом его
дракон унёс.
— Прямо так и унёс на твоих глазах? — прищурился Хаген.
Сельфея снова потерла лоб и нахмурилась.
— Мне его папа сказал. Что Юка отправился на охоту и … В общем, он собрал выкуп за Юку. Но
дракон заупрямился. И я решила, что приду к дракону сама и попрошу отпустить. Ну, что-то в
этом роде.
— И отец Юки позволил тебе это сделать? — задумчиво спросил Хаген. Сельфея уставилась в
подол рубашки.
— А он с моим папой уехал, — тихо ответила она. — А я отправилась к торговцу шиньонами и
продала свои волосы, чтобы заплатить тебе.
Хаген отчего-то погрустнел и сплюнул остатки изжёванной травинки.
— Почему ты не продала что-то из украшений, раз у тебя не было денег? Разве у обеспеченной
дочки нечего заложить скупщику, кроме волос?
Сельфея пожала плечами.
— Просить у гнома мне было стыдно, а друзей у меня нет. Все мои вещи куплены моим отцом
или подарены. Я подумала, что неправильно спасать своего возлюбленного на… чужие деньги.
Хаген хлопнул себя по коленям и поднялся.
— Что ж, надеюсь, отец твоего жениха чувствует себя спокойно, путешествуя в то время, когда
его сын томится в плену дракона, — мужчина выжидающе посмотрел на девушку. Та молчала.
Хаген пожал плечами и, пнув попавшую под ногу шишку, ушел в сторону ручья.
Сельфея задумчиво посмотрела на ягоды, давшие тёмный сок в ее ладони.
 Во второй половине дня выехали к Крещанам.
Отсюда брала начало дорога к Драконьему Логу — узкая, грязная, с глубокими колеями,
заполненными мутной, оставшейся после прошедшего пару дней назад ливня водой.
Хаген придержал лошадь. Его рубашка на спине была мокрой от пота, а лицо покраснело.
Духота, повисшая в воздухе, обещала грозу. И хотя небо ещё не начало темнеть тучами, птицы
уже летали низко над землёй, предупреждая о грядущем изменении погоды.
— Направо, — прочитал потемневший от дождей и ветра указатель гном.
— Прямо, — показал рукой в раскисшее незасеянное поле Хаген.
Сельфея, до этого осторожно принюхивавшаяся к своей подмышке, вытаращила глаза.
— Но там же грязь, — ткнула она пальцем вперёд. — А за грязью — лес, и он мне не нравится.
Лес, черневший у противоположного края поля, действительно не внушал доверия. Деревья
стояли, сомкнув ряды, как ратники на поле брани. Упирающиеся в небо кроны качались на ветру.
Сельфее казалось, что она даже слышит их скрип.
— Дорога к Логу затоплена, — не повернув головы, ответил Хаген. — Срежем через лес.
— Ну, так вперёд, пока дождь не начался, — весело сказал гном и легонько коснулся пятками
боков своей лошади. Та послушно затрусила вперёд.
Жирная, напоенная затяжными дождями почва зачавкала под копытами лошадей. Поднявшийся
ветер пригнул к земле мышиный цвет — невзрачную траву, покрывавшую луг проплешинами.
Небо над головами путников наконец-то стало стремительно темнеть, закрываясь тяжёлыми
свинцовыми тучами. Приближающийся лес был тих и мрачен.
Лошадь Сельфеи шагнула под крону дерева в тот же момент, как за спиной что-то тяжело
бухнуло, сверкнуло и небо наконец-то разродилось потоком воды.
Пахло прелыми грибами, мхом, гнилым деревом и тем особым, душно-сладким запахом,
который свойственен старому, полному жизни лесу.
Капли стекали девушке за шиворот, заставляя ёжиться. Хаген и гном ехали так, будто дождя не
замечали совсем: гном натянув капюшон куртки на голову, Хаген — расправив плечи.
— А сейчас я вас удивлю, — сказал Хаген, обернувшись и подмигнув продрогшей до костей
Сельфее.
— Попробуй, — клацнув зубами, проворчала девушка. — Неужто ты явишь мне избушку с
очагом, тёплой кроватью и горячим молоком?
— Не совсем, — мужчина вытянул руку и ткнул пальцем влево. Гном восторженно
присвистнул.
За робко расступившимися деревьями, торжественно и величаво, как праматерь, впившаяся
могучими корнями в землю, стояла ель. Ствол, обхватом в несколько Хагенов, нёс на себе
широкие, густые ветви. Верхушка возносилась над прочими деревьями на несколько локтей и
была столь широка, что почти не гнулась под порывами ветра.
Спешившись и нырнув под нижние ветки, Сельфея обнаружила абсолютно сухую землю,
достаточно широкую, чтобы разместить лошадей и отдохнуть самим.
— Накинь, — Хаген достал из мешка, притороченного к седлу, тонкое шерстяное одеяло. —
Согрейся, а то простудишься.
Сельфея послушно завернулась в колючую шерсть и села на тёплый настил из опавших иголок,
привалившись спиной к стволу. Касающиеся земли ветки почти не пропускали внутрь холода.
Гном и Хаген, привязав поводья к толстым основаниям ветвей, расседлали лошадей, вытерли
им насухо спины, грудь и ноги и накрыли попонами.
Согревшись, девушка перестала клацать зубами и задремала. Сквозь сон она слышала, как гном
вешает лошадям на шею сумки с зерном, и как над чем-то смеётся Хаген — искренне,
заразительно.
Какое-то время ей снилась дорога, а затем она вдруг увидела себя перед родным домом.
Сельфея повернула тяжёлую ручку резной дубовой двери, переступила порог и увиделаХагена,
сидевшего на ступеньках.
Позади девушки сопел в затылок спасённый Юка, и Сельфе отчего-то было неловко, что Хаген
видит их вместе. Она замялась, не решаясь войти.
— Так зачем ты на самом деле с ней поехал? — спросил Хаген , поднимаясь со ступеньки.
Сельфея вздрогнула и проснулась.
— Я хочу быть рядом с ней, когда она дойдёт до дракона, — ответил гном. — А ты?
— Мне заплатили, — сухо ответил мужчина.
 Сельфея прислушалась. Пахло сыром и хлебом, — видимо, спутники решили перекусить.
Булькнула вода в фляге — гном фыркнул и кряхтнул.
— Ну а на самом деле? — снова подал голос гном.
— На самом деле когда-то дракон похитил меня, — тихо ответил Хаген. — Это была
случайность. Его зимовка только кончилась, и в поисках пищи он улетел слишком далеко от
логова. Десятка пращей и напуганных крестьян оказалось достаточно, чтобы забить его на
пастбище, куда он опустился передохнуть. Будь у него больше сил, он улетел бы до того, как они
все рискнули собраться и выйти против него. Но он очень устал.
— И? — в голосе гнома послышалось любопытство. Сельфея осторожно пошевелилась и
прижала руку к почему-то бешено заколотившемуся сердцу.
— Я был в первом ряду, — в голосе Хагена зазвучала горечь. — Показать невесте, как ловко и
смело я справлюсь с самим драконом. И не важно, что дракон жалок, тощ и почти без сил —
настоящему герою это ж не помеха... В общем, дракон решил, что я главный зачинщик, и схватив
меня, он тут же лишит нападающих всей их удали. И знаешь, что самое интересное?
«Что?» — чуть было не спросила Сельфея. Гном что-то промычал в ответ, сквозь
пережёвываемую пищу.
— Это сработало. Он бежал по пастбищу со мной в пасти, пытаясь взлететь, за спиной выла
невеста, и никто не поднял своей пращи.
Гном коротко хохотнул.
Хаген тяжело вздохнул.
— Уже потом, когда он выплюнул меня в пещере, и я обнаружил, что немного обмочил штаны,
стало ясно, что, во-первых, человечину драконы не жрут, ибо ядовито, а во-вторых, ему вовсе не
нужно, чтобы по всей земле объявили охоту на похитителя людей. Если бы я ушёл сам, то спрос
на клыки и шкуру столь безобидного дракона моментально бы возрос.
Сельфея медленно выдохнула, пытаясь прогнать возникший в горле ком. Отчего-то каждое
слово Хагена отдавалось у неё в ушах звоном, наполняя сердце тревогой.
— Но, тем не менее, ты сидишь тут, с нами,— хмыкнул гном. Что-то зашуршало, звякнуло, и
кто-то с шумом глотнул из фляги.
— А к вечеру к нам забрёл заблудившийся путешественник, — тут голос Хагена зазвучал так,
будто он улыбнулся. — Сперва поорал недалеко от пещеры, а там и дракон к нему поздороваться
вышел. Мы заверили юношу, что я томящийся пленник, но ему удастся не разделить мою участь,
если он сообщит в мою деревню, что дракон согласен отпустить меня за пяток овец и семь
золотых монет.
У меня дома под половицей лежало десять — я был очень… зажиточным человеком.
— И как?
— А никак. Невеста за четыре дня успела отгоревать, так что ни монет, ни овец никто отдавать
не собирался. Не то, чтобы я был ей не нужен, — просто никто не захотел соваться к дракону.
Будь жив кто из родных — может, и пошли бы. А невеста… испугалась.
Поэтому я…
И тут Сильфея сморщила нос и громко, с наслаждением чихнула.
— С пробуждением, — нарушил наступившую тишину гном. — Сыр будешь?
— Буду, — хрипло ответила огорчённая прерыванием рассказа девушка и вылезла из-под
одеяла.
Почему-то ей хотелось плакать.

Следующий день был солнечным и тёплым. На толстом слое иголок и одеяле спалось уютно и
сладко, и Сельфея чувствовала себя отдохнувшей, бодрой и готовой ехать дальше. Хмурый Хаген
оседлал коней и, проведя всё утро в седле, к полудню путники выехали к широкой реке.
Всю дорогу Сельфея прокручивала в голове вечерний рассказ Хагена, пытаясь унять тревогу.
По контрасту с прошедшим днем мужчина был неразговорчив и неприветлив. Гном же сыпал
байками из своей жизни, утомив Сельфею настолько, что она потеряла всякую способность здраво
размышлять.
Пока лошади щипали траву на берегу, Хаген и гном рассматривали остатки обрушившегося
моста и гнилые брёвна. Сельфея, предчувствуя, что последует за этим, сжалась в комок в седле.
— Будем переплывать, — решил Хаген.
— Сумки намокнут, — пискнула Сельфея. Гном пожал плечами.
— Намокнут и высохнут. Хлеб мы всё равно съели, а больше в сумках закиснуть нечему.
 — Есть чему, — надулась Сельфея, вспомнив о пудре, спрятанной в вышитом мешочке.
— Ну тогда ты можешь перелететь по воздуху, — огрызнулся Хаген.
— Сам дурак, — обиделась Сельфея. — Мы можем плыть на конях.
Гном примирительно погладил девушку по плечу.
— Река широкая. Мы только будем обузой для лошадей, и они выдохнутся быстрее, чем
доплывут до другого берега.
— Я не умею плавать, — наполнились глаза Сельфеи слезами.
— До чего ж ты бесполезное существо, — Хаген раздражённо сдернул девушку из седла и
поставил рядом с собой на землю.
— Не кричи, — перехватил он её кулачок. Гном отчего-то улыбнулся и не спеша слез со своей
лошади.
— Поплывешь, держась рукой мне за шею, — продолжил Хаген. — Ногами-то хоть болтать в
воде умеешь?
— Разберусь, — выдернула руку из крепкого захвата Хагена девушка. И насупилась.
Коней пустили вперёд, предварительно крепче завязав сумки и проверив подпруги. Следом в
реку нырнул гном — и легко, будто рыба, заскользил в водной глади. Сельфея тронула ногой воду
и с ойканьем отдёрнула.
— Холодно же! — мгновенно покрылась она мурашками. Хаген без заминки вошёл в реку по
колено.
— Иди сюда, — протянул он руку. Сельфея перевела взгляд с пальцев Хагена на его лицо и
обратно и протянула свою, сплетя пальцы с пальцами мужчины.
— Сейчас мы пойдём по дну, — тихо сказал Хаген. — Когда поймешь, что ноги дна больше не
касаются — обхвати меня за шею, вот так. И держись крепко. И во имя всех богов, не дёргайся, не
кричи и не мешай мне плыть, а то потонем оба.
— Поняла, не маленькая, — проворчала Сельфея.
Плыл Хаген быстро и уверено, будто с малого детства умел. Хотя почему «будто»? Наверняка
деревенские мальчишки часто бегали на реку. Сперва Сельфея боялась, что расцепит руки, или
что Хаген не сможет плыть вместе с ней, но затем успокоилась и занялась совершенно
неприличным делом: разглядыванием скул мужчины.
— Можно тебя спросить? — робко начала Сельфея.
— Угу, — выдохнул Хаген сквозь зубы.
— Откуда ты знаешь дорогу к Драконьему Логу? — кокетливо поинтересовалась девушка.
Хаген не ответил. Берег, на котором уже прыгал, вытряхивая воду из уха гном, и бродили
лошади, приближался. Сельфея нащупала ногами дно.
— Всё, дальше сама, — мотнул головой, освобождаясь от объятия Хаген.
Сельфея, поджимая пальцы, медленно побрела к берегу, чувствуя, как покраснели её щёки.
Закончивший прыгать гном перекинул бороду через плечо и принялся выдёргивать траву
вокруг себя.

— Что такого особенного в этом Юке? — повернулся вдруг Хаген к девушке, когда та
закончила отжимать подол рубахи. Гном, вытирающий рассёдланных лошадей пучками травы
чуть поодаль, засвистел под нос какую-то мелодию.
— Прости? — не поняла Сельфея. Хаген свирепо посмотрел на неё.
— Почему ты отправилась за ним? — повторил он.
— Потому что, — отвела взгляд смутившаяся Сельфея. — Не задавай глупых вопросов. И
вообще: далеко ещё?
Хаген тяжело вздохнул.
— Да приехали уже. Вон, видишь за перелеском горный хребет? Нам туда.
— Я думала, здесь будет более зловеще, — протянула Сельфея, окидывая взглядом пронзённый
солнечными лучами перелесок, сочную зелёную траву вокруг и золотистые шарики цветов,
прячущиеся в ней.
Мимо девушки пролетела бабочка цвета шоколада. Сельфея проследила за ней взглядом и
вдруг завизжала так, что гном схватился за нож, висящий на поясе, а Хаген подпрыгнул.
Всё ещё не разжимая кулаков, Хаген смотрел, как Сельфея, вскидывая ноги, как жеребёнок на
лугу, мчится к невысокому худощавому юноше, вышедшему из перелеска левее лошадей.
Юноша неуверенно обнял повисшую на нем Сельфею.
— Юка? — повернулся Хаген к гному.
 — Юка, — вздохнул тот, поглаживая рукоять ножа. — Жаль, я надеялся, ты всё-таки успеешь
ей рассказать.
Хаген невесело усмехнулся.
— Их было несколько десятков, гном. Но ни одна не поверила ни единому моему слову. А
когда поверили, поняли, осознали, то я оказывался их главным врагом. Просто потому, что видел
их позор. Ты ведь для этого отпустил её, гном? Чтобы она пережила свой позор сейчас, а не
потом, много лет спустя, когда они вдруг столкнутся нос к носу? Она в одежде отрёкшейся во имя
его памяти Девы, а он — наслаждающийся жизнью?
Гном кивнул. Оба посмотрели на Сельфею, которая, радостно улыбаясь, вела за собой Юку —
смущенного, растерянного и настороженно смотрящего на мужчин.
— Зависит от того, что именно он выберёт как историю, — пробормотал гном.
— Здравствуй, гном. — Голос у Юки оказался неожиданно высокий. — А я вот... эээ… сбежал.
— Да неужели? — приподнял брови Хаген. Юноша кинул на него быстрый взгляд.
— Да. Дракон улетел и забыл меня... эээ... запереть. И я сбежал, — повторил он. — Вот,
Сельфея меня нашла, — обнял он девушку вяло. Сельфея сияла, что новенькая монета.
— Разве это не чудо? — воскликнула она. — Мы можем теперь возвращаться обратно, и
дракон ничего не сделал Юке!
Хаген и гном переглянулись.
— Всё-таки я не думал, что она такая дура, — вздохнул Хаген, когда Юка и Сельфея отошли
чуть дальше, полюбоваться на другой берег.
Гном неопределённо пожал плечами.

Привал сделали ближе к вечеру, когда Юка сказал, что не может больше сидеть в седле.
Сельфея, уступившая лошадь жениху, ехала позади гнома, засыпая юношу вопросами о его плену
у дракона. Хаген и гном молчали.
Пока Хаген занимался костром, а гном — ужином, Сельфея и Юка о чём-то тихо
переговаривались. Постепенно лицо Юки мрачнело все больше. Каша начала пригорать в тот
момент, когда юноша, досадливо вскрикнув:
— Да что хочешь делай с этой свадьбой! — встал и пересел ближе к огню.
— Хлеба нет? — принюхался юноша к котелку. И, перехватив нехороший взгляд Хагена,
махнул рукой в сторону задумавшейся Сельфеи.
— Милые бранятся — только любятся, ты же знаешь.
Хаген бросил ложку в котёл.

Сельфея открыла глаза и поёжилась. Ночной ветер пробирал до костей, не спасало даже тепло
прогоревшего костра. Ближе всех к нему лёг Юка — завернувшись в прихваченное специально
для него запасное одеяло. Гном дремал чуть дальше, хмурясь во сне и не отпуская рукояти ножа.
Сельфея приподнялась на локте.
Хаген сидел с другой стороны костра, ссутулившись и вороша веткой угли. Позади него,
привязанные к деревьям, переступали с копыта на копыто лошади, тихо позвякивая уздой.
Девушка выбралась из-под одеяла, накинула его на плечи и, волоча подол по земле, села на
корточки рядом с Хагеном. Тот даже не повернул головы.
— Спи, встаём на рассвете, — сухо сказал он. Сельфея подняла прутик, лежавший у её ноги, и
перевернула уголёк.
— Так что на самом деле делает дракон? — спросила она тихо. Хаген вздрогнул и наконец-то
посмотрел в её сторону. Сельфея грустно улыбнулась.
— Мы заключили сделку, — медленно, подбирая слова, ответил Хаген. — Он позволил мне
пользоваться его логовом, помощью и покровительством. Я пустил слух, что дракон… помогает…
избавится от невест.
Мужчина пристально посмотрел на Сельфею. Та, не мигая, смотрела на угли.
— И сколько дракон и ты за это берёте? — ровным голосом спросила она. Хаген еле слышно
выдохнул.
— Зависит от того, насколько богат клиент. Но не меньше семи золотых монет.
— Забавно, — улыбнулась уголками губ девушка. — Значит, если жених понимает, что
поторопился с свадьбой, и хочет избавиться от обязательств без вреда для своей репутации или без
того, чтобы портить отношения с родней, он просто... позволяет себя похитить?
— Ну да, — Хаген расправил плечи. — Мы держим его дней семь-десять, перекидываемся в
карты, а потом он «сбегает». И объявляет, что раз невеста отказалась или испугалась выплачивать
выкуп дракону, то и он снимает с себя все обязательства. А бывает, что и выкупа не просим —
человек просто покидает края и уезжает подальше. Думаю, Юка хотел сделать именно так. Просто
вышел прогуляться не вовремя.
Сельфея прикусила нижнюю губу.
— Ну а если невеста… уплачивает выкуп? Такая глупая, как я. Которая решила сама
отправиться к дракону, даже если он… ничего… — голос девушки осёкся.
— Я восхищаюсь такими девушками, — просто ответил Хаген. — Но они всё равно узнают
правду, и чувство позора затем долго мучает их.
Сельфея повернула голову и посмотрела Хагену в глаза.
— И тебе не стыдно проворачивать всё это?
Хаген не отвёл взгляда.
— Нет. Моя невеста не пришла за мной. А я мог прожить всю свою жизнь с женщиной,
которой я не нужен. Разве ты хочешь прожить свою судьбу с человеком, который так старался
сбежать от тебя?
Сельфея отвернулась.
— Я думаю, это была идея Юкиного отца, — сказала она тонким голосом. — Я ведь
действительно никогда не верила, что такой утончённый и избалованный юноша, как он, обратит
внимание на меня. Но за моими плечами богатство всей моей семьи. А Юкин отец очень любит
деньги. Но сына он любит больше — наверное, когда Юка сбежал, отец решил, что я не нужна их
семье и… помог соврать мне.
За спиной девушки ухнула птица. Что-то прошуршало среди листьев и всё снова стихло.
Угли мерцали ровным, приглушённым светом.
— Я был бы горд представить тебя своей семье, будь они живы, — глухо сказал Хаген.
Сельфея пожала плечами.
— Я бы забрала тебя у дракона, — ответила она без запинки.
Гном всхрапнул и перевернулся на другой бок, что-то пробормотав.
— Ну… мы можем устроить это на нашу свадьбу, — помолчав, предложил Хаген. И
настороженно посмотрел на Сельфею.
Девушка подняла на него сияющие глаза.
— Вот только монеты дай мне заранее, — показала она пальцем на остриженные волосы.

В глубине сухой и теплой пещеры спал дракон, только что ставший авансом богаче на семь
золотых монет и одну невесту лучшего и единственного друга.

Юлия Зябрева

[email protected]

Идентификатор

Мутная капля сорвалась с карниза и не нашла другого места для приземления, кроме моего носа.
Первая вестница! Я успел нырнуть под козырёк прежде, чем с потолка рухнула стена грязной
воды. Ненавижу вечернюю уборку! У них там, наверху, значит, будет всё чистенько, а все их
отбросы пополам с напичканной химикатами водой — нам на головы… не верю, что у нас вот этот
вот ливень из другой воды, не из той, которая промывает верхний город. Это же логично, что она
течёт — сверху вниз, реципиенты вверху, а мы-то где? Мы как раз внизу.

И так уж сложилось, что каждый вечер я возвращаюсь домой во время помывки.

Вчера мне повезло, не попал под этот «дождик» вообще. Зато именно вчера сломался мой дэгэки.
Не знаю, почему и как, но это уже не имеет значения. Теперь я вне закона, и неоновая реклама
призывает именно меня «в случае утраты контакта с ДГК-идентификатором обратиться в
сервисный центр». А я такой лопух наивный, что туда прям побегу, на ходу трусы теряя, чтоб как
можно скорее с жизнью расстаться.

Больно надо!

Больно. А надо. Ведь иначе первый же рейд ищеек меня накроет. Спрашивается, кто не видел
ищеек? Аккуратные, подтянутые мальчики и девочки в стильной кожаной униформе, которые не
ходят по улицам, а перетекают по ним, двоясь и троясь в глазах у тех, кто на них смотрит. А,
спрашивается, кто видел, как они работают?

Я.

Честное слово, видел! Мне было лет десять. Это были мои первые занятия в спортзале, но
возвращаться приходилось примерно в то же время, что и сейчас. Дневные лампы на потолке
медленно гасли, загорались вечерние, улицы словно погружались под воду, затихали, замирали
перед уборочным ливнем. Мне навстречу шла невероятно красивая женщина в светлом платье,
может быть, оно было белым, но коричневатый сумрак окрашивал его в переливы бежевых и
розоватых тонов. Мне показалось даже, в воздухе запахло то ли персиками, то ли абрикосами. Что
с этой женщиной было не так, я не сразу понял. Но когда она подошла ближе, разглядел: её
дэгэки не переливался белёсой ртутью, а безжизненно висел тускло-серебряной цепочкой.

Мне уже рассказывали, когда это случается с ошейником — когда донор теряет связь с ним.
Говорили, что это, конечно, неприятно, но не страшно, только нужно срочно бежать в ближайший
сервисный центр, иначе ищейки…

А вот и они.

Словно материализовались из воздуха, проступили из сумерек, сгустились из фруктовых ароматов.

Их белые, белые, белые волосы, никогда и ни у кого, ни раньше, ни позже, не видел настолько
белых волос! Это было страшно. По их лицам и фигурам пробегали издали незаметные, но вблизи
хорошо различимые волны тонюсеньких молний.

Я вжался в стену.

Ищейки, наверное, не заметили меня. Они кольцом обступили женщину с отключившимся дэгэки.
Сколько их было? Не сосчитать. Вроде, и не много, но они, сжимая кольцо, совершенно скрыли от
моих глаз свою жертву.

А потом вдруг раздался крик. Что надо сделать, чтобы человек так закричал?

Я не мог закрыть глаза, не мог сбежать, не мог дышать, смотрел, как из-за чёрно-коричневой
стены тел ищеек, поверху обведённой белоснежной полосой их волос, в небо взметнулись тысячи
тонких струй крови, сливающиеся в один кровяной столб. И тут же сверху рухнула стена мутной,
чуть светящейся воды.
На меня вода не попадала. Я стоял под козырьком. Под тем же, где стою сейчас.

Ко мне подошёл… нет, всё-таки подошла девушка-ищейка, присела на корточки, заговорила

удивлённо:

— Малыш? Что ты тут делаешь?

Коричневые детали её комбинированного костюма от воды стали тёмно-бежевыми, чёрные —

таинственно мерцали в блеклом сиреневатом свете. Широко раскрытые глаза в слипшихся
длинных ресницах… она не двоилась и не троилась, она была одна, только одна, она смотрела на
меня, и её взгляд сминал мою волю, размягчал тело.

— Беги домой…

И я послушался. Побежал. Взрослый уже мальчик, я бежал и рыдал, благо, светящаяся вода
моментально смывала слёзы.

Говорят, история ходит по кругу. Говорят, по кругу ходит и жизнь каждого человека. Вот он, мой
замкнутый круг.

Вечер. Ливень. Человек-донор. Без дэгэки. Нужно срочно в сервис, да, но ведь оттуда же никто
ещё не вернулся!

Так. Без истерик. Ну, не возвращаются доноры из сервиса. Так мало ли. Может, их в другие города
переводят. Другим реципиентам определяют.

Размечтался! Осталось только предположить, что их там инициируют, и будет полный комплект,
подтверждающий третью стадию слабоумия. Необратимую.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть призрачного света от воды. Одно дело, лампы на потолке,
большинство доноров видит солнечный свет, только когда попадает наверх, и жёлтые лампочки с
успехом его заменяют. Но вот когда вода, ощутимо припахивающая совершенно неуместной на
этих улицах лавандой, начинает светиться бледно-сиреневым, это совсем другое.

Может быть, она радиоактивная!

И чёрт бы побрал эту чёртову поломку.

Клянусь, я его не трогал. Я не пытался снять ошейник, не пытался скрутить счётчик отданных
миллилитров крови, даже провод счётчика, который введён в сонную артерию, не трогал. Но
вчера эта штука щёлкнула меня током и отключилась. Я раз двадцать пять, сначала на ощупь,
потом перед зеркалом подключал съёмный датчик, а он выдавал мне разряд электричества в шею
и бодренькое сообщение, зелёное такое: «Ваш ДГК-идентификатор вышел из строя. Обратитесь в
сервисный центр».

Ещё и суток не прошло, а мне уже казалось, что не только съёмный датчик, но и рекламные щиты,
газетные заголовки, прохожие на улице — все только и говорят о поломках дэгэки. Все видят, что
он у меня вышел из строя. И каждый второй шарахается, а каждый третий норовит позвонить в
службу охраны правопорядка.
И вот-вот, с минуты на минуту, в воздухе разольётся аромат абрикосов и персиков, и, пробивая
собою водяную стену, ко мне шагнёт тоненькая, затянутая в сверкающую мокрую одежду
девушка-ищейка. Спросит: «Малыш? Ну как же ты так…»

Вчера меня с самого раннего утра преследовали неудачи, одна за другой.

Началось всё с того, что утром запищала кнопка вызова. У меня были совершенно другие планы, я
же знаю своё расписание, оно не менялось за последние шесть лет ни разу, и, когда пришёл вызов
наверх, первым делом принялся выяснять, а не случилось ли сбоя?

Нет, не случилось, и все планы истаяли дымком от сигареты. И вызывал, кстати, не абы кто, а
Тамара Борисовна.

Дело в том, что меня закрепили за тремя реципиентами. Первый, мой ровесник, которого я и
начал обслуживать как раз шесть лет назад — Женька. Родители инициировали его в
двенадцатилетнем возрасте, потому что у него было очень слабое здоровье. Богатенькие предки
позволили себе оплату донора-ребёнка, чтобы Женька не боялся (конечно, о том, будет ли при
этом бояться донор, речи не шло). Ну, я ещё, правда, маленький был, и это всё как игру
воспринимал. Ёлки зелёные — да, да, видел я эти ёлки, насмотрелся предостаточно, Женькин дом
как раз на опушке елового бора — так вот, ёлки. Зелёные. Мы с Женькой сдружились, и только год
назад, наконец, поняли, то есть я понял, что у дружбы этой будущего, можно сказать, нет. Не
знаю, что должно произойти, чтобы взрослый реципиент, которому нужно учиться в институте,
работать… куда он там пойдёт работать… которому надо строить собственную семью и рожать
новых реципиентиков, продолжал дружить с донором, которому учиться, собственно, ни к чему,
который может и не работать вовсе, а жить в своё удовольствие… Вот попробовал бы кто из них
пожить в нижнем городе — в удовольствие! Посмотрел бы я. С удовольствием.

Ну да не о том сейчас речь.

Мой второй реципиент — Дмитрий Евгеньевич. Потрясающий мужик! Вы бы его видели. Такой,
знаете, высокий, выше меня чуть не на голову, крепкий, широкоплечий, улыбчивый. Очки носит.
Ему сколько раз уже говорили, даже мне доводилось, что операция по восстановлению зрения
для здоровья не опасна, зато не надо будет таскать на носу эту конструкцию из металла и
стеклопластика, а он отказывается. Но потрясающим делают Дмитрия Евгеньевича не
примечательная внешность и очки. У него дома целая библиотека, и он всегда разрешает мне
брать книги. А если вдруг мне что-то в них непонятно, никогда не отказывает в подробнейших
разъяснениях. Всегда норовит не только накормить после сеанса, но и с собой впихнуть каких-
нибудь дефицитных препаратов, помогающих быстрее восстановиться. Он, кстати, занимается их
разработкой.

А вот третий мой… третья моя реципиентка и есть Тамара Борисовна. Ух, штучка та ещё. Она
старше меня всего на два года, но, похоже, взаимоотношения «реципиент — донор» пытается
выстраивать по образу и подобию отношений «вампир — жертва» из древних романов. Хорошо
хоть, я у неё не основной донор, а резервный, и попадаю в её шаловливые ручки, только если
основной заболевает.

Каждый раз она дотошно проверяет, когда меня последний раз пили, сколько крови у меня взяли,
каков текущий состав плазмы, а если вдруг — вдруг! — ей покажется, что меня пили недавно, или
она узнает, что моя простуда прошла бесследно менее трёх недель назад, или я пришёл к ней
после занятий в спортзале, или несколько дней не ел мяса… о, она очень-очень изобретательна в
придирках! Так вот, если вдруг Тамара Борисовна решит, что моя кровь недостаточно хороша для
того, чтобы удовлетворить её взыскательный вкус, она, конечно, не откажется напиться, но будет
ещё полтора часа читать лекцию о том, каким невкусным и непитательным продуктом является та
жидкость, что течёт по моим венам.

Ну, не пила бы, если ей так не нравится, в конце-то концов.

А вчера на неё снова накатило. Она встретила меня, разнаряженная в длинное платье а-ля
вампиресса из готического романа, накрашенная по последней моде поза-поза-позапрошлого
века… нет, это уже, конечно, мои придирки к ней.

Тамара Борисовна всё-таки очень красивая женщина. Девушка. Ведь она же ещё совсем молодая.
И ей определённо шло светлое, почти белое длинное платье с глубоким декольте, высоким
разрезом и тоненьким пояском на талии.

Вот только мне оно показалось похожим на то самое, возможно, белое, но в сумерках кажущееся
розовато-бежевым… до сих пор не знаю, как и откуда мне в руки попал клочок от него, но иногда
достаю тщательно запрятанную в глубокий тайник коробку, в которой прячется это сомнительное
сокровище, окровавленный лоскут белёсой ткани.

Усилием воли я отогнал тошнотворные воспоминания.

Тамара Борисовна обольстительно улыбнулась. Это была её любимая игра. Она меня соблазняла,
а я делал испуганные круглые глаза и упорно «не понимал», чего от меня надо этой
восхитительной голубоглазой красавице с волосами цвета запёкшейся крови. Может быть,
половина, или даже три четверти её придирок легко объяснялись моим отказом сыграть хоть раз
роль человека, покорного воле вампирессы.

Наверное, Тамара Борисовна решила, что сегодня должна пасть последняя линия моей обороны.
Она подошла ко мне, ласково погладила по щеке, скользнула тонкими тёплыми пальчиками по
шее, ловко, на ходу, расстёгивая мою рубашку, погладила грудь.

То, что соблазняемый человечек замер истуканом, наверное, входило в планы Тамары. Ещё бы.
Такое нежданное счастье привалило!

Да в конце-концов, что теряю-то?

Улыбнувшись в ответ, я шагнул вперёд, и восторг моей реципиентки сложно описать словами! Его
надо было видеть, чувствовать, вдыхать, пить! Она тоже шагнула ко мне, обдавая изысканно-
тонким ароматом духов…

…абрикосово-персиковые нотки ударили по нервам, как электрошок. Я только-только отошёл от

воспоминаний, связанных с цветом её экзотического платья, а тут! Входная дверь закрылась на
автомате, об этом напомнила боль во лбу, когда меня, полусогнутого, внесло прямиком на
выпуклую ручку. А если бы ещё и стошнило тут же, на светлый ковёр с длинным ворсом!

Я аж съёжился, ожидая гневного визга Тамары Борисовны, но тут на мой лоб опустилась её
прохладная узкая ладошка.
— Что с тобой?

— Сейчас обойдётся… — кое-как прохрипев это, я всё-таки завалился на пол окончательно, жадно
ловя воздух и ртом, и носом. Там, у пола, пахло улицей, свежестью, цветами и немного пылью.

— Тебе нехорошо? Ты заболел?

— Не знаю…

— Сейчас, — я проводил взглядом струящийся подол и острые каблучки Тамары. Она,

действительно, вернулась очень быстро, с влажными салфетками, которыми принялась участливо
обтирать мне лицо, шею, плечи, грудь… Смеяться было больно, но не смеяться — невозможно.
Ведь у неё оказались тысяча и один поворот сценария, и все заканчивались тем, на что она
подвигала меня уже полгода.

Странно. Мне больше не мешал ни цвет её одежды, ни запах духов. А ковёр у двери оказался на
диво удобным для не вполне традиционного использования.

Тамара Борисовна впервые на моей памяти не придралась ни к каким показателям дэгэки, хотя по
привычке подключила к нему съёмный датчик и дотошно перечитала все мои показатели.

Я никак не мог отогнать назойливые мысли о том, сколько всего у неё доноров и все ли они
проходили (проходят? будут проходить?) этот ритуал. И поругивал себя за то, что так тупил, ведь
мог бы уже полгода как проводить приятно время, наведываясь в дом Томочки, а не пережидать
со скрежетом зубовным попадания в логово Тамары Борисовны.

Оказалось, ей нравится, когда её называют Томочкой, целуют в ушко, рассказывают пошлые

анекдоты, а в моменты страсти называют грубыми словами (в ответ на что она несильно шлёпает
по щекам). Что ж, у каждого свои причуды. Главное, в ипостаси Томочки она варила
сногсшибательный кофе с шоколадом и черносливом. Женился б я на тебе, Тамара Борисовна, не
будь ты реципиенткой!

Возвращаться домой не хотелось. Слишком расслабляющим образом подействовало на меня

знакомство с Томочкой. Слишком неторопливыми и благостными сделались мысли. Захотелось
вдруг побродить по Рикардовскому парку в верхнем городе, купить батон и скормить его уткам —
но это как-то банально. К тому же, уток и без меня перекормят сердобольные старушки и
малолетние дети. Но можно заглянуть к Дмитрию Евгеньевичу… а что? Мысль.

Он не удивился моему появлению, хотя наша с ним встреча должна была состояться через восемь
дней, да и всегда немного растерянная, но очень добрая, отечески-ласковая улыбка моего
второго реципиента показалась неестественно радостной и натянутой. Интересно, что случилось?

— Проходи, проходи, — он даже не сказал, что не ожидал меня увидеть, или что-нибудь вроде
того. — Ты книжку принёс, да?

— Н-нет…

Книжку я вернул ему два месяца назад и с той поры больше ничего не брал.

— Ну, всё равно проходи, давай, вон, тапки, давай в зал, там поговорим, я сейчас поесть принесу.
Похоже, несуществующую книгу он придумал на ходу. Зачем?

Он торопился, все его обычно размеренные и округлые движения стали остроугольными и

суетливыми. Я иногда видел, что так ведут себя доноры, особенно, когда хотят кого-то обмануть.
Может, реципиенты всё же отличаются от нас меньше, чем мы думаем?

Приходя в гости в это небольшое, по реципиентским меркам, жильё, я всегда чувствовал покой и
умиротворение. И сегодня-то пришёл, чтобы задержаться подольше в накатившем на меня
спокойствии, но странности поведения Дмитрия разогнали мирные эмоции, как разметают пыль
потоки воды на вечерней уборке.

Неприятная ассоциация.

Книги с любопытством следили за мною с полок, где не стояли ровными рядами, а дружно
толпились, норовя обогнать друг друга: каждая хотела, чтобы первой взяли именно её. Я погладил
корешки, успокаивая нетерпеливиц. Всё равно когда-нибудь прочитаю их все. Уютное тёплое
кресло рядом с журнальным столиком у окна, моё любимое место в этой комнате, показалось
жёстким и неудобным…

Да, наверное, мне следовало насторожиться именно в тот момент. Ошейник дээгэки, моё, если
так можно выразиться, удостоверение личности, «донорский группы крови идентификатор»,
указывающий не только группу, но при подключении съёмного датчика и полный биохимический
состав крови, дэгэки, который мне надели при рождении, которого я не замечал всю свою жизнь,
стал мне мешать. Так что я всё-таки трогал его. Нет, поправлять не пытался, это входит с молоком
матери — нельзя сдвигать ошейник, нельзя дёргать и так далее. Но я прижимал его к шее, в
надежде, что вот сейчас уберу руки, а кожа перестанет зудеть и чесаться.

Не помогало. И я снова и снова аккуратно почёсывал шею.

Дмитрий Евгеньевич бодро гремел на кухне посудой, а мне в голову лезли странные мысли. Я
думал о том, что реципиенты питаются не только кровью. Поэтому они, конечно, сильнее и
выносливее доноров, они живут дольше, стареют очень и очень медленно, и всё же не
дотягивают до вампиров, таких, какими их изображают книги. Стали бы они ещё сильнее и обрели
бы вечную жизнь, если бы не употребляли в пищу ничего, кроме крови?

Я думал о том, плохо это или хорошо, то, что наши реципиенты всё-таки не вампиры. Плохо ли,
что они не боятся света и не выпивают доноров до дна, когда испытывают жажду. Хорошо ли, что
они заботятся о донорах и ухаживают за ними, как… как за дойными коровами?

Сравнение насмешило меня, я принялся представлять себя и своих знакомых в стойлах и с рогами.

Дмитрий Евгеньевич вернулся в комнату с подносом с едой. Маленькие плошки, накрытые

сверкающими крышками, обычно в таких он приносил всякие горячие блюда. С благодарностью
приняв свою порцию, я снял крышку и задохнулся от абрикосово-персикового аромата.

Плошка покатилась по ковру, ударилась о стеллаж, подпрыгнула и завертелась.

Внимательный взгляд Дмитрия Евгеньевича был преисполнен понимания. Он — что-то понимал.

А я не понимал ничего, бормотал извинения, порывался встать и подобрать плошку, но тело было
обморочно-вялым и почти не слушалось, даже язык заплетался.
Дмитрий Евгеньевич улыбнулся, искренне и радостно, успокоил меня, сам сходил за чудом не
разбившейся керамической тарелочкой.

В ней было мясо. До того, как я отшвырнул её, в ней была запечённая под белым соусом свиная
отбивная.

Откуда мне примерещился снова фруктовый запах…

Дмитрий принёс ещё одну тарелку, уже без крышки. Вкуса отбивной я не почувствовал, проглотил
чуть ли не одним куском, торопливо распрощался с радушным хозяином, отмечая мимоходом,
что мы поменялись ролями, теперь неестественно затыкался и мельтешил я, а Дмитрий
Евгеньевич недоумённо пытался понять, чем вызван мой уход, или, вернее сказать, паническое
бегство.

Когда я пришёл домой, наклонился вставить ключ, лёгкий разряд тока в районе сонной артерии
заставил вздрогнуть, и тут же по моей шее покатилось что-то шершавое, то ли мохнатая гусеница,
то ли веточка…

То ли мой дэгэки.

Серый, безжизненный.

Не помню, как открывал двери, как закрывал их. Помню, что заметался по квартире в ужасе, и в
каждом углу мерещились то чёрно-коричневые костюмы ищеек, то их ослепительно белые
волосы. Я принюхивался, опасаясь, что вот-вот почую кошмарный аромат абрикосов и персиков.
Попробовал поскорее лечь спать, решив утром, как встану, сразу же отправиться в сервисный
центр. Какое там «спать»! Мне мешало всё, начиная с собственного тела и заканчивая зрением.
Всё, что попадалось на глаза, раздражало.

Сильнее всего бесило то, что я, кажется, начал не просто видеть в темноте, но — видеть с
закрытыми глазами.

Домашний доктор работал по отпечаткам пальцев, поэтому добыть дозу снотворного не

составило труда. Измерив мои подскочившие давление и температуру, аппарат и сам
порекомендовал чуть не пригоршню разных таблеток, которые должны были привести меня в
норму.

Пять минут, и сон пришёл, хороший сон, без сновидений.

Утром идти в сервисный центр расхотелось. Да и само оно для меня вдруг стало растяжимым
понятием. Утро пришло ко мне как раз в восемнадцать ноль ноль, когда начиналось время
занятий в спортзале.

Я даже почти дошёл до спортивного комплекса, когда понял, что занятие не состоится: допуск до
тренажёров и бассейна идёт через дэгэки, а мой сейчас бесполезен.

Путей было два. Домой, напиться по новой таблеток и завалиться спать — или всё-таки добраться
до сервисного центра.
Конечно, надо было идти в сервис. Я же видел, что случается с теми, у кого нет контакта с
ошейником! Видел, как работают ищейки! Но почему-то неизвестность и неопределённость того,
что случится со мной в сервисном центре, пугала ещё больше. Словно ищейки вдруг стали таким
простым и понятным злом, неизбежным, только если плохо прятаться. А если прятаться хорошо,
то, кто знает… ну, наверх мне больше не выбраться, это ясно, лифты работают на отзыве от дэгэки.
Но, может, получится скрываться внизу. Я же целый час бродил по улице, и ни одной нестерпимо-
белой головы не видел. И, может, не увижу. Если вот прямо сейчас не выйдет ко мне милая
девочка…

Не вышла.

Помывка кончилась, и я побрёл к дому.

Вечерние лампы, тускло-бежевые, превращали улицы в причудливые переплетения теней.

Обычно в сумерках я видел плохо, но что-то на самом деле произошло с моим зрением, ведь
видел всё это и раньше, но ещё ни разу мне не казались настолько нереальными дома, трубы
лифтов, антенны… расходящиеся по домам или, наоборот, выходящие на вечернюю прогулку
люди-доноры… казалось, я вижу их даже сквозь стены. Казалось, чувствую, как они пахнут.

Мне было страшно.

А ещё вдруг так некстати дико захотелось есть. Ну да! За последние сутки столько переживаний, а
из еды только маленькая, такая крошечная свиная отбивная в гостях у Дмитрия Евгеньевича! А
домашний повар — не домашний донор. Он не признает мои отпечатки, ему нужен будет дэгэки.

Вот будь на моём месте вампир… не реципиент, который даже не кусает, а подключает «доилку» к
ошейнику и откачивает себе в стаканчик двести-триста миллилитров крови, а настоящий вампир!
Тот, который прокусит кожу жертвы, разорвёт вены и будет сосать горячую кровь, пока не высосет
всю до последней капли, который будет пить не только и не столько кровь, сколько обречённость
и страх умирающей тёплой плоти…

О чём я думаю?!

Я даже головой затряс, чтоб избавиться от дурацких мыслей.

А они полетали-полетали вокруг меня, да и снова приземлились прямиком в голову.

А есть хотелось всё сильнее.

Может быть, Томочка совершенно случайно меня инициировала? Да, да, точно! Ведь мы же
целовались, и не только, а из книг Дмитрия Евгеньевича я успел узнать, что так называемый
«вампиризм» изначально был вирусным заболеванием, которым заражались, только если вдруг
слюна «вампира» попадала в кровь жертвы.

И что доноры появились потому, что не все люди после заражения «вампиризмом» начинают
пить кровь.

Но, скорее всего, эти мысли, роящиеся в моей голове, вызваны страхом. Банальным страхом того,
что меня вот-вот поймают. И моя кровь тысячами струек взовьётся вверх…
Стало немного спокойнее, потому что я понял, догадался чисто логически: ищейки убивают только
перед помывкой. Чтобы вода смыла все следы крови, которой после их охоты остаётся
предостаточно. А раз сегодня улицы больше не моют, меня не убьют ещё целых десять часов.

Пока не начнётся утренняя помывка.

У меня снова поднималась температура. Меня знобило, трясло. Ни с того ни с сего разболелись
суставы. Бежевые лампы гасли, а я видел всё чётче, всё лучше. Наверное, я сошёл с ума. И стал
социально опасен.

Я же загрызу первого же донора, который подойдёт ко мне ближе, чем на десять метров! И
реципиента, окажись он в нижнем городе, загрызу!

Ну когда же наконец он подойдёт!

Да, похоже, ищейки спасли меня в детстве от той женщины, ведь я сейчас тоже иду лёгким шагом
и улыбаюсь, изредка облизывая пересохшие от жажды — от голода! — губы, только вот одежда у
меня тёмная, и волосы тёмные, и глаза. Медленно плывут назад декоративные росписи на стенах.
Но мимо меня не проходят заинтересованные женские взгляды, я нравлюсь девушкам,
привлекаю их, притягиваю, но в то же время пугаю, и поэтому ни одна не подходит близко
настолько, чтобы я мог в один прыжок настигнуть её и убить.

Зачем же убить? Нет, нет. Не буду убивать. Просто выпью немного крови. Совсем немного. Пару-
тройку глотков. И жажда… голод! Голод отступит. И я пойду в сервис. Мне вернут контроль над
дэгэки, я поеду к Дмитрию Евгеньевичу, и мы вместе посмеёмся над тем, как, оказывается легко и
просто ломать донорские ошейники…

Мне надоело ждать.

Когда очередная жертва показалась из-за угла дома, я изменил траекторию движения, похоже, я
стал очень быстрым, потому что девушка определённо пыталась бежать — с такой скоростью
замелькали вдруг узоры на стене.

Тонкая кожа пропускала умопомрачительный аромат её крови. От него приятное тепло

разливалось в груди и хотелось в голос завыть от восторга, потому что под моими пальцами уже
была она, эта тонкая, тонкая кожа, эта тёплая, ароматная кровь, мне осталась самая малость, пара
движений, а суставы ломило от нестерпимой боли, а желудок свело, и ум помрачился от близости
развязки, вот, сейчас я узнаю…

Я узнаю, какова ты на вкус, кровь…

Запах абрикосов и персиков тараном ударил по нервам. Белизна волос ищеек резанула по глазам,
как нож.

Мои глаза вытекли.

Я ослеп.

Краем сознания ещё успел осознать, что тело моё трясётся, пронзаемое тысячами электрических
разрядов и даже услышал такой знакомый крик, часто будивший меня в детстве в кошмарах…
только кричала не женщина в светлом платье.
Кричал я.

Жизнь выходила из меня со свистом вырывающихся из тела струй крови. Оказалось, умирать —
это даже не больно. Больно перед смертью, а сама смерть как отсоединение съёмного датчика от
ошейника. Только что были зелёные буковки, и р-раз!

Чёрный экран.

— Он всё ещё дышит.

— Будем надеяться, что он выживет.

— Да, пока он продолжает дышать, надежда есть.

Кто это? Смутно знакомые голоса, только не узнать.

— При чём тут дышит, не дышит. Ты забыла, что у него было всего четыре часа? И что они уже на
исходе? Если он не придёт в себя в ближайшие пять минут, это будет конец.

— Ну почему же…

Я не понял, что случилось. Наверное, пять часов назад, сказал бы, что по моей щеке провели
пальцем.

Теперь же я ощутил соприкосновение с неорганической материей, за которой была живая

материя, тело. Температура тела, которое дотронулось до меня, была 37,1. В нём шёл лёгкий
воспалительный процесс. Рядом стояли ещё два тела, но их я почти не ощущал.

Они сказали, что у меня пять минут. Но как знать, может быть, они уже прошли? Вдруг меня
сейчас… уничтожат? Потому, что не пришёл в себя в ближайшие пять минут?

Я помнил, что надо пошевелиться, что-то сказать, но не помнил, как это делается. Невероятный
ужас охватил мой разум, и я заплакал. Словно только это и могло привести меня в чувство!
Вытирая кулаком слёзы, пытаясь подняться на… где? На столе? Свет резал глаза, он был слишком
ярким, Дми…

Дмитрий Евгеньевич?!

Тамара Борисовна…

То, что третьим попался на глаза Женька, меня уже не удивило.

В голове прояснилось, воспоминания выстроились в правильном порядке.

Сутки назад я утратил контроль над дэгэки, а четыре часа назад меня убили ищейки.

Трое реципиентов улыбались мне ободряюще. Совершенно искренне.

— Ну, всё, поздравляю! — говорил Дмитрий Евгеньевич, и Тамара с Женькой согласно кивали и
тоже поздравляли. Голоса их звучали странно, так, как будто бы я слышал их в очень качественных
наушниках, но с большого-большого расстояния. Да и сами они были очень далеко, при этом
видны в мельчайших подробностях. Вроде как в перевёрнутый бинокль.
Голова кружилась.

— Ты понимаешь теперь? — спрашивал Дмитрий Евгеньевич, и я пытался покачать отрицательно

головой, но качался весь, целиком, и светлая комната, набитая угрожающего вида аппаратурой
покачивалась перед глазами, и передо мною были то трое людей, то как-то вдруг по двое — по
трое каждого, я еле сдерживался, чтобы не захихикать. — Ты не понимаешь, вижу. Но поймёшь.
Так должно было быть, понимаешь? Ты родился таким. Ты таким вырос. Ты всю свою жизнь шёл к
этой минуте. Понимаешь? Нет? Но я должен сказать это тебе сейчас. Ты помнишь ведь, мы
постоянно были рядом с тобой. Ты должен был догадываться. Ты спрашивал у меня об этом, я
рассказывал тебе, ты…

Я помнил, что он рассказывал, но плохо помнил, что. Что-то о том, что каждый организм
индивидуален, но есть определённые общие черты… что общие черты разных организмов
обуславливают их реакции на внешние раздражители, но при чём здесь это? Ах, да, реакции на
вирус… вроде как донор не способен заразиться просто по определению. Для его организма вирус
вампиризма сродни простуде. Потемпературил, и забыл. Реципиент станет гемозависимым. А
вот… а вот другой, третий тип, или погибнет от скоротечной лихорадки, либо переродится… как же
он их называл, этих третьих…

Дмитрий Евгеньевич протянул руку в прозрачной пластиковой перчатке:

— Тебе помочь, или ты сам встанешь?

Я тоже протянул руку и замер, молча разглядывая чёрный манжет, чёрный рукав с клином
коричневой ткани, странной ткани, которая, вместо того, чтобы темнеть от воды, светлеет.

И молнии. Тонюсенькие молнии, неустанно бегущие по бледным пальцам.

А когда я подойду к зеркалу, увижу и белые, белые-белые волосы.

Наверное, все ищейки седеют, когда их пробуждают к истинной жизни.

Мара Полынь
[email protected]
http://zhurnal.lib.ru/p/polynx_m_l/

О привидениях и программистах

В опенспейсе было непривычно тихо: не стучали клавиатуры десятков работающих

людей, не плавали над перегородками говорящие головы, не булькали кулеры, не гудели
компьютеры, не шуршало море голосов. Последние работники торопливо прощались и
желали спокойной смены охранникам. Михаил окинул взглядом помещение и повернулся
к сопровождавшим его людям:
— Можете взять любой компьютер, который посчитаете нужным. Чтобы привлечь
его внимание, достаточно просто включить машину и начать что-нибудь делать. На самом
деле он и к просто включённым машинам подходит — из-за этого мы были вынуждены
перенести серверную в другой офис, — Михаил неловко замолчал. Он нервничал и явно
не жаждал оставаться в офисе дольше необходимого. — Я вас оставлю, офис в вашем
распоряжении на всю ночь. Но он не очень любит когда людей больше одного, так что
может вообще не появиться.
— Я помню, вы говорили, что уже обращались за помощью… в церковь? —
Заговорил один из сопровождающих Михаила, высокий тощий молодой человек. Он
казался частью какой-то чёрно-белой фотографии — тёмные аккуратно подстриженные
волосы, угольно-чёрные глаза, такие, что непонятно где заканчивается радужка и
начинается зрачок, бледная кожа, белоснежная рубашка, наутюженный чёрный костюм-
тройка с галстуком и туфлями в цвет.
— Да, помещение было освящено, проводились обряды изгнания злых духов, но
ничего не помогло. — Михаил покосился на священника, также пришедшего с чёрно-
белым молодым человеком. Он был очень молод, по-видимому, только закончил
семинарию. Было странно видеть его здесь — бледного, безбородого, с большими
голубыми глазами и длинными, слегка вьющимися русыми волосами, заплетёнными в
косу. Зачем вообще он подался в священнослужители? Таких чаще встретишь на подиуме
или в образе домашнего любимца какой-нибудь богатой дамочки.
— А ещё что-либо вы предпринимали?
— Нет, кафедра посоветовала обратиться сразу в компанию DDC, к вам. Для
экономии времени и денег. Хотя об экономии я бы не был столь уверен, вы требуете
баснословных сумм за свои услуги.
— Зато мы гарантируем результат, — молодой человек холодно взглянул на
Михаила, до последнего надеявшегося выторговать хоть какую-нибудь скидку. —
Договор подписан, и мы не меняем условия, — Добавил он, как будто бы читая мысли. —
Если кроме христианских священнослужителей здесь никого не было, то вы можете идти.
Благодарю.
— До свидания.
— Спокойной ночи, — молодой человек медленно двинулся вдоль рабочих мест.
Михаил замялся, сомневаясь, не будет ли его уход казаться бегством.
— Не волнуйтесь, у меня есть список всех обрядов, совершённых здесь ранее, —
отец Гавриил, как представили священника Михаилу, успокоительно положил руку ему на
плечо. — Идите и ни о чём не беспокойтесь. Завтра вы всё узнаете.
— Да, до свидания, — ещё раз попрощался Михаил и поспешил к выходу. Ни
чёрно-белый человек со странным именем Даб, ни молодой священник, чертовски
похожий на девушку, не внушали того доверия, которое должны бы внушать
специалисты, стоящие таких денег. Закрыв за двери в офис, охранники с любопытством и
недоверием покосились на оставшуюся в опенспейсе пару и закрылись у себя в каморке.
— Огер, можешь пока привести в порядок всё, что раньше здесь наделали твои
братья? — чёрно-белый молодой человек нажал кнопку питания самого ближнего
компьютера. Последний ровно загудел и защёлкал, загружая систему, и осветил стол
молочным светом монитора. — Вот этот подойдёт, — Даб вздохнул, открыл папку с
делом и начал читать достаточно громко, чтобы было слышно священнику, читающему
молитву в другом конце помещения:
— Сергей Данилов, скончался от инфаркта миокарда на рабочем месте, полтора
года назад. Разработчик. Его группа отставала по срокам, поэтому они регулярно
оставались с переработками после работы и выходили также на выходных.
Переутомление и постоянное нервное напряжение в сочетании с не очень крепким
здоровьем и нездоровым образом жизни сыграли своё дело. Когда в один из вечеров
Сергей остался в офисе один, с ним случился приступ, и рядом не оказалось никого, кто
смог бы помочь. Его уже остывшее тело нашла охрана во время ночного обхода.
Компанию засудили за нарушение ТК, но в итоге они смогли продолжить свою работу,
хотя теперь условия труда соблюдаются неукоснительно. Из-за произошедшего штат
компании значительно уменьшился, они съехали в другой офис приблизительно год назад.
Текущая фирма уже третья, которая снимает это помещение. Даже несмотря на
невероятно низкую арендную плату, особенно для этого района, дольше нескольких
месяцев здесь никто не продержался — мстительный дух Сергея Данилова появляется в
офисе после семи вечера и начинает барабашить. Если оставлять включёнными
компьютеры, то он портит и вытирает данные, пишет угрожающие послания. Около
шести человек, остававшихся после работы, попали в больницу с разной тяжести
психическими расстройствами или физическими увечьями. Количество не обратившихся
за помощью точно установить невозможно. Как результат — в офисе после семи никто не
остаётся, оставить включённой какую-либо технику тоже невозможно. В общих чертах
всё.
— Спасибо. Имеет значение на каком языке писал умерший?
— Думаю, нет, — Дабзадумался рассматривая рабочий стол компьютера. —
Кликни, как закончишь, я пока поимитирую местных.
— Обрывки старых молитв я снял, наша сеть тоже готова, — спустя полчаса
вернулся Огер. — Теперь тебе ничто не помешает.
— Благодарю. Пока ты работал, ты что-нибудь слышал?
— Нет, пока тихо.
Потянулись одна за другой чашки кофе. Настала полночь, а в офисе по–прежнему
ничего сверхъестественного не происходило.
— Даб, может, я слишком много "шумел", пока работал, и он сегодня не появится?
— отец Гавриил подошёл к Дабу, что-то набирающему на компьютере. Сидеть, ничего не
делая, становилось всё скучнее и скучнее. — Может, тоже попробовать имитировать
работника?
— Нет, подождём ещё немного, — на последнем слове из его рта вырвалось
облачко пара — в помещении резко похолодало. — Вот видишь — терпение и труд всё
перетрут. Держись рядом, мне может понадобиться помощь, — Даб поправил галстук и
встал. В нескольких метрах от них в проходе начали проявляться черты человеческой
фигуры. Послышался писк писиспикера и шуршание тысяч клавиатур.
— Что это?
— Кажется, его аналог громыхания цепями.
Загудели невидимые кулеры.
— А это завывание ветра в печной трубе, думается мне.
Призрачная фигура протянула к работающему компьютеру руки. Открылся vim, и
по экрану побежали строки каких-то непонятных символов и бессмысленных слов. Вдруг
компьютер неестественно завыл и захрюкал, потом внутри что-то звякнуло и монитор
погас. В наступившей тишине Даб тоже поднял руки и направил ладони на привидение.
— packageDDC::Daemon::Status::SERDA; — на пробу быстро произнёс он.
Пылающие буквы зависли в воздухе.
— # $Id: SergeyDanilov "[email protected]" $

use strict;
use warnings;

use DDC::Core::Daemon;
use base qw(DDC::Core::Daemon);

sub new {
my $class = shift;
my $self = shift;

bless $self, $class;

}
— Господи, какая чушь, — вздохнул отец Гавриил рассматривая переливающиеся
строки. — Чем сейчас забиты головы людей. И что это ты сейчас сделал? — он посмотрел
на уплотнившегося и зарычавшего что-то призрака.
— Дал ему форму, — буркнул Даб. — Чтобы что-то уничтожить, нужно, чтобы оно
существовало в той же плоскости бытия, что и оружие, его уничтожающее, — он
неопределённо взмахнул руками. — Теперь не перебивай, сейчас будет очень важная
часть.
sub DESTROY {
my $self = shift;

$self->commit_state ('shutdown');

$self::SUPER->DESTROY;
}

1;

package main;
my $daemon = DDC::Daemon::Status::SERDA->new;
undef $daemon;

Призрак пискнул и схлопнулся. Какое-то время в воздухе ещё висела белая точка,
как на остывающем экране старого телевизора, но потом исчезла и она.
— СУПЕР-ДЕСТРОЙ, — передразнил Даба отец Гавриил. — Куда катится этот мир!
— Но сработало же.
— Аминь.
Строки заклинания блекли и постепенно исчезали, температура воздуха вернулась
в норму и во время разговора изо рта больше не вырывались облачка пара.
— Вот раньше были времена — все духи и призраки, что жили на православных
землях, подчинялись православным молитвам. Знаешь псалмы и молитвы — только
помни, в каком случае что читать, да не забывай вкладывать душу и сердце. А теперь
разброд и шатание: и буддистские тексты знай, и исламские не забывай, а после
технической революции вообще безумие началось. А почему такое происходит? От
баловства! Попомни мои слова, Огер, добром это не закончится, — Даб достал мобильник
и набрал Михаила. Несмотря на поздний час, на том «конце провода» явно не спали и
ждали звонка. Пока Даб разговаривал, отец Гавриил ещё раз обошёл офис, освящая углы.
— Я тоже закончил, ну что, по домам?
— Я ещё в офис заеду. Хочу документы по этой сделке привести в порядок до утра.
А тебя домой?
— Да. Я отчёт днём напишу. Церковники, в отличие от порождений Тьмы, по
ночам обыкновенно спят.
— Ну, тебе виднее, — Даб улыбнулся и помахал охранникам, чтобы их выпустили
из офиса. — А ездить в одной машине с нечистью тебя не пугает.
— Нет, не пугает. Я уже давно освятил пассажирское место в твоём BMW.

Сумеречный Макс
darkmeister.livejournal.com

О бабушках и крокодилах

Октябрину Семёновну знал и боялся весь дом.

К примеру, когда она выходила во двор, сидящие у подъезда старушки быстро подхватывались и,
мелко семеня, перебирались на дальнюю лавочку в глубине двора.
Нет, вы поняли? Те самые подъездные старушки, которые были способны за пять минут
зачморить нашего участкового Поллитренко до состояния жёстко изнасилованной черноморской
медузы, при появлении Октябрины Семёновны тихо сваливали в шуршащую тень.
Октябрина Семёновна никогда не кричала. И вообще не повышала голос. Но взгляд у неё был
такой…
Литературных штампов на эту тему достаточно. «В её глазах была видна смерть…» «Взгляд её
напоминал колючие льдинки…» «Её пристальный взор выпивал из вас жизнь…» Всё не то.
Пожалуй, я скажу так. Если Октябрина Семёновна смотрела на вас с неодобрением, то вы чисто
физически ощущали, что в ваше сердце вворачивается ржавый ледяной штопор. Причём
левосторонне закрученный.
Последние годы перед пенсией наша героиня работала вахтёром на единственном в городке
оборонном предприятии. И смею вас заверить, что в её смену никто не рисковал вынести с
проходной даже самого маленького захудалого шурупчика.
А по слухам, в молодости Октябрина Семёновна служила в расстрельной команде НКВД. И вы
знаете, этим слухам хотелось верить.
К счастью всех обитателей двора, начиная от собаковладельцев, и заканчивая орущими
младенцами, Октябрина Семёновна появлялась на свежем воздухе не каждый вечер. Обычно она
проводила по нескольку суток дома, тщательно перечитывая подшивки газеты «Правда».
Но в субботу утром она с неизменностью мусороуборочной машины выходила во двор, за
несколько секунд железной рукой наводила железный порядок и, сурово блеснув железными
застёжками туго набитого ридикюля, отправлялась в гастроном, где с той же железной
неотвратимостью покупала батон докторской колбасы. И горькое горе ждало директора
гастронома, если колбасы не было.
А после этого Октябрина Семёновна чеканным шагом Терминатора шла…
Как вы думаете, куда?
В зоопарк.
Да, в городишке был свой постоянный зоопарк. Как гласила легенда, как-то раз в прошлом веке
проезжий зверинец остановился здесь на недельку. А тогдашний владелец зверинца влюбился в
дочку местного купца Бурдюкова, тут же покатал её на слоне и чуть ли не на этом же слоне сделал
ей предложение. Короче, зверинец дальше никуда не поехал, остался в городке, и даже райцентр с
тех пор судорожно завидовал местному зоопарку.
На воротах в зоопарке бессменно пребывал охранник Вася. Когда-то, в самое первое появление
Октябрины Семёновны, Вася имел неосторожность сделать ей замечание:
— Билетика вашего не вижу? — сурово нахмурился охранник Вася.
Октябрина Семёновна неторопливо достала удостоверение сотрудника ВОХР и рука её, чертя
зигзаги, молнией мелькнула в воздухе.
Форменная куртка охранника Васи рассыпалась лоскутками, упав к его ногам. На коже не было ни
царапины.
— Ещё вопросы? — холодно поинтересовалась Октябрина Семёновна.
Вася, сам не понимая, откуда у него это знание, сложил руки перед грудью лодочкой и тихо
поклонился в пояс.
— Прошу прощения, сэнсей-тян, — тихо прошелестел он.
— То-то, — удовлетворённо сказала Октябрина Семёновна и величавой ладьёй проплыла в ворота
зоопарка.
Про билет охранник Вася больше не спрашивал никогда.
В зоопарке Октябрина Семёновна не обращала внимания ни на кого. Она игнорировала слона,
сквозь зубы плевала в бассейн с бегемотом, одним движением брови вводила в ступор
расшалившихся зебр. Суровая старушка целеустремлённо шла к бассейну с крокодилом.
Там она присаживалась на бортик, без всякого кряхтения снимала туфли, чулки и начинала
беззаботно болтать ногами в воде.
Директор зоопарка, опять же, в первый раз увидев эту картину, бросился к Октябрине Семёновне,
вопя, как спермотоксикозныймамонт:
— Гражданочка!!! Что вы делаете?!!! Там хищник!!!!
Октябрина Семёновна посмотрела на директора своим фирменным взглядом. Директору тут же
захотелось окуклиться, и желательно на пару сезонов. Вдобавок крокодил выполз на краешек
бассейна и нехорошо лязгнул зубами в опасной близости у коленки непрошеного защитника
посетителей.
Несмотря на застарелый радикулит, директор зоопарка ухитрился сделать тройное сальто назад.
— Брысь отсюда, — холодно резюмировала Октябрина Семёновна. — Мы тут как-нибудь сами
разберёмся, правда?
И с этими словами она нежно погладила крокодила по голове.
Директор после этого зарёкся делать замечания всем посетителям вообще, а Октябрина Семёновна
каждую субботу сидела на бортике бассейна, болтала ногами в воде и кормила крокодила
колбасой, приговаривая:
— Знаю, маленький. Всё знаю. Все гады, все сволочи. Не кормят вас, воруют, народные деньги
растранжиривают… Эх, Сталина на них нет…
Крокодил плавал кругами в бассейне, вилял хвостом и время от времени благодарно тыкался в
ноги обожаемой хозяйки жёстким носом. В отличие от людей, он с первой секунды просёк, с кем
имеет дело, и в любой момент был готов опрокинуться на спину, чтобы Октябрина Семёновна
почесала ему светлое брюшко.
Как-то в начале августа Октябрина Семёновна заболела.
Нет, за её долгую жизнь ей приходилось болеть. Кажется… раза два или три. Впрочем, записей об
этом в её поликлинической карточке не существовало, потому что врачей она не вызывала
никогда.
— Как же, — бормотала она. — Дело врачей… Помню-помню… Нет уж, сама как-нибудь.
От любых болезней Октябрина Семёновна практиковала один-единственный рецепт. Десять
таблеток аспирина на литр спирта. Употреблять — сколько организм выдержит.
Питалась всё это время Октябрина Семёновна исключительно лендлизовской тушёнкой, запасы
которой ( с надписью «Дата изготовления — 1943 год») громоздились у неё в чуланчике.
Через месяц Октябрина Семёновна была здорова, как свежеотполированный рельс.
И нарисовалась на ступеньках подъезда с неотвратимостью Немезиды.
Ага. За время её болезни обитатели двора имели неосторожность несколько расслабиться.
Младенцы превысили громкость больше положенной, малыши вовсю швырялись друг в друга
казённым песочком, тинейджеры имели неосторожность пить в беседке пиво.
А владельцы собак, вместо того чтобы гулять в отведённом месте, указанном инструкцией
горсовета, весело тусовались на ближайшем газоне.
— А где положено с собачками гулять? — поинтересовалась Октябрина Семёновна голосом,
каким мог бы заговорить оживший устав внутренней караульной службы.
Хозяева собачек хором икнули и спрятались под лавочку.
Королевский пудель Рокфор со всей куртуазностью упал в обморок.
ПитбульРокки мелко задрожал и начал писаться мелкой прерывистой струйкой, не в силах
остановиться.
Лабрадор Додж с испугу проглотил полуметровую палку, которую только что с большим трудом
отвоевал у овчарки Хани.
Октябрина Семёновна приподняла верхнюю губу, обнажив прокуренные желтоватые клыки.
Через секунду на газоне не было никого.
Октябрина Семёновна удовлетворённо хмыкнула и привычным маршрутом через гастроном
отправилась в зоопарк.
Что-то было неправильно.
Метались у ворот жёлтые неподметённые листья, крутились конфетные фантики, не было
щебечущей очереди, а сами кованые ворота были распахнуты настежь.
Охранник Вася тупо сидел на ступеньках будки и пил из горлышка водку.
— Доложить ситуацию! — рявкнула Октябрина Семёновна, видя подобное безобразие.
Вася грустно посмотрел на разгневанную командиршу.
— Закрыли нас, — горько сказал он. — Нерентабельно, и всякое такое. Зверей — кого
перепродали, кого просто выпустили, кто-то пока остался… Эх, жизня наша… А куда идти?
— Бороться! — грянула Октябрина Семёновна. — Что за внешний вид? На гауптвахту захотел?
Охранник Вася выронил бутылку и упал со ступенек. На четвереньки. В той же позиции он
шустро промчался в ворота и спрятался в зарослях ближайших кустов, не обращая внимания, что
это был шиповник.
— А и чёрт с тобой, — махнула рукой Октябрина Семёновна.
Строевым шагом она прошествовала к крокодильему бассейну, попутно отмечая всеобщее
запустение и упадок. Где-то в вольере жалобно игогокали зебры. Октябрина Семёновна одним
движением ребра ладони смахнула запертый замок.
— Выдвижение на юг! — приказала она. — Подножный корм — возле дороги, если что —
договоритесь с угнетённым крестьянством! Главное — не останавливаться! Не для вас здешний
климат. К зиме чтоб были далеко южнее! Приказ ясен?
Зебры встряхнули короткими гривами, и все, как одна, коротко поклонились.
— Аллюр три креста — марш! — рявкнула Октябрина Семёновна, машинально нашаривая
ридикюль вместо привычного когда-то маузера.
Белый медведь горестно обнимал лапами пустую кормушку.
— И что дальше? — холодно поинтересовалась решительная посетительница.
— Бросили вот все… — развёл лапами медведь.
— Фонтан на городской площади знаешь?
— А, когда проезжали, видел, да…
— Поселишься там. На задних лапах стоять умеешь, колесо крутить, голодный вид изображать?
Медведь яростно сглотнул слюну и закивал.
— Так вот. Живи там. Перед префектурой всегда народу много. Полынью себе лапами
разломаешь. Чуть-чуть поработаешь — рыбки накидают. Уловил идею?
Белый медведь закивал так, что стал похож на вошедшего в резонанс китайского болванчика.
— Будешь эмблемой города, — добавила Октябрина Семёновна. — Хватит страдать! Лапы в руки
и вперёд! Марш, чёрт возьми!
Тоскливых бурундучков решительная посетительница зоопарка пинками выгнала в ближайший
парк:
— Косите под белочек! — напутствовала их она. — Люди, существа, в сущности, добрые.
Семечек насыплют, орешков, фисташек, пива плеснут. А весной — бегом в родную тайгу! Все всё
поняли?
Бурундучки массовым меховым потоком ринулись обживать городской парк.

Крокодилий бассейн был пуст. Точнее, где-то в середине оставалась маленькая лужица, в которой
и лежал, скрючившись извращённым бубликом, когда-то великолепный изумрудный крокодил.
Октябрина Семёновна не стала садиться на край бассейна. Она расположилась на ближайшей
лавочке и коротко прищёлкнула пальцами.
Крокодил выметнулся из опустевшего бассейна, как комета. На скрюченных лапках он подбежал к
обожаемой хозяйке, рухнул у её ног, положил голову к ней на колени и застыл, пока она гладила
его по спинному гребню.
Октябрина Семёновна одной рукой закурила «Беломор»
— Ну так что? — тихо спросила она.
— А ничего, — горько сказал крокодил. — Осень уже. А потом зима. Сдохну я.
Октябрина Семёновна машинально гладила крокодила по жёсткому спинному гребню и молчала.
— Совсем плохо? — спросила она минут через десять.
Крокодил изобразил своим телом что-то, похожее на пожатие плечами.
Октябрина Семёновна отшвырнула окурок, резко встала, и кривая улыбка осветила её лицо:
— Слушай мою команду! — рявкнула она.
Крокодил горизонтально вытянулся по стойке «смирно».
— Пошли! — скомандовала Октябрина Семёновна. — Жить будешь у меня в ванне, рядовой!
Думаю, не поссоримся. И гулять во дворе будем, обязательно… А то собачники что-то совсем
распоясались.
И Октябрина Семёновна мечтательно ухмыльнулась.

Миронов Дмитрий
[email protected]

Преображение Вани Пышкина.

1.
Когда жена Ивана Пышкина заявила мужу, что уходит от него к маме, Ваня сидел на полу спальни,
скрестив ноги, и медитировал. Когда она, злобно ругая супруга нехорошими словами, металась по квартире
и собирала свои шмотки, тот продолжал медитировать. Когда по пустому подъезду эхом прокатился
финальный хлопок дверью, символизировавший контрольный выстрел в чахлое Ванино мужское
самосознание, Ваня и бровью не повёл. У него даже не возникло желания приоткрыть глаз и привстать,
чтобы посмотреть в окно, не заберёт ли семенящую по двору супругу, сгорбившуюся от тяжести сумок с
барахлом, подозрительная белая «мазда», пару раз уже подвозившая её. В тот драматический момент ум
Вани был занят другим — он продолжал чувствовать в раскрытых ладонях горячую пульсацию праны,
семимильными шагами приближавшей его к просветлению.
Вообще-то, Ваня был вовсе не таким уж лодырем и бесчувственной скотиной, каким мог показаться на
первый взгляд. И совсем не был импотентом и уж тем более козлиной безрогим, коим выходил из
рассуждений охваченной праведным гневом супруги. Жену он по-своему любил и в меру сил готов был не
покладая рук трудиться на благо своего ещё молодого семейства. Не его же вина, что его мозги имели
какую-то закавыку, благодаря которой из всего, за что бы он ни брался, редко выходило что-нибудь путное.
Он успел поработать и лаборантом в институте микробиологии, и менеджером по продажам в оконной
фирме, и складским работником и охранником в офисе, и просто торговал на рынке. Всего уже и не
упомнишь. Но нигде Ваня не задерживался слишком долго и везде оказывался в минусе. Мозг его вечно был
занят чем-то далёким от работы. То сочинял стихи, то размышлял над теорией мироздания или над
выведением новой породы тонкорунных коз, то занимался тренировкой на клиентах своих телепатических
способностей. Понятно, что после недели Ваниной работы начальники хватались за голову и выгоняли его
вон. Промежутки же между работами у Вани имели обыкновение затягиваться, потому что он то и дело
принимался за написание многотомных литературных трудов. Чаще же, правда, просто валялся на диване,
вперив взор в потолок, откуда ожидал творческого вдохновения. Как видим, у супруги были некоторые
основания для недовольства. Но по своей заковыристой логике Ваня был в чём-то даже прав. Чем всю жизнь
напрягаться по мелочам, обеспечивая прожиточный минимум, можно один раз упереться, создавая что-
нибудь эпохальное, а затем всю жизнь безбедно почивать на лаврах интеллектуальной собственности. И
ремонт он не делал из-за того же юношеского максимализма. И вправду, чего обустраивать жалкую двушку
в панельном доме, не лучше ли сосредоточить свои усилия на том, что позволит легко купить особняк где-
нибудь на Рублёвке? И чего дарить жене букетик жалких гвоздик, если через год он подарит ей яхту?
Вот и вышеупомянутой медитацией Ваня занялся, желая лишь раскрепостить свои творческие
способности, в наличии которых уже начал было сомневаться, впадая во всё более длительные приступы
депрессии. На книгу по медитации он наткнулся в сети, совершенно случайно, но был сразу же
заинтригован. Собственно, книга была не по медитации, скорее по цигун— управлению своей внутренней
энергией «ци» или «праной», как её чаще именовал автор. Эта загадочная субстанция, двигаясь по
невидимым меридианам внутри нашего тела, оказывается, была в ответе за всё. За то, как желудок
переваривает пищу, а мозг переваривает информацию, за то какие тараканы будут шевелиться сегодня в
твоей голове, сколько эндорфинов или тестостерона выделится в кровь, наполняя тебя счастьем и
уверенностью, тоской или хандрой. А ещё она напрямую была связана с загадочным, тонкоматериальным
уровнем бытия, откуда люди, по всей видимости, черпают вдохновение или интуитивные озарения.
Научившись управлять своей праной, человек не только растворял блокировки на своем тонком теле,
являющиеся причинами болезней или отклонений характера, но и выводил себя на новый, более высокий
уровень существования. Что это за уровень, и словами описать было невозможно — всё равно, что слепому
объяснять, какие бывают цвета.
Ваня считал себя критичным, въедливым читателем, но от прочитанного пришёл в полный восторг. В
тексте чувствовалась не только жизненная мудрость автора и его многолетний практический опыт, от
страничек, мелькающих на голубом фоне ворда, так и веяло древней, завораживающей мудростью востока.
Особенно пришлась к душе Ивана концепция дхармы. Дхарма — штука, которая есть у каждого человека.
Это его предназначение, его миссия, его роль в жизни мира. У кого маленькая, у кого большая, дворник ты
или президент, неважно. Но если человек нашёл и исполняет свою дхарму, жизнь его приобретает совсем
иное качество. Дхарма — это когда тебе что-то очень нравится и очень хорошо получается, так, как ни у
кого другого. И катит, словно по накатанной колее, словно кто-то сверху помогает и мысли нужные
подсовывает. По этой теории выходило, что это не Ваня такой непутевый, никчёмный человек. Просто он
ещё не вышел на свою дхарму. А когда выйдет, то…. Дух захватывало от самых смелых предвкушений.
Вот почему Ваня остервенело принялся за выполнение надлежащих упражнений. Тем более, что они
были вовсе нехитрыми. Надо было два раза в день не менее чем по часу сосредотачиваться либо на своих
внутренних ощущениях, либо на макушечной чакре, иногда дополняя самосозерцание дыхательными
упражнениями. Для кого-то, может быть, это представляло сложность, но только не для упертого,
маниакально настроенного Вани. В первый же день занятий Ваня почувствовал шевеление внутри
загадочной, тёплой и упругой праны, которая, словно омывая его, с каждой секундой приближала к
просветлению. Ваня возликовал, окончательно уверовал в силу медитации и стал часами просиживать,
скрестив ноги, в маленькой комнате. В этот-то момент и лопнуло терпение его многострадальной супруги.
Того, что муж вместо лихорадочных поисков работы часами сидит, не шевелясь, на одном месте, она снести
уже не могла. Но Ваня был уверен: через некоторое время сторицей вознаградит её за все страдания,
поэтому не особенно волновался.
 Через пару дней после ухода супруги, правда, Ванин энтузиазм поубавился. Многочасовые
самоотверженные занятия вместо просветления приводили к заметной, усиливающейся головной боли.
Вместо душевного равновесия и блаженного глубокого покоя, который должен снисходить на
практикующего медитацию, Ваня всё более отчётливо ощущал, как некая сила, накапливаясь и разрывая
голову болью, словно выталкивает его из медитации. Ваня не сдавался, и вскоре его голова болела уже
беспрерывно, да так, что по ночам мешала заснуть. Может, он что-то делает неправильно? Ваня в десятый
раз перечитывал рекомендации и никаких ошибок в своей медитации не находил. Это была катастрофа,
оставляющая его у разбитого корыта, в пучине глубокой депрессии. Ваня готов был предаться земле, но
вдруг на глаза ему попалась фраза, которую он с самого начала почему-то пропустил. «Учитывая огромный
потенциал данных упражнений, — писал автор, — к занятиям рекомендуется приступать под наблюдением
опытного наставника, который подкорректирует вашу работу, согласно специфике вашей индивидуальной
энергосистемы. Иначе за последствия автор ответственности не несёт».
Все ясно, — подумал упавший духом Ваня, — очередная выжималка денег с несчастных лохов. А вдруг
не выжималка? По логике-то автор прав. Любому сложному делу, чтобы не наломать дров, должен обучать
наставник. Ваня оживился и в конце книги отыскал ссылку на электронный адрес и телефон автора,
предлагающего свои услуги в качестве индивидуального или группового наставника, если желающих будет
несколько.
Ваня позвонил по указанному номеру, и приятный, очень интеллигентный мужской голос предложил
ему дня через три записаться на консультацию, которая стоила тысячу рублей. Ваня отчаянно скрипел
мозгами, пытаясь понять, в разводилово он влип или в нет. Через три дня — это хорошо, значит, у автора
есть клиенты, не один он такой дурак. Да и в разводиловках, наверное, назначают встречу сразу, чтобы не
спустить с крючка разогретого лоха. И голос вроде проникновенный, порядочный. С другой стороны, у всех
мошенников голос проникновенный. А тысяча рублей уплывёт за час сомнительной болтовни! Зелёненькая,
полновесная, такая приятная на вид бумажка, убирающая столько мелких житейских проблем. Не жирно ли?
Хотя сейчас везде такие цены…. Но у него нет лишней тысячи рублей!
Ваня соображал минуты три, после чего всё же на консультацию записался. Остановиться он уже не мог,
слишком многое было поставлено на карту, а перспективы, подробно нарисованные в голове, были слишком
заманчивыми. Через десять минут Ваня уже сбегал вниз по лестнице, собираясь посетить своего старинного
дружка, иногда ссужающего его деньгами.
Эх, знала бы супруга, чем занят её благоверный в тот момент, когда она мрачно чистит картошку на
кухне маминой коммуналки! Что он ничуть не озаботился её опасными манёврами и вместо того, чтобы
рыть носом землю для возвращения своей ненаглядной жены, он ещё и денег пошёл занимать для своих
бредовых идей! Но даже если бы она и знала, вряд ли бы смогла как-нибудь повлиять на ситуацию.
Ваня занял у приятеля тысячу рублей и с нетерпением принялся ждать четверга, на который была
назначена волнующая консультация.

2.
Четверг продолжил череду жарких июльских деньков. В ярком небе лениво ползли редкие облачка, на
улицах плавился в жарком мареве асфальт, глаза щурились от сверкающих солнцем витрин. День только-
только пошёл на спад, и жара была в самом разгаре. Ване хотелось пить, и по дороге он подумывал, не
купить ли газировки, но решил поберечь последние деньги и только сглатывал густую слюну.
Адрес привёл его в какой-то спальный окраинный район с обширными, неухоженными пустырями и
вялыми стройками. Что это, интересно, такое — Старозаботинская улица, дом 48, подъезд 3 «А»? Не похоже
на жилой дом. Может, учреждение какое? Больница? Ага, психушка, — хмыкал Ваня про себя, высматривая
редкие номера на высотках, — откуда меня уже не выпустят. Но это оказался именно жилой дом, с
отдельной полуподвальной дверью, которая и называлась подъезд 3 «А». Ступенечки к двери были
аккуратными, дверь — с евроотделкой, табличка над ней золотистая. Изящная надпись на таблице гласила:
«Школа внутренней энергетики «Путь тысячи лепестков лотоса». В общем, Ване понравилось. Он поискал
звонок, потом просто нажал на ручку и вошёл в вожделенную сумрачную прохладу.
Нежный перезвон дверного колокольчика слился с чириканьем канарейки, плавно колыхнулись листья
большого папоротника, игриво взметнула хвостом золотая рыбка в большом аквариуме. Хорошо здесь, —
подумал Ваня и увидел старушку, сидящую за монитором неподалеку от входа. У Вани отлегло от сердца.
Такие прихожие и такие ухоженные интеллигентные старушки могут быть только в порядочных
учреждениях.
— На прием к Виктору Тимофеевичу? — приветливо спросила старушка. Ваня понял, что так зовут
автора книги, и согласился. Старушка предложила ему сесть, не переставая обволакивать его мягкой речью:
— Вам на сколько? На три часа? Господин Пышкин? Очень хорошо, Виктор Тимофеевич сейчас
освободится. Вы, наверное, с ним самим договаривались? Не помню, чтобы я вас записывала. Фамилия у вас
запоминающаяся, пышная. А сами вы стройный. Хотите, проспектик полистайте, а здесь статьи про нашего
Виктора Тимофеевича. В том, вот, журнале уж больно хорошо про него написали.
Если бы не компьютер, старушка походила бы на учительницу старинной гимназии — в старомодных
очках, с высоко уложенными в узел волосами, с прямой аристократической спиной и изящными запястьями.
Ваня искренне улыбнулся ей.
— Можете сейчас расплатиться, — предложила старушка, — вообще-то у нас так принято. Да вы не
волнуйтесь, от Виктора Тимофеевича ещё никто недовольным не уходил. У дочки моей уж как голова
болела, так он с ней поговорил-поговорил и все как рукой сняло. А зять, уж на что непутёвый был, как к
нему в группу походил, другим человеком стал, фирму свою открыл, машину купил, в Польшу то и дело
летает по делам.
При упоминании о головной боли Ваня слегка скривился. Вчера он попытался помедитировать и потом
полночи уснуть не мог, так раскалывалась голова.
Наконец дверь во внутреннюю комнату отворилась, выпуская молодую женщину, прикрывающую лицо
длинными прядями волос. Ваня внимательно присмотрелся к ней — на первый взгляд, женщина выглядела
вполне довольной. Потом Ваня увидел и самого Тимофеича, как уже окрестил про себя хозяина уютного
офиса. Тому было на первый взгляд лет пятьдесят. Невысокий, крепенький, с блестящей лысиной над
густым венчиком седых волос и белой бородкой вокруг острого подбородка, скрывающей немного
выступающую нижнюю челюсть. Сплывающие складки на верхних веках и задумчивая морщина посреди
лба говорили об изрядном жизненном опыте, но цвет лица был самым, что ни на есть здоровым, взгляд
открытым, а манеры абсолютно естественными — манеры человека, не считающего нужным, играть какую-
нибудь роль. Тимофеич сразу же пришёлся Ване по сердцу.
Широким жестом он пригласил Ваню в свой кабинет, предложил сесть в удобное кожаное кресло за
низеньким столом, сам уселся напротив и уставился на Ваню своими серыми, внимательно блеснувшими
глазами. Первым делом Ваня осмотрелся, скользнул взглядом по широкой комнате, исчерченной солнцем,
бьющим сквозь жалюзи из двух больших окон. Ничего лишнего, как в кабинете врача. С одной стороны
кушетка, с другой, на полу — несколько больших циновок. Наверное, так и должно быть в кабинете
серьёзного специалиста.
— Для начала, молодой человек, разберёмся с вашей головной болью, — мягко сказал Тимофеич.
Ванины глаза широко раскрылись, а глаза Тимофеича, наоборот, прищурились, всматриваясь в Ваню.
— Как вы… — только и сказал Ваня.
— Вы, наверное, читали мою книгу? — терпеливо, с лёгким самодовольством объяснил Тимофеич, —
Большинство новых людей обращаются ко мне по книге. Там, если помните, я пишу, что после многолетних
упражнений человек часто начинает видеть энергосистему, если хотите, ауру другого человека. Вы думаете,
это поэтическое преувеличение? Зачем же вы тогда пришли? Я готов ответить за каждое написанное там
слово. Человек вообще должен отвечать за каждое своё слово, не находите?
Удивительное дело, после того, как Тимофеич попросил Ваню распрямить ноги, сложить руки перед
грудью и сосредоточиться на головной боли, она быстро сжалась, увяла и утекла куда-то из его удивлённой
головы.
Тимофеич удовлетворённо кивнул и предложил Ване сесть на циновку и продемонстрировать, как тот
практикует медитацию. Ошарашенный, но довольный Ваня проделал всё, что требовалось, приоткрыл глаза
и встревожился — наставник выглядел как-то не так. Почувствовалась Ване в его физиономии, которую тот
потирал рукой, не столько задумчивость, сколько озадаченность, даже растерянность. А какой пациент не
встревожится, увидев такое на лице авторитетного доктора? И голова потихоньку, словно почувствовав
волю, начала побаливать.
Тимофеич тер подбородок, щурился на Ваню, проделывавшего всевозможные упражнения и молчал.
— Доктор, ну что? — не вытерпел, наконец, Ваня.
— Честно говоря, я в затруднении, — пробормотал Тимофеич, — никогда не встречал ничего
подобного.
— Чего? — похолодел Ваня.
— Пройдёмте за стол…. У вас очень мощная энергосистема, но такое встречается. Она пребывает в
глубоко спящем состоянии, что тоже не редкость. Но у вас присутствует особый меридиан, тринадцатый,
вот что интересно. Подобного я ещё не видел.
— И что это значит? — дрогнувшим голосом поинтересовался Ваня.
— Конечно, у каждого меридианы в чем-то различаются. Но этот ваш тринадцатый — совершенно
особенный. Он образует петлю, которая замыкается на все основные каналы. Когда ваша система находится
в равновесии, то есть энергия в ней еле теплится, он не заметен. Но как только система начинает
активизироваться, пробуждающаяся энергия направляется в первую очередь по нему. А так как он
замыкается на все основные каналы, энергия возвращается в них же и создаёт сопротивление всем
восходящим энергопотокам.
— А это плохо?
— Конечно, — Тимофеич развел руками, — Образуется мощная энергетическая сшибка. Отсюда и
головная боль и напряжение, которые просто не позволят вывести систему из равновесия. Чем активнее
будут попытки, тем сильнее будет сопротивление. Отрицательная обратная связь. Причём, обратите
внимание, обратная петля подпитывается не только внутренними потоками. Она ещё вбирает энергию
извне. Словно для верности….
— Как это для верности? — мрачно спросил Ваня.
— Да нет, это я так, к слову, — Тимофеич замялся, — Ммм…. Просто в самом начале у меня возникло
ощущение, что эта петля — чужеродное образование. Ну, словно встроенная кем-то. Наложенная на вашу
энергосистему, чтобы не дать ей активизироваться. От этого я и озадачился.
— Кем наложенная? — перепугался Ваня.
— Да нет, конечно, никем не наложена, — утешил Тимофеич, — так не бывает. Я просто говорю, что у
меня возникло такое ощущение….
Помолчали. Тимофеич продолжал задумчиво гладить седую бородёнку, а Ваня мрачно смотрел на него.
Давненько упавшему духом Ване не приходилось переживать такого контраста в настроениях.
— И что? Мне надо всё бросить? — наконец спросил он.
— Нет-нет, — встрепенулся Тимофеич, — ни в коем случае. Какова бы ни была энергосистема
человека, главным остается его стремление к духовному совершенствованию. Была бы мотивация, а способ
решить проблему найдётся. А в вашей мотивации я нисколько не сомневаюсь. Так что будем работать,
попробуем нейтрализовать эту злополучную петлю. Жду вас послезавтра…
— Понимаете, — замялся Ваня, — с финансами у меня сейчас не очень….
— О финансах не думайте. Помочь вам — для меня вопрос профессиональной этики и проверка моего
профессионализма. Да и интересно посмотреть, что, в конце концов, получится. Кстати, если у вас будет
время, можете посещать групповые занятия новичков, расписание возьмёте у Марьи Александровны. И вот
ещё что, все свои ощущения с сегодняшнего дня подробно записывайте в дневник. Это обязательное
условие…..
Уходил Ваня от Тимофеича всё-таки в отличном настроении. Ясно было, что жизнь никогда уже не будет
такой, как прежде. Правда, обернувшись на выходе, он поймал на себе взгляд наставника — такой же
растерянный, как в первый момент, и Ване снова стало отчего-то не по себе.

3.
Наше сознание, как крыса на помойке, из всего навала информации обычно выбирает самые приятные,
самые вкусные кусочки. Вот и Ване чаще всего вспоминались слова о том, что у него настолько мощная,
незаурядная энергетика, что её вынуждена сдерживать петля загадочного энергетического меридиана.
Поначалу это тревожило, особенно когда вспоминался растерянный взгляд Тимофеича. Откуда она взялась?
Какие силы стоят за этим? Чем грозит ему нарушение шаткого равновесия в организме? Может быть,
неизлечимыми болезнями? Временами Ваня даже физически ощущал нечто чужеродное в своем организме,
холодной змеёй сдавливающее ему грудь, мешающее дышать. Но постепенно тревога как-то истончилась,
развеялась, оставив место самодовольству. Всю жизнь Ваня только и занимался доказыванием своей
незаурядности, хоть кому-то, хоть в чём-то. До сих пор безрезультатно. И вот наконец попёрло. Немудрено,
что Ваня все последующие дни ходил в приподнятом настроении и с удовольствием выполнял любые
рекомендации Тимофеича, который в одночасье стал для него непререкаемым авторитетом. Даже регулярно
вел дневник, что до сих пор считал занятием женским и недостойным.
Первые его записи, пока наставник подбирал методы, позволяющие нейтрализовать действие загадочной
петли, касались в основном выражения восторгов и описания телесных ощущений. Потом за восторженной
пеной стали появляться любопытные записи.
«Сегодня, — писал Ваня, к примеру, — на меня не залаяла Зинка. Посмотрела внимательно, оскалилась
даже, но тявкнуть, зараза, не осмелилась». Кому-то факт покажется не стоящим внимания, но шелудивая
дворняга Зинка до сих пор ещё не упускала случая при встрече поглумиться над Ваней на потеху всего
двора. Как только он ни пытался прибить зловредную сучку дрыном или кирпичом — бесполезно! И вот,
пожалуйста, даже внимания на неё особо не обратил, но что-то она такое внутри него почувствовала….
Или на следующий день: «Иду вдоль парка, смотрю — кучка тинейджеров обижает какого-то зверька.
Даже подумать не успел, подошел, цыкнул на них, здесь на мгновение страшно стало — половина из них
здоровее меня оказалась. Но ничего — огрызнулись, разошлись. Оказалось — белка со сломанной лапкой,
два часа потом бегал её пристраивал». Опять же, не знающему Ваню факт покажется незначительным. А
знающий сильно озадачится. Трусоватый, застенчивый Ваня готов был стушеваться от неприветливого
взгляда. А уж при виде развязных подростков, мающихся от избытка тестостерона и наглых от осознания
своей безнаказанности, и вовсе впадал в ступор, ещё со школы. Чтобы Ваня вот так вот запросто попёр
против целой компании, мимо которой раньше бы и пройти побоялся, а переростки его послушались — что-
то внутри него должно сильно измениться.
Далее появилась и такая запись: «Раньше на собраниях или в компаниях на меня не особенно обращали
внимание, либо не слышали, что я говорю, либо не прислушивались. Сидел, как пенёк, в сторонке. Не
заметил момента, когда вдруг относиться ко мне стали по-другому. Теперь стоит мне прийти в группу для
занятий, как сами начинают подходить, здороваться, говорить что-то. А какую ерунду ни ляпну, все
затихают, дослушивают, никто не перебивает, кивают в основном. Чудно!». Да, действительно было чудно и
странно.
 Но более всего поразило Ваню следующее происшествие. Ему надо было проехать пару остановок на
электричке. Билета он, конечно, не взял, да и денег не было на билеты. И тут, как назло, синие рубашки —
контролёры. «Пока меня вели из вагона высаживать, — писал Ваня, — завязался у нас разговор. Что-то я им
сказал, про жизнь, про родину, про русских. Так они вдохновились, передумали меня высаживать, только
руку пожали. Тётка даже слезу пустила. Доехал бесплатно. Надо запомнить то, что сказал. На будущее
пригодится. Что же это со мной творится?». Под впечатлением от происшедшего Ваня этим же вечером
написал патриотическую статейку — от мыслей голову распирало, давно с ним такого не было. И название
нашлось быстро: «Россия для Людей». Слово Люди — такое яркое и говорящее, что и пояснений не требует.
Статейку Ваня кинул на первый попавшийся из патриотических сайтов.
Тимофеич сказал: «Не радуйся. До просветления нам ещё как до луны. Это не духовное развитие. У тебя
просто высвобождаются скрытые внутренние способности, и на фоне этого идёт рост уверенности в себе. А
духовное развитие — это не радость от того, что начинаешь больше влиять на мир. Оно скорее связано с
пониманием». Но Ваня чувствовал своё преображение и не мог не радоваться.
Тимофеич, однако, не терял своей озабоченности и продолжал пристально следить за ним. Он заставил
Ваню сдать всевозможные анализы, возил пару раз в какие-то навороченные медцентры, где у Вани тоже
брали анализы и чем-то просвечивали. На занятиях Ваня то и дело ловил на себе хмурый, задумчивый
взгляд наставника. Иногда вместе с Тимофеичем появлялись незнакомые люди, якобы для занятий, но Ваня
чувствовал, как они украдкой наблюдают за ним. И ему в который раз становилось не по себе и
прохватывало лёгкой жутью.
Но Ваня продолжал упорно практиковать медитацию. Несмотря на головную боль, которая стараниями
Тимофеича действительно стала терпимой, несмотря на полное отсутствие финансов, когда питаться ему
приходилось чёрствым хлебом, водой из-под крана и недозрелыми яблочками с соседнего парка. Ради
грядущих изменений себя и своей жизни он готов был пойти и не на такие лишения.

4.
Слишком всё выходило легко. Так не бывает, по крайней мере, в его жизни. Подобные мысли последнее
время часто приходили Ване в голову. И вот, накаркал.
Как-то раз он по обыкновению задержался в маленьком спортивном зальчике, где проходили групповые
занятия. Спешить ему было решительно некуда. Вот и сидел Ваня на циновке, не спеша поправляя
спортивные тапки и пялясь в пол, на большие квадраты вечернего солнца, которые так же решительно
никуда не спешили. Очнувшись от приятной задумчивости, Ваня вдруг в очередной раз поймал на себе
взгляд шефа и сегодня тот не понравился ему больше, чем обычно. Тимофеич встрепенулся, неловко,
видимо, стало, подошёл и велел Ване собираться.
— Куда? — оторопел Ваня. Так поздно они ещё никуда не ездили.
— Есть информация, которую тебе необходимо узнать как можно скорее, — Тимофеич был как никогда
серьёзен, даже строг, так показалось Ване. И зашевелились у него в душе самые неприятные предчувствия.
Он быстренько собрался, выскочил из тихого, уютного зальчика, приросшего уже к сердцу, и Тимофеич
повёз его куда-то по вечереющему городу.
Дорогой шеф молчал, Ваня только косился на его строгий профиль. Приехали они, когда уже стемнело,
лишь на востоке холодной розоватой полосой ещё висел долгий закат. Тимофеич уверенно въехал в
открытые ворота какого-то садика, прямо к смутно белевшему в глубине высокому зданию. Ваня подумал
— больница. Оказалось, как гласило на табличке, институт РАН генетики и микробиологии. Ваня даже
ухмыльнулся про себя — в подобном храме науки ему уже приходилось работать лаборантом, пока не
выгнали за растрачу особо ценных реактивов. Храм науки спал, нависнув над ними тёмными широкими
окнами, в которых шевелились лишь тени деревьев да отблески фонарей с соседней улицы. Печально,
вздохами, шелестели листья над головой. За стеклянными дверями приглушённо, по-домашнему горела
лампа на столе охранника и блестели подозрительно уставившиеся на них глаза. Но привстать служивому не
пришлось — откуда-то из тёмной пустоты огромного коридора вынырнула белая тень, махнула охраннику
и метнулась к двери.
— Ну, наконец-то, — раскатился на тёмной площадке крыльца густой бас. Здоровяк в белом халате,
наверное, был раза в два больше мелковатого Вани и казался ещё крупнее из-за чёрной купеческой бороды и
маячившего рядом Тимофеича.
— Я там бутылочку коньячку раскупорил, — жизнерадостно гудел здоровяк, — чуть не кончился, вас
дожидаясь. Ну, пошли быстрее, братие.
Дверь, захлопнувшись, отрезала звуки далёкой улицы и тревожащий шелест парка. Они прошли мимо
зевающего охранника, мимо лампы, вокруг которой нервически металась ночная бабочка, поднялись по
лесенке, и их окружила гулкая просторная тишина. Ваня с детства побаивался темноты и теперь ёжился,
оглядываясь на тёмные сумрачные галереи. И всё ему казалось, что молчаливые портреты, выплывающие из
темноты, смотрят на него с таким же суровым выражением, какое погрезилось ему сегодня на лице
Тимофеича.
Впрочем, добродушная болтовня здоровяка, явно любителя простых радостей жизни, развеивала
странное Ванино ощущение от ночного дома.
 — Кстати, Константин, — он на ходу протянул Ване широкую, как лопата, мягкую руку, — и, кстати,
Эдуардович. Не Циолковский, конечно, но надеюсь в своё время наделать не меньше шума.
— Иван, — просто сказал Ваня.
Здоровяк Константин Эдуардович провел их через большую тёмную лабораторию, между высоких
лабораторных столов, пузатых автоклавов и вытяжных шкафов — всё это было Ване хорошо знакомо. Из-
под двери в соседнюю комнату пробивалась, растекаясь лужей по полу, манящая полоска света, они вошли
туда и оказались в большой комнате, явно кабинете начальника с большим столом для заседаний. В кружке
ласкового света настольной лампы — обещанная бутылка, стаканчики, тарелка с нехитрой закуской.
Остальная комната тонула в полутьме. «Что за конспирация такая?» — хмуро подумал Ваня.
Борода усадил их за стол, балагуря, налил по первой, аппетитно крякнул и потянулся разливать по
второй.
— Костя, давай к делу, — серьёзно сказал Тимофеич и в душе у Вани снова всё сжалось.
— Пардон, пардон, граждане, не понял настроя, — борода поставил бутылку и направился к
председательскому столу.
— Понимаешь, — впервые обратился Тимофеич к Ване, — сегодня в твоих анализах обнаружилось кое-
что интересное.
— Да уж, да уж, — самодовольно заметил Константин, развалившись в кресле перед компьютером,
чем-то напомнив Ване Емельяна Пугачёва из старинного фильма, — понимаешь, Ваня, мы, генетики, твёрдо
уверены в том, что всё в человеке зависит от маленьких двойных спиралек, состоящих из комбинаций
нуклеотидов. Их, нуклеотидов, и есть-то четыре. Но из них, голубчиков, и вытекает вся наша
многострадальная житуха.
Ваня кивнул. Ему было абсолютно всё равно, из чего вытекает наша многострадальная житуха.
— Сейчас пошла мода на расшифровку генома человека, — продолжал самодовольно витийствовать
здоровяк, — О больших успехах поётся, наверняка слышали. Хотя на деле не всё так просто. Гены — это
вам не кнопки на клавиатуре, не хотят они, как кнопки. Они, понимаешь, системно работают, и попробуй
там разберись, где какой, подлец, подействовал.
— Костя, — напомнил Тимофеич.
— Так я туда и веду, — развёл руками здоровяк, — короче, слышали вы о Перси Гамове? Понятно, не
слышали. На самом деле никакой он не Перси, а Петр, перебрался только за океан и корчит из себя
коренного американца. Но талантливый, подлец, ничего не скажешь. Так вот, Гамова шибко заинтересовал
вопрос: есть ли ген, который отвечает за власть, за влияние одних людей на других. Конкретно такого гена
он не нашёл, зато наткнулся на поразительный факт. Оказалось, у самых кровавых диктаторов мира есть
комбинация генов, которая практически не встречается у остальных людей. Вот, посмотрите.
Костя развернул к ним большой монитор, а сам выдвинулся сбоку, навалившись на стол грузным телом.
Ваня увидел нагромождение чёрно-белых палочек и штрихов, которые лишь напомнили ему фотографии
бацилл.
— Вот, вот и вот, три участка, — указал Костя, — аналогичные были выявлены у Сталина, Гитлера,
Тамерлана, какого-то товарища с юго-восточной Азии, убейте, забыл, как зовут, но тоже сволочь ещё та
был. То есть у всех, достоверный генетический материал которых Гамов смог заполучить. Два из этих генов
подтвердились у Бонапарта, Гамов уверен, что у него присутствует и третий. Работа поистине сенсационная,
жалко, Нобелевскую премию за такое не дадут…. Итак, при всех отличиях друг от друга, упомянутые мной
джентльмены пользовались огромным влиянием в мире и имели три гена, практически не встречающиеся у
остальных людей. Сечёте?
Ваня не сёк. На фига им знать, что у диктаторов есть три особых гена?
— Мало того, обнаружился более удивительный факт. Гамов изучил ДНК родственников всех этих
шалопаев, до каких, конечно, мог добраться. Оказалось, и следа трёх загадочных генов в генотипе
родственников не присутствует. Что, как мы все понимаем, невозможно. Гены не могут исчезнуть. Они
могут перекомбинироваться, мутировать, но не исчезнуть. По крайней мере, не во всех случаях, и не за два-
три поколения. Кроме того, Гамов довольно прозрачно намекает, что и у предков кое-кого из великих
подобных генов не выявлено. Понятно, он не может писать об этом прямо — честным путем такой материал
вряд ли добудешь.
— Ну и что? — нетерпеливо спросил Тимофеич.
— Пока ничего, — борода развёл руками, — Гамов оставил вопрос открытым. Объяснить спонтанное
появление трёх генов, которые не передаются следующим поколениям, он не смог. По крайней мере, не
прибегая к мистике…. Ну, ладно…. А теперь прошу особого внимания, — борода изогнулся, щёлкнул
мышкой, показав следующий снимок с палочками, — видите фото? Здесь присутствуют три гена, о которых
я рассказывал. Вот они голубчики, все три, вот, вот и вот. А знаете, чей это генотип?
Ваня пожал плечами, не понимая, чего от него добиваются.
— Твой, Ваня, твой. В этом нет никаких сомнений. Это твоя ДНК.
Ваня сперва несколько раз поморгал. Потом покосился на Тимофеича, тот бесстрастно смотрел в
сторону. Потом Ваня улыбнулся. Сначала недоверчиво, затем, когда до него начало доходить, придурковато,
чуть ли не счастливо. Это что же, у него, у Вани, внутри нечто такое, как у великих людей? О чём он мечтал
всю сознательную жизнь? Всей душой Ваня уверовал в новое знание, но для приличия проявил-таки
сомнение:
— Может, ошибка какая? Не очень-то я на диктатора похож.
— Никто из них поначалу не был похож, — с непонятной злобой сказал Тимофеич, сверкнув глазами на
Ваню.
— Да уж, — ухмыльнулся Константин, — кто бы смог увидеть в мрачном, нелюдимом капрале или в
неудачливом семинаристе будущего кровавого диктатора?
— Именно, — добавил Тимофеич, чуть оживляясь, — сначала их внутренняя сила была чем-то скована,
потом происходило некое потрясение, и их огромная энергия начинала высвобождаться. Чёрная энергия.
Дьявольская! И теперь мы знаем, что их сдерживало. Тринадцатый меридиан. Такой же, как у тебя, Ваня. И
последние три недели мы сами пытались от него избавиться!—Тимофеич хлопнул себя по коленкам
маленькими узловатыми ладошками, — а у тебя уже проявился первый признак. Я наблюдал за тобой в
группе. И записи твои читал….
— К-какой признак? — встревожено спросил Ваня.
— Способность влиять на людей. Харизма. Все эти монстры отличались огромным ораторским
мастерством. Своим словом они могли сделать с окружающими всё….
— Ну и что? — растерянно спросил Ваня. А в его голове уже вовсю кружились яркие, прелюбопытные
картинки. Вот он на экране телевизора и знакомые показывают на него пальцем. Он же — на возвышении
огромного митинга, в эпицентре тысяч восторженных глаз, в роскошном особняке с рюмкой дорогущего
коньяка, в лимузине, на палубе белоснежной яхты, во главе правительственного стола с заискивающими
министрами, на трибуне мавзолея и ещё бог весть где. Про супругу Ваня не забыл — везде, где положено,
сопровождала его первая леди в соболях и брильянтах. Ох, какими глазами смотрела она на мужа! И тёщу
Ваня увидел — в «Матросской тишине», в одиночке. А тестя в соседней камере. В общем, испытал Ваня
сильную душевную радость. Давно такой не испытывал.
— Ваня, — серьёзно сказал Тимофеич, враз вернув мечтателя в кружок скромного желтоватого света,
— тебе надо прекратить занятия. Навсегда.
— Почему? — спросил Ваня, чувствуя, как при виде серьёзных лиц собеседников воском оплывает его
радость.
— Да потому что три гена, про которые мы сейчас говорили, это кровь. Всё сведётся к великой крови.
Ты утопишь всю страну, весь мир в крови. Другого не дано.
Глухо прозвучали слова Тимофеича в тёмной комнате, и даже Костя уже не ухмылялся. Снова стало
Ване жутко, и снова ощутил он в груди холодную змею тринадцатого меридиана. А жёлтый кружок от
лампы показался таким маленьким в океане чёрного, неведомого….. Две пары глаз поблескивали,
безжалостно уставясь на него, такого до сих пор мирного, тихого и беззащитного.
— Да я мухи не обидел за свою жизнь, — ворчливо сказал Ваня, — не собираюсь я проливать ничью
кровь!
— А ты думаешь, кто-нибудь из них, — Тимофеич неопределённо указал за спину, словно за ней
маячили тени великих душегубов, — обижал мух? Хотел проливать чью-то кровь, злодеем себя мнил? Как
бы не так! Да они героями себя считали. Спасителями! И вся кровь проливалась во имя самых светлых
идеалов, для счастья людей. И совесть у них была полегче твоей. Вот только людьми они считали не всех.
Очень уж избирательно подходили к этому определению.
Голос Тимофеича дрожал от сдерживаемой злости. Повисла тяжкая пауза.
— Ваня! Твой тринадцатый меридиан ещё не распечатан, сила эта чёртова под контролем, —
продолжил Тимофеич немного погодя, уже более мягким тоном, — ты можешь прожить спокойную,
счастливую жизнь. Только не надо ничего трогать. Оставь всё, как есть. Ты можешь, я знаю. Не всякий смог
бы, но ты сможешь. Иначе мы к тебе бы не обращались.
— Да уж, такое возможно, — добавил Константин, — Гамов пишет, он встречал такую комбинацию
генов у простого человека — аптекаря, который так ни о чём и не узнал. Спокойно себе прожил семьдесят
лет и умер лет пять назад.
— Да, да, — поддержал Тимофеич, — потому что его энергосистема так и осталась запечатанной
тринадцатым меридианом и спала всю жизнь. Значит, такое вполне возможно. По крайней мере, на это нам
остается надеяться.
— Тебе, я слышал, работа нужна? — запросто предложил Константин, — будет тебе работа. Устроим
тебя начальником охраны в институт. Зарплатка ничего себе, а я ещё и премию буду каждый квартал
выбивать. Отпуск, работка не пыльная. Семья там, дети, внуки. Тихое счастье, и дёргаться незачем.
Соглашайся, друже. Кто знает, какие силы стоят за всем этим? Ясно, добра они не принесут. Ни тебе, ни
кому другому. Не отдавай им свою душу. Душа, Ваня, штука хрупкая.
 Ваня сидел в полной растерянности. И жутко было, и радостно, и досадно. Даже виноватым себя
чувствовал. И всё ёжился от осознания могучих неведомых сил, словно смотрящих на него из чёрного
бездонного окна за спиной. Ваня уже знал, что занятия он, конечно, бросит, не будет разочаровывать
хороших людей, проявит сознательность и все такое. Но отчего-то стояло в душе ощущение обиды, как в
детстве, будто раздали всем шикарные подарки, а ему только потрогать дали и тут же заменили дешёвкой.
— Ну, что, по второй, наконец? — улыбнулся Константин и взялся за бутылку. А Ваня сидел и смотрел
на своё мрачное лицо, смутно бледнеющее в чёрном прямоугольнике окна, словно на фоне вечности….

5.
На следующее утро Ваня проснулся с тяжёлой головой. Полуночный вчерашний разговор казался ему
смутным и нереальным, как болезненный сон. У Вани только мысли корячились от странных картин,
накатывающих из памяти. А может, действительно, и не было ничего? Тихие галереи ночного института,
тёмная комната с маленьким кружочком лампы на столе, чёрный жутковатый провал окна, дородный
здоровяк, похожий на Емельяна Пугачёва, и строгий, отчуждённый Тимофеич — может, всё это
пригрезилось Ване во сне? Но лежала в кармане визитка с телефоном отдела кадров, которую на прощание
сунул в руку Константин. Ваня подумал-подумал и отправился устраиваться на работу.
Так началась для Вани нормальная жизнь. Дождавшись первого аванса, купил Ваня большой букет
цветов, набрал гостинцев и отправился за супругой. Супруга подулась для вида, но каким-то женским
чутьем сразу поняла: стал-таки её Ваня другим человеком. Вернулась, конечно, домой и начала своего
супруга холить, лелеять, окружать всяческой заботой. И подругам всем рассказала о пользе длительных
воспитательных поездок к маме. Казалось бы, чего Ване не радоваться? Ан нет, тоска была в его глазах,
когда лежал он в объятиях сладко дремлющей подруги жизни.
И на работе Ванины глаза не блестели, как бывало, когда он сочинял стихи, ломал голову над вечным
двигателем или тренировал на ком-нибудь свои суггестивные возможности. Ничего он больше не сочинял.
И стало ему так скучно и тоскливо, словно не видел он на жизненном горизонте ровно ничего интересного.
Да он и не видел. Первое время его грело осознание своего превосходства над окружающими. А кого бы не
грело? Вот ходят рядом люди, видят перед собой скромного невзрачного человека и не подозревают даже,
что захоти этот человек, многие бы и не мечтали вот так запросто рядом с ним оказаться. Но он не хочет, по
своей доброй воле не хочет. Сравнивая себя с сильными мира сего, находил Ваня в этом даже некоторое
мазохистское удовлетворение. Увы, скоро такого уже не хватало. Что толку, если он никому ничего не
сможет доказать? Так и останется на всю жизнь в их глазах затрапезным заурядным Ваней.
Долго оное продолжаться не могло. Не разгадал Костя Ваниной натуры, не мог Ваня, как все, мало было
ему тихого семейного счастья. Всё чаще стал Ваня возвращаться домой с бутылочкой пива, а то и с двумя.
Неизвестно, как далеко завела бы его извечная русская дорожка, но однажды обнаружил Ваня в интернете,
что на статейку, которую он кинул когда-то на один из патриотических сайтов, пришла целая куча отзывов.
Да не просто положительных — восторженных! Ваня удивился, статейку перечитал. Ещё более удивился —
как он мог такое написать? Читай внимательно — ничего особенного, а за душу цепляет. Талантливо,
словом. Хотя чему удивляться, с такими-то генами? Ваня, правда, усомнился, сможет ли он повторить
успех, и написал ещё одну статейку. Посыл Ванин был прост: надо любить свою Родину, любить, не смотря
ни на что. А любовь свою можно доказать лишь делом. Тысячи слов можно сказать о борьбе с коррупцией,
чиновным произволом и беспорядком. Будет ли это любовью к Родине? Если не мы, то кто? — вопрошал
Ваня и звучали его слова как откровение. Статейка пошла на ура, и скоро у Вани уже появились почитатели,
а ещё через некоторое время образовалось нечто вроде очного клуба, куда приходили все, кому
небезразлична была судьба нашей многострадальной Родины. Ваня много спорил, много выступал и с
каждым словом всё больше веровал в то, что говорит. Если в первых своих статейках он заворачивал более
для красоты слога, то теперь подписаться готов был под каждым своим словом. Ну, а разве не так? Если не
мы, то кто? Кто-то же должен первым начать вычищать эту конюшню. Как иначе?
Скоро Ване уже начало не хватать того восторженного почитания, которое окружало его после
пламенных речей. Оно пьянило голову и звало куда-то вперед, на гребень ещё больших людских волн. Ваню
уже не волновали занятия медитацией, он больше не думал о неведомых меридианах и тёмных силах,
скрестившихся в его душе. Не вспоминалась ему уже тёмная комната со сказанными глухим голосом
зловещими словами насчет великой крови. Какие силы, какая медитация, какие слова, если надо спасать
Родину! Всех этих старушек, ветеранов, безработных, сирот и беспризорников. Кто, если не он? Разве три
гена не говорят о его особой силе, его особом предназначении? В то, что он, Ваня, сможет пролить чью-то
кровь, он, конечно, не верил. Да никогда! А в своё предназначение он поверил свято. Об этом
предназначении знали самые близкие соратники — Ваня как-то им рассказал и про гены и про тринадцатый
меридиан. Те и не подумали усомниться, только смотрели ещё более преданными глазами.
Примерно в то время, когда серьёзные планы в голове Вани только начали оформляться, ему позвонил
Тимофеич. Старик поинтересовался, как дела, и предложил по старой памяти встретиться — съездить
вместе на дачу. Ваня подумал и согласился — свободного времени у него пока ещё было много.

6.
 Дача Тимофеича находилась далеко — они ехали часа полтора, забираясь в какой-то укромный
подмосковный уголок. Тимофеич был не в пример прежнему весел, балагурил, интересовался у Вани его
тихой семейной жизнью, рассказывал смешные истории про Константина, сокрушался, что тот не смог
составить им компанию. Ваня улыбался в ответ, чувствуя, как соскучился по своему бывшему наставнику.
Наконец в просвете между деревьев засинела высокая черепичная крыша. Шикарная оказалась у Тимофеича
дачка, давала, видно, доход медитация. Сзади — опушка леса с колоннадой торжественных сосен и купами
весёлых берёзок, спереди и снизу раскатилась излучина Оки с изумрудными лугами на пойме, окаймлённой
далёким шоссе. По шоссе, посверкивая стёклами, спешили маленькие, словно игрушечные машинки.
Полной грудью вдохнул Ваня свежий душистый воздух русского простора и сощурился на низкое вечернее
солнце.
— Давай, помогай, вынимай всё, я пока мангал налажу. А там, может быть, к речке сходим, — деловито
сказал Тимофеич.
К речке они не пошли, провозились во дворе. Когда Ваня колол на пенёчке дрова, показалось ему, что
Тимофеич снова сверлит спину тяжёлым взглядом. Обернувшись, он не заметил ничего подозрительно —
весело что-то напевая, возился наставник с нехитрым дачным хозяйством. Но с этого момента не сходила
уже с Ваниного лица нахмуренная, озадаченная морщинка.
Они уселись за дачным столиком, установленном прямо на стриженом газоне. Рядом трещали дрова в
костре, посылая в воздух тающие на лету искры. Светило на горизонте уже расплывалось в малиновом
закате, а со стороны леса вовсю наползала зыбкая прохладная тень. Замерли под нежной вуалью вечера
листья в саду, лишь звонко заливался скворец в тёмной сени леса.
Они долго смотрели то вдаль, то в огонь, словно боясь стронуть красоту вечера, вдруг Тимофеич сказал,
не поворачивая головы от костра:
— Прочитал я твою статейку….
— Ну и как?
— Сильно, ничего не скажешь, — Тимофеич тяжело поднялся, подошёл к мангалу, пошерудил дрова
палкой, отчего ярко вспыхнуло пламя, глубоко выделив морщины на его лице, — вот это и плохо….
— Почему? — мрачно спросил Ваня.
Тимофеич вернулся обратно, уселся, уставившись в яркое пламя:
— Ты ведь сам понимаешь, Ваня, чего спрашиваешь?
— Я выполнил своё обещание, больше ни разу не занимался, — ответил Ваня, так же смотря в огонь.
— Боюсь, это уже ничего не решало, — Тимофеич бросил в огонь травинку, — мы уже вывели твою
систему из равновесия.
— Ну и что теперь? — Ваня бросил в пламя свою травинку.
— Теперь? Если бы я снова предложил тебе остановиться, что бы ты мне ответил?
— Я? А то, что все это пустая болтовня: гены, меридианы, медитация, кровь. И пока мы в который раз
из пустого в порожнее переливаем, кто-то от голода умирает, кто-то от безысходности руки на себя
накладывает. А мы сидим в роскошном дворе, мясо едим и думаем: стоит ли задницу свою на мгновение от
пола оторвать. Вся эта болтовня — лишь оправдание, чтобы ничего не делать.
— Ну и как ты сам собираешься действовать?
— Как действовать, не вопрос. Умных теорий много, не принципиально, какую выбрать, главное
собрать людей, которым по-настоящему важно, что в нашей стране происходит, у которых душа болит.
— Вот видишь, ты уже людей на два сорта делишь.
— А разве я не прав?
Тимофеич поднялся со вздохом:
— Ясно… Я тебя понял, Ваня. Что ж, в одном ты прав точно, пустая болтовня ни к чему хорошему не
приводила…. Бог даст, всё кончится хорошо. Давай мясо закладывать….
Ваня и не заметил, что совсем стемнело и вокруг костра вовсю пляшут мрачные тени. Только из леса
продолжал надрываться скворец. Они нанизали на шампуры куски шашлыка, Тимофеич разложил их на
мангале. Потом достал бутылку водки, два стаканчика, наполнил их до краёв.
— Горит, — вскрикнул Ваня и Тимофеич бросился к мангалу, потом вернулся.
— Ну, за что пить будем? — спросил старик, смотря на прозрачную жидкость в стакане.
— За правду, — сказал Ваня и залпом выпил свои сто грамм, чувствуя, как впились в него блеснувшие
глаза бывшего наставника. Тимофеич и сам выпил, хлопнул донышком о стол, закусил огурцом и провёл
рукой по лицу, словно смахивая тень:
— Правда…. Эх, Ваня, проблема в том, что в жизни всё настолько сложно, что ни правды, ни неправды
не бывает. Вот хороший ты парень, и добра честно всем желаешь, я, пожалуй, тоже, а как оно
завернулось…. Но если решил, надо делать, чего бы это ни стоило….
Ваня хмурился всё больше, слушая странные слова Тимофеича. Тот и вёл себя несколько странно:
говорил громко, жестикулируя, на лбу росинками заблестели капельки пота.
 — Ты прав, Ваня, одно дело говорить, другое — делать. Вот, я отважился на серьёзный поступок,
самый серьёзный в своей жизни, а у меня душу выворачивает. Потому что серьёзные дела — это всегда
ответственность, а она тяжела. Но кто-то же должен эту тяжесть на себя брать, в этом ты опять прав,
дружище.
Ваня не сводил со старика тяжёлого взгляда, а тот словно ёжился под ним, прикрываясь скороговоркой:
— Ты, Ваня, хороший парень, я обязан тебе всё рассказать по-человечески…. Ты ведь так и не понял,
Ваня, так ничего и не понял…. Эти гены, они возникают вдруг, без всяких предпосылок. Они чужие,
чуждые человечеству. Сначала они сжирают человека, превращают в монстра, дают этому монстру
огромные возможности, и тот начинает сжирать людей, убивать их, ломать их судьбы, ломать их самих. Вот
и тебя они сожрали. Если прошлый раз я сомневался, надеялся на что-то, теперь не осталось никаких
иллюзий. Ты уже мыслишь по-другому, догмами, ты уже не можешь иначе, а любая истина, если её сделать
догмой, начинает сжирать людей…. Мы сами сбили эту петлю. Кто-то её поставил, кто-то оттуда, пытаясь
нас защитить, а мы сбили. Я сбил. Монстр выпущен и обратного хода нет. Остаётся один выход….
Тимофеич замолк, провёл рукой по глазам, упорно смахивая невидимую пелену. Вокруг плясали тени,
надрывался в тёмном лесу соловей, и со стороны мангала уже пахло горелым мясом. Ваня продолжал
смотреть на старика. Тимофеич наконец поднял на него блестевшие глаза:
— Я обращаюсь не к монстру, Ваня, я обращаюсь к тебе самому, частичка тебя ещё должна
сохраниться внутри.…. Видит Бог, я этого не хочу. Но другого выхода нет, я надеюсь, ты поймёшь меня. Я
не прошу простить, только пойми….. В твоем стаканчике был барбитурат, новый вид, смертельная доза.
Тебе не будет больно, ты просто уснёшь и не проснёшься….. Ты ещё не успел натворить бед, ты желаешь
только хорошего, твоя душа чиста. Тебя ожидает хороший путь. Твои грехи я беру на себя. Мне страшно, но
я сознательно на это иду, потому что не вижу другого выхода.
Тимофеич смотрел на Ваню почти умоляюще, но Ваня видел только пляшущие языки пламени. Лицо
Вани было бледно и страшно. Старик пошатнулся, его лицо осунулось, словно постарело махом лет на
двадцать, рукой он снова и снова проводил по глазам — что-то всё сильнее мешало ему.
— Поверь, Ваня, мое сердце обливается кровью, я не знаю, смогу ли с этим жить, но если бы на твоем
месте был мой сын, моя рука бы не дрогнула.
— Меня ты называешь монстром, а сам идёшь на смерть человека, — глухо сказал Ваня.
— Ты уже не человек, Ваня, — мягко сказал Тимофеич, — да что теперь говорить? Дело сделано. А всё,
что бог ни делает, к лучшему….
— Бог говорил: «Не судите, да не судимы будете». Но я согласен, всё, что он ни делает, к лучшему.
Перед тем, как выпить, я поменял стаканчики местами….
С последними словами Ваня вперил взор в Тимофеича и увидел, как тёмные глаза того широко
раскрылись, как он вскочил и как старика сразу же повело в сторону. Видно, яд не только усыплял, но,
наверное, во взаимодействии с алкоголем нарушал координацию движений. Тимофеич упал на траву и,
неловко опираясь на руки, попытался добраться до двери, ведущей в дом. Его снова бросило на траву и,
поняв тщетность своих попыток, он грязно выругался. Ваня смотрел на своего бывшего наставника, не
меняя выражения на окаменевшем лице.
— Хитрый… Зверь, — злобно прошипел Тимофеич. В его глазах огоньками костра горела ненависть.
Он отчаянно сдавил голову руками, словно хотел прояснить свой туманящийся взор. Ваня смотрел на него и
не испытывал ни малейшей жалости.
Через некоторое время старик снова заговорил с неожиданной силой:
— Ваня, я опять обращаюсь к тебе. Услышь меня, пока не поздно. В доме, в ящике стола в кабинете, это
на втором этаже, лежит револьвер и коробка с патронами. Ступай туда, возьми его, заряди, это просто,
взведи курок и выстрели себе в висок. Убей монстра. Смерть будет мгновенной. Заклинаю, сделай это!
Рука его подогнулась и он ткнулся лицом в короткую газонную траву. Ваня, не шевелясь, наблюдал за
ним.
Старик приподнялся. И заговорил. Язык его уже заплетался, силы покидали его:
— Бабушка рассказывала, как её отец с матерью ждали палачей. Это было в тридцать девятом…. Для
виду ложились спать, чтобы дочь ничего не заподозрила, а когда она делала вид, что заснула, отец одевался,
брал в руки мешок с вещами и ждал, когда во двор въедет чёрная машина и раздастся страшный стук в
дверь. Однажды он раздался. Бабушка хорошо помнит тот момент, она вскочила, бросилась на руки к
матери и на всю жизнь запомнила лица палачей, равнодушные, как у истуканов, наглые, как у местных
божков. И лицо отца — белое, тоскливое, обречённое. Он был невиновен, но даже не злился — так их всех
сломали…. Потом забрали мать, она просто не вернулась с работы, а бабушку бросили в детский дом. Они
не были врагами народа, они просто жили! И таких были миллионы. За что им это? Ваня! Подумай обо всех
концлагерях, газовых камерах, о взбесившихся народах, о полях битв, с вороньём, до горизонта — все это
вела воля одного монстра, которому никто не мог противостоять. Не сомневайся, так будет и с тобой.
Вернее, не с тобой, а с тем, что из тебя станет. Заклинаю, тебя, Ваня, иди в дом, возьми пистолет. Избавь
мир от ужаса. Только ты можешь это сделать. Только ты…..
Голос Тимофеича затихал, слова мешались, взор туманился. В конце концов, голова со смешно
торчащим вихром на макушке уже не поднялась. Ваня какое-то время смотрел на него, потом повернулся к
реке и наблюдал, как за прогорающим костром выступает сероватое ночное небо с колкими звёздами. Шло
время. Уже замолк в лесу соловей, угли костра уже не светили, мерцали недобрыми глазками, по дороге уже
не бегали игрушечные машинки, метущие перед собой жёлтые облачка света, небо уже начало исчезать в
серой предутренней мути, а Ваня всё сидел рядом с остывающим телом бывшего наставника и думал.
Больше всего его поразило то, что перед лицом смерти Тимофеич ни на секунду не задумался о себе, не
пожалел о своей жизни, сожалея только об одном. Такая убеждённость не могла не подействовать. И так
напряжённо, наверное, Ваня не думал никогда в жизни.
В конце концов он принял решение. Поднялся и направился в дом. Двигался механически, как робот, и в
голове была гулкая, оторопелая, словно скрученная в жгут пустота. В холодной, сиротливой рассветной
тени холла виднелась широкая лестница. Ваня поднялся на второй этаж, нашёл кабинет и достал из ящика
стола холодный, подслеповато блеснувший наган, ощутил на руке его полновесную тяжесть. Он двигался
размеренно, как движется машина, словно боялся остановиться и подумать о том, что же он делает. Во все
семь отверстий податливого барабана зарядил лёгкие, почти невесомые револьверные патроны. Взвел курок
и три раза выстрелил в деревянную панель на дальней стене. Казалось, большой дом вздрогнул до самого
основания. В нос ударил кислый запах пороха.
В барабане осталось четыре патрона. Три шанса против четырёх — видит бог, он не дает себе поблажки.
В ушах ещё стояло эхо выстрелов, а Ваня, крутанув барабан о руку, уже подносил короткое дуло к виску,
пока не ощутил холодного прикосновения. На поверхности он не чувствовал ничего, но сердце всё равно
бухало в ушах, а в самой глубине души что-то отчаянно дёрнулось, плеснуло изнутри в остекленелые глаза,
рванулось к серому прямоугольнику окна и зашлось в молчаливом крике. Словно сдвигая трёхтонную
плиту, Ваня нажал на курок. Сухой щелчок холостого выстрела стеганул его по ушам разрывом гранаты.
Ваня медленно опустил руку вниз, чувствуя, как запоздалая волна страха выступает на лбу холодной
испариной. Потом словно опомнился, отбросил пистолет и устремился к выходу, мимо свернувшегося
калачиком на траве Тимофеича, мимо потухшего мангала, по тропинке в туман, к реке, а там дальше к
городу. Он честно бросил жребий. Небеса дали ответ. За его спиной вставало солнце нового дня. И с этого
дня Ваня уже никогда не будет таким, как прежде.

7.
Со времени страшной ночи прошло чуть больше месяца. Ваня изменился. Что-то в нём умерло,
очерствело после того, как за одну ночь его дважды пытались убить, сначала наставник, которому он
полностью доверял, потом и он сам. Но если раньше у него была толика сомнений в своём предназначении,
то теперь он уверовал в него окончательно. После того, как он нажал на курок пистолета, направленного в
висок, он словно прошёл некую инициацию, словно перешёл последнюю черту, безжалостно отсёкшую
возможность возврата к прежней жизни. И словно получил благословение свыше. Теперь он уже не
сомневался в своей правоте.
Ваня сидел после собрания, проведённого в каком-то наскоро арендованном полуподвальном клубе.
Народа набилось битком, и Ваня два часа, не переставая, молол языком. После таких собраний Ваня всегда
чувствовал прилив энергии, но сейчас всё же понял, что маленько устал. Теперь наслаждался тишиной и
покоем в компании двух-трёх своих новоиспечённых друзей. Назревали решительные действия. Ваня ещё не
знал, какие, но внутренним чутьём понимал, что время вдохновенных разговоров безвозвратно уходит в
прошлое. Друзья спорили до хрипоты, а Ваня только смотрел в окно. При необходимости он примет
решение по наитию. И оно окажется самым верным, он не сомневался.
— Но ведь ты согласен, что главным врагом России является эта иллюзия стабильности? В то время как
страна вовсю разлагается, она лишает народ воли к действию, — говорил Каморин, высокий парень с
манерами потомственного интеллигента, чьи пшеничного цвета усы так нравились девушкам. Благодаря
усам несколько скрадывался стальной, холодный блеск глаз. Каморин работал инженером на крупном
оборонном заводе.
— Этак ты, батенька, и до терактов договоришься. Мы же не шахиды какие-нибудь, — парировал Веня,
почёсывая небритую круглую щеку. Веня — толстяк и балагур из породы любителей пива. Как он
зарабатывает на жизнь, до сих пор оставалось тайной.
— А почему нет? — серьёзно сказал Каморин, — Да будет вам известно, в любой борьбе побеждает
имеющий более жестокую установку. И ханжеское человеколюбие здесь ни к чему хорошему не
приведёт….
У Вани зазвонил телефон. Ваня не сразу понял, что ему звонит Костя — тот самый, который в ночном
институте рассказывал Ване о его генах. Константин хотел о чём-то поговорить. Ваня посмотрел на часы,
вздохнул, но договорился с Костей о встрече — теперешний Ваня не любил откладывать дела на потом.
— Я с тобой, — вслед за Ваней поднялся Дамир, здоровый парень, бывший спецназовец. Как-то само
собой сложилось, что он стал Ване вроде как за правую руку. Ваня подумал секунду, и спорить не стал —
после недавнего нападения на тёмной улице ходить в одиночку стало небезопасным.
Они встретились с Константином в маленьком дешёвом кафе, пустом по причине ненастного осеннего
вечера. Костя припоздал, шумно втиснулся в низкое помещение, стряхивая с плаща капли дождя. Ваня уже
и забыл, какой он большой — даже Дамир рядом с ним выглядел скромновато. Костя басовито посетовал на
погоду, познакомился с Дамиром и предложил помянуть Тимофеича:
— Жалко, конечно, Виктора, какой был человек….. В голове не укладывается….. Менты до сих пор не
могут понять, что там произошло, но ни за что не поверю, что Витя мог сам на себя руки наложить, ты как
думаешь?
Ваня равнодушно пожал плечами. Его интересовало, чего же Константину надо?
— Ладно…. Я, собственно, вот по какому делу, — здоровяк замялся, покосившись на Дамира,
невозмутимо сидящего напротив.
— Говори, Костя, у меня от него секретов нет, — сказал Ваня. Костя покивал и вздохнул, виновато
нахмурив густые богатырские брови:
— Понимаешь, Ваня, ошибочка тогда вышла…..
— В смысле? — не понял Ваня.
— Не твой это был генотип, я по дури снимки перепутал. И всё, что мы тогда говорили, это не про
тебя….
— То есть как? — оторопел Ваня.
— А вот так. Хочешь, ругай меня, хочешь, бей. В общем, извини. Зря я тебя и Витю взбаламутил.
Нормальные у тебя гены, без всякой фигни.
— А та — чья была фотография?
— Да так, мужика одного, — Костя махнул пухлой рукой, — его машиной сбило, не парься.
— Погоди, — Ваня растерянно хлопал глазами, — а как же мои способности? Как же петля?
— Ну, петля Витьке, наверное, померещилась. А способности — твои собственные. Ты просто в себя
поверил, вот и понесло. Знаешь, как бывает…. Так что не волнуйся, всё с тобой нормально.
Ваня растерянно посмотрел на Дамира — что тот подумает? Потом посмотрел на Костю и вдруг всё
понял. Он же всё врёт! Специально врёт! Чтобы сбить Ваню с истинного пути. Ах, подлец! И поднялась в
душе Вани незнакомая доселе жгучая злость. Даже на Тимофеича не было такой злости, когда тот
рассказывал, глядя в глаза, что собрался его, Ваню, убить.
— Ты точно уверен? — переспросил Ваня, подозрительно вглядываясь в открытое лицо здоровяка.
— А-абсолютно, — рубанул рукой здоровяк, — никаких сомнений. Не серчай, так бывает, я, а, вернее,
лаборантка, дура, со снимками напутала…. Ну, я пошёл? Давай… Может, как-нибудь пересечёмся, ещё
разок Витю помянем.
Толстяк пожал им руки и, осторожно протискиваясь между столиками, вышел в дождливый вечер. Пока
он выходил, Ваня окончательно обрёл прежнюю уверенность в себе. Конечно, врёт. Ведь не могло же всё
так совпасть — и снимок, и петля, и его способности. Ведь пошли же за ним люди? Пошли. А раньше
вообще внимания не обращали. Но зачем Косте надо его обманывать? Чтобы остановить? Такой же бред,
как у Тимофеича? Вдруг злость подкатила Ване под самое горло. Слишком многое уже стояло за тем, что
так легко хотел разрушить сейчас этот тупой увалень. И свернувшийся калачиком мёртвый Тимофеич, и
холодное дуло у виска, и десятки вдохновенных глаз, смотрящих на него….
Дамир проводил широкую спину здоровяка тяжёлым взглядом. Потом посмотрел на Ваню, фамильярно
хлопнул по плечу:
— Слушай, да не парься, чёрт с ними, с этими генами. Что это меняет? Мы всё равно в тебя верим….
Вот только информацию уже не удержать, все наши в курсе, а значит, и не только наши. Если кто из врагов
узнает, такой будет повод для компромата! Дескать, какими дешёвыми методами популярность
завоёвываем..... Слушай, а кроме него, кто-нибудь об этом знает?
Повисла пауза. Ваня внимательно посмотрел в чёрные глаза. И сразу понял, что Дамир имеет в виду. Тот
вопросительно дёрнул головой. Ваня на мгновение задумался. О спасении страны, об успехе дела, о той
борьбе, которую ему предстояло выдержать, о компроматах, которые ещё выльются на его голову. А при
воспоминании о широкой спине спокойно уходящего подлеца Константина жгучая злость снова подкатила
под самое горло. Заткнуть, срочно заткнуть надо эту тупую басовитую глотку, дерзнувшую замахнуться на
столь важные уже для Вани и для его дела вещи. И…. с неиспытанным доселе садистическим
удовлетворением Ваня многозначительно кивнул. Потом, конечно, плеснулось внутри сожаление, вина,
отчего сделалась смесь его чувств мучительной, но странно приятной. Но это потом и ненадолго.
В чёрных, чёртовых глазах Дамира ясно нарисовалась судьба незадачливого здоровяка, зачем-то
ввязавшегося в совсем не предназначенные для него вещи. Ваня почесал затылок. Сейчас, в этот самый
момент, он переходит черту, которую ещё вчера считал непреодолимой для себя. Но ведь не для себя же он
старается сейчас! Не для себя берёт этот груз на свои плечи. Что ж, история всё расставит на свои места.
История, которая для него только начинается. Для него и для Родины….
Ваня посмотрел на часы и стал поспешно собираться домой. Жена, наверное, уже места себе не находит.
А супругу свою Ваня любил и волновать не хотел.
 Ирина Ильина
[email protected]

Новогодние неожиданности

Рабочий день подходил к концу. Сейчас придет смена. Варенька никогда не опаздывала, а тем
более в предновогоднюю ночь. Она же понимает: мне ещё до дома добраться надо. А Вареньке
придется праздновать с дежурными милиционерами. Выпьет с ними бокал шампанского за удачу в
Новом году. А я, за сколько лет, встречу Новый год с мамой. А то она всё одна и одна. Долго,
конечно, после дежурства не посидеть, свалюсь около часа ночи, но всё ж...
Что-то Варя задерживается. Ох, и метёт за окном. Только бы в аварию не попала. Сегодня
утром прямо под нашими окнами сбили пешехода. Ногу сломал. А так ничего. Будет встречать
Новый год на больничной койке, бедолага! И менты говорили, что по городу аварий несметное
количество. Вчера был дождь, к утру замёрзло, а потом помело. Сугробы уже вон дворники
накидали! Ох уж наши зимы!
Кажется, Варенька идет — снег с сапожек отряхивает на половичке у двери. Я расстегнула
халат, заскочила в бытовочку. Только сняла халат, раздался стук в двери. Значит, не Варя. Халат
— обратно. Застёгиваясь на ходу, выскочила в кабинет:
— Войдите.
Ввалился дядька, весь в снегу и в чём-то красном на сером пальто.
— Помогите, девушка, там — человек на перроне. Ему плохо. Видите — рвёт кровью.
Вот тебе и уехала пораньше! Я схватила форменную телогрейку, чемоданчик, и помчалась за
этим типом, которого уже ненавидела. Точно, на час позже уйду! От мужика за версту разило
спиртным. Перрон оказался пуст.
— Где ваш больной?
— Не знаю... — мужик растерянно оглядывался.
У киоска стояла бомжичка. Она здесь каждый день ошивается. Я обратилась к ней:
— Эй, тётка! Куда больной-то делся, не видела?
— Я не тётка, я — девица, — надув губы ответила та, и ушла.
Я обернулась к дядьке. Его тоже не оказалось на месте. На огромном сугробе лежало грязное
пальто, хозяин которого исчез. Я взяла пальто в руки, понюхала, и поняла — пальто облито
красным вином.
"Вот идиот! — возмутилась я. Устроить такое в предновогоднее дежурство!" Повернулась к
вокзалу.
Вокзала не было! Может быть, его не видно за плотной стеной падающего снега? Я
испугалась. Сначала хотела бежать к вокзалу, но передумала, и помчалась к киоску. Вместо
знакомой киоскёрши там сидел мужик, чем-то похожий на картофель, то ли — цветом лица, то ли
— формами, то ли белёсыми глазками, которые бегали из стороны в сторону, не останавливаясь
ни на чём.
— А где Люба? — спросила я растерянно.
— Люба, Люба, ушла Люба, Давно ушла, далеко пошла.
— Как ушла? Она же только должна была заступить?
— Заступить, не заступить, — шелестел мужик-картошка.
Вдруг — я такой прыти от него не ожидала — подскочил, схватил мой чемоданчик, со
средствами для оказания первой помощи, давай его тянуть, и кричать:
— Моё, отдай! Отдай, моё!
Я вцепилась в чемодан мёртвой хваткой. Там, конечно, ни наркотиков, ни ядов, ни других
сильнодействующих средств нет, но сам чемоданчик был сделан на заказ нашей заведующей и, в
сравнении с моей мизерной зарплатой, стоил дорого. А отвечать-то мне! Пока мы через открытую
дверь киоска тянули каждый в свою сторону чемодан, резкий порыв ветра внес меня в ларёк и
захлопнул за мной дверь. Дядька отпустил чемодан и зашелестел:
— Уходи, уходи, здесь тебе нельзя, иди вон, вон.
Я повернулась к выходу, но дверь не открывалась.
— В окно прыгай, — уже кричал дядька, — скорей, сейчас придут!
Я, прижимая к себе чемоданчик, выпрыгнула в окно и оказалась по колена в воде! Оглянулась.
За моей спиной отчаливал большой катер, на котором стоял бравый и очень симпатичный капитан
в окружении команды из четырёх матросов. Они махали мне своими бескозырками и кричали:
— Удачи, до встречи! Не забудь, здесь же и завтра, в это же время!
От неожиданности я попятилась назад и шлёпнулась в воду. Чемоданчик тут же набрался воды,
стал тяжёлым. Я подскочила. Выглянула огромная рыбина с усами, похожая на сома, и сказала:
— Извините, пожалуйста! Вы не могли бы мне отдать двух моих деток, которые заскочили в
ваш багаж?
Я торопливо раскрыла чемоданчик, оттуда выскочили два усатых головастика. Соорудив в
воздухе сальто, они ушли под воду.
— Спасибо, — сказала воспитанная рыба. — Вы так добры. Обычно все хотят утащить моих
деток.
И рыба ушла под воду. Я побежала к берегу. Там открыла чемоданчик снова — вылить воду.
Воды в нём не оказалось, и всё абсолютно было сухим, даже перевязочный материал.
Я села на песок и задумалась. "Что же произошло? Может, я сплю, — я ущипнула себя, —
больно, синяк появился, но не проснулась, — может, я сошла с ума? Это, пожалуй, самое
вероятное, а всё вокруг — большая галлюцинация. Причём и зрительная, и слуховая, и
тактильная! Потому что на мне сидел огромный комар, сосал кровь, мне было больно, но и
раздавить комара — страшно: он такой огромный! Комар напился крови, взлетел, и благодарно
произнес:
— Спасибо, коллега, вы вовремя подоспели. Сейчас будет экипаж, а я пока сделаю первую
инъекцию.
Улетел. Я же была почти в обмороке, когда услышала цокот копыт, оглянулась. Это и правда
был экипаж. Цокали копытцами четвериком запряж2нные карликовые свинки. Правила ими
маленькая кенгуру с ярким бантиком на голове.
— Садитесь, мадам, я вас мигом домчу.
— Как же, они такие маленькие, я огромная. Они не потянут!
— Потянут, потянут, не бойтесь!
Я села в колясочку сзади возницы, он щелкнул языком, потом присвистнул, свинки расправили
крылья и взлетели под облака. Судорожно вцепившись в коляску, я заорала:
— Караул!
— Что вы, что вы, не бойтесь, ещё никто ни разу не упал. Вам нельзя волноваться — кровь
свернётся.
— Какая кровь?
— Ваша.
Мне стало окончательно плохо. Я застонала и вывалилась из коляски. Очнулась в гамаке на
лужайке среди цветов. Таких я раньше не видела. "Наверное, это субтропики", — подумала я. Тут
же ко мне подлетел огромный комар.
— Извините, — сказал он, кланяясь на лету, — я возьму очередную дозу.
Он уселся мне на руку и стал пить кровь, наливаясь до гигантских размеров. Напившись,
сказал:
— Спасибо, сегодня я прилечу ещё один раз.
Я ничего не ответила. Я ничего не понимала.
Четыре огромные лягушки с громким кваканьем катили перед собой, прямо по цветам,
сервировочный столик. На нём что-то дымилось под крышкой в серебряной посудине. Сзади
важно шагал, запрокидывая вперед лапы, белый аист. Низко поклонившись, он произнес:
— Просим вас отведать наше угощенье.
Он снял крышку. Под ней я увидела прекрасно приготовленную утку с яблоками.
— Как, уже Новый год?
— Что такое Новый год? — спросил аист.
— Утку, утку мы готовим на Новый год, с яблоками, — ответила я.
— Да? А мы думали, что это — ваше любимое блюдо.
Аист ловко отрезал золотистую утиную ножку, положил в тарелку, добавил печёных яблок и
картофеля фри. Рядом стояла салатница с помидорами в чесночном соусе. Он так же ловко
откупорил бутылку шампанского, наполнил два бокала, один подал мне, второй поднял сам:
— За спасение и спасительницу! — произнес он.
Низко поклонился и выпил залпом, как гусар. Я взяла свой бокал. Шампанское оказалось очень
вкусным. Я раньше такое не пила. Угощение тоже мне пришлось по вкусу. После этого мне
подали клубнику со сливками! Это-то в новогоднюю ночь! Я ни на минуту не забывала, что ночь
— новогодняя. Хотя здесь был день, летний день. После плотной и вкусной пищи мне захотелось
спать. Сон был глубокий, какой-то сладкий. Разбудил меня комар:
— Простите, это опять я — кажется, в последний раз.
Он снова уселся мне на руку, снова стал пить мою кровь. А мне уже было безразлично. После
обычных благодарностей и извинений комар улетел. Появился аист в сопровождении лягушек,
кативших сервировочный столик. На этот раз шампанского не было, был очень вкусный и
ароматный чай, нежные бисквитные пирожные и спелые плоды манго. Я уже и привыкла к такому
обхождению. Мне понравилось! Но всему хорошему приходит конец. Низко поклонившись, аист
произнёс:
— Простите, мадам, вас хочет видеть королева!
Он галантно протянул мне крыло, я поднялась и мы пошли по цветочной поляне. Как из-под
земли вырос огромный замок. Мне он чем-то напомнил наш вокзал. На крыльце сидела прекрасная
молодая женщина, на руках у нее был новорождённый младенец. Рядом стоял счастливый отец. Я
поняла, что это — царствующие особы, сотворила, как смогла, книксен, аист поощрительно мне
кивнул и провёл на крыльцо, где лягушки услужливо подставили кресло. Королевская чета в
одновременно склонила голову в мягком приветствии. Затем король заговорил:
— Мы должны не только благодарить вас, прекрасная дева, мы должны извиниться перед вами,
что так вас украли. Понимаете, мы не совсем люди.
— Совсем не люди, — с улыбкой вставила королева.
— Да, да, ты права, милая. Но я продолжу. У нас нет крови. И дети рождаются без крови, а,
чтобы они жили, необходимо в первые сутки влить человеческую кровь. И всё, потом всё хорошо
— мы живём и радуемся жизни. Обычно мы договариваемся с людьми заранее, но сейчас роды
начались совершенно неожиданно и раньше назначенного срока, вот мы и пошли на хитрость. Вы
нас простите?
— Ну, конечно, о чём речь! А комар?
— Комар — наш доктор, он и договаривается обычно, а тут — роды зимой! Комары в такое
время к вам в мир не летают.
— Так это не наш мир?
— Конечно, не ваш, это — наш мир! А сейчас, если вы себя чувствуете хорошо, мы вас
доставим на берег.
— Да, да, конечно, — ответила я.
Мне совсем не хотелось уходить из этого тёплого мира в снег и холод, тем более что Новый
год, наверное, уже и встретили. Я стала тянуть время:
— Если вам понадобится ещё моя кровь, пожалуйста, обращайтесь, — говорила я, но
королевская чета уже меня не видела. Они занимались младенцем, который на моих глазах
увеличился в размерах и сказал, указывая на меня:
— Дай, хочу, играть.
Он протянул ко мне руку и чуть не схватил меня своими огромными толстыми пальцами за
шею, но аист ловко подхватил меня за воротник, поднял в воздух и опустил на берег уже знакомой
мне реки. Прощаясь, он сказал:
— Не обижайтесь, сударыня. Рожают они один раз в сто лет, а растут быстро. И стать
игрушкой маленького несмышлёного королевича опасно. Он же ещё глупенький, и раздавить
может, и забросить неведомо в какой мир...
После этих слов аист растворился в воздухе.
Я оглянулась. За спиной отчаливал большой катер, на котором стоял бравый и очень
симпатичный капитан в окружении команды из четырёх матросов. Они махали мне своими
бескозырками и кричали:
— Удачи, до встречи! Не забудь, здесь же и завтра, в это же время!
— Как, — закричала я. — Меня! Возьмите меня!
Я бросилась в воду.
— Помогу! — прокричала усатая рыба, и своим хвостом забросила меня на палубу катера.
Оказавшись на борту, я увидела, что это киоск. В нём сидит знакомый мне дядька-картошка и
шелестит:
— Опять, ты! Ушла, Люба, ушла, говорю, уходи и ты!
Я прижала к себе крепче чемоданчик, помня, что этот гнусный тип пытался его отнять,
схватилась рукой за дверь. Я собиралась долго бороться с дверью, но она открылась сама, я
вылетела в сугроб.
— Где эта чёртова медичка? — услышала я.
На перроне лежал мужчина, его рвало кровью, рядом стояла уже знакомая мне бомжичка.
— Всё бы по ларькам прятаться, да порядочных девушек обижать! — прокричала она.
Кто-то подал мне руку. Оказалось — Люба.
— Любочка, это ты? — чуть не плача, спросила я.
— Я, я, а вон и Варя бежит, скорую уже вызвали. Мы в пробку попали. Как ты домой
доберёшься?
Я увидела вокзал. Он на месте! Снег сыплет, Варя бежит, где-то верещит сирена, пробивая
дорогу скорой помощи на перрон. Я здесь больше не нужна. Передав чемоданчик Варе, пошла
собираться и — домой. К новогоднему столу еле успела. Мама уже всё накрыла. Она виновато
смотрела на меня:
— Не понимаю, как это случилось? У утки нет одной ножки. В печь поставила целую, а достала
без ноги.
— Ничего, мамуленька, — прокричала я из душа, — главное: мы вместе!
И подумала: "Я ведь могла не вернуться. В той сказке было сказочно хорошо!"
Натягивая новогодние обновки, услышала возмущённый возглас мамы:
— Разве можно такие дорогие напитки покупать, могли бы обойтись и обычным шампанским!
Я выглянула из своей комнаты. Мама ставила на стол шампанское из чужого мира! Раздался
звонок в дверь:
— Я не опоздал, дорогая? С Новым годом! — произнес бравый капитан большого катера. Он
подал мне букет прекрасных цветов, обнял и крепко поцеловал.
"Сказка не кончилась?" — подумала я.
" Не кончилась", — сказал мой капитан. С тех пор мы вместе. Скоро у нас будет малыш... Но
об этом никому, ладно?
13.06.2009

Алексей Жевлаков
[email protected]

Лунный старт

Они были в пути уже два с половиной часа. За это время вездеход выехал из городского шлюза,
промчался, не останавливаясь, мимо беспорядочного скопления людей и машин вокруг “затвора”
гигантской “пушки” и успел добраться до середины её “ствола”. Здесь это сооружение, больше
похожее на металлический акведук, выглядело бесконечным — оба его терявшихся вдалеке конца
уходили за горизонт. Сто километров. Сотая часть экватора. Три градуса долготы.
— Знаешь, что мне это напоминает? — взволнованно спросила Агнета. — Кадры какого-
нибудь вестерна: просторы дикого Запада с кочующими индейскими племенами и проходящая по
ним одинокая железная дорога — единственный признак цивилизации.
Николай оторвался от мировых новостей, мелькавших на мониторе, и, хоть и замечательно
представлял себе, как выглядит пересекавший лунную пустыню рельсотрон, тоже посмотрел в
окно.
— Да, — согласился он, поморщившись. — Только вместо индейцев — виртуальные банды
экономистов и инженеров Лунного Магната.
Он не стал добавлять: “Ненавижу их”, но по его взгляду и так всё было ясно. Для людей,
причастных к строительству ускорителя, Френсис Морган, часто называемый просто Лунным
Магнатом, был чем-то вроде современного Аттилы, варварски уничтожавшего их многолетний
труд.
— Ну, что поделать? — слегка рассерженно ответила Агнета, которой уже стало надоедать
угрюмое настроение мужа. — Прогресс неумолим. После парусников появились пароходы, а
после пароходов — суда с дизельными моторами. Это совершенно естественно. Если у Моргана
получится доставлять в космос грузы дешевле, чем у “Лунного старта”, от этого выиграют все — в
том числе и мы.
— Ты это уже говорила — только вместо пароходов там были реактивные самолёты... И
дешевле, боюсь, не получится: похоронив “Лунный старт”, Морган тут же задерёт цены и заставит
нас платить втридорога за свои услуги. Разве не так было после того, как он стал качать гелий-3 с
Сатурна?
— Да ему спасибо надо сказать за то, что он обанкротил этих мерзавцев, которые готовы были
всю Луну испоганить! — воскликнула Агнета.
— Не переводи стрелки — это совершенно другая тема!
— И к тому же его монополия долго не продержалась — цены уже через два года пошли вниз.
— Естественно, — кивнул Николай. — Технологии добычи гелия-3 с планет-гигантов были
всем известны, и конкурентам нужно было только некоторое время, чтобы организовать своё
производство. А как устроен двигатель его суперкорабля, никто не знает.
— Узнают рано или поздно. Купят лицензию или украдут. Или изобретут сами. Этот корабль
ему ведь не инопланетяне подбросили — наука уже была к этому готова.
Николай хотел сказать, что наука долго не могла объяснить вещи куда более простые — типа
секрета китайских зеркал, например, но, увидев нечто необыкновенное, схватил со стола малый
пульт управления и остановил вездеход. Правда, до полной остановки тяжёлая машина успела
проехать почти сотню метров, поэтому её пришлось отогнать назад.
— Нет, ты посмотри на это, — проговорил Николай потрясенно. — Какая наглость!
К одной из опор ускорителя был приделан рекламный плакат компании “Морган
спейстранспортейшн” — той самой, которая должна была эксплуатировать антигравитационный
корабль Моргана. Причём половину этого полотнища размером примерно два на три метра
занимала самодовольная физиономия самого Лунного Магната.
— Пойду, сорву эту дрянь, — решительно сказал Николай, вставая.
— Тебе что, делать больше нечего? — воскликнула Агнета, тоже вскочив.
Из другого конца вездехода послышался шум воды, сливаемой из унитазного бачка.
— Терпеть такое я не собираюсь, — резко ответил Николай и направился к шлюзовой камере.
— Эй, подожди!
Агнета попыталась схватить его за руку, но тот не дался.
— Что случилось? — спросил Алекс, буквально выпрыгнув из туалета.
— Наш папа спятил с ума! — ответила Агнета и, повернувшись к Николаю, добавила:
— Это просто неумно! Ты будешь походить на этих идиотов-экологистов.
— Да хоть на луддитов — мне всё равно.
Не спрашивая больше ни о чём, Алекс подбежал к окну. Увидев плакат, он чертыхнулся и,
вернувшись, гневно проговорил:
— Папа, не стоит этого делать!
— Почему? — спросил Николай, открывая входной люк скафандра.
— Потому, что я собирался идти просить его о поддержке нашей группы, а ты теперь всё
испортишь.
— Да! — охотно подхватила Агнета. — Зачем осложнять жизнь этим ребятам?
— Перестаньте, — усмехнулся Николай. — Если Морган порядочный человек, он не будет
мстить сыну за отца. А если нет — тогда нечего с таким вообще связываться. И к тому же он не
единственный на свете миллиардер.
— Но на Луне он единственный! — ответил в отчаянии Алекс.
Видя, что и этот аргумент не сработал, Агнета сказала:
— Тебя же посадят, если ты сорвёшь этот плакат.
— Ха-ха, пусть попробуют!
Николай залез в скафандр и через десять минут вышел из вездехода.
— Всё пропало, — уныло проговорил Алекс, опустив голову.
— Ты всё о своей дурацкой группе? — спросила Агнета. — Только это тебя волнует?
— Она не дурацкая, — раздражённо ответил Алекс. — И в данном случае меня действительно
волнует только это. Неужели ты думаешь, что этот плакат висит тут на законных основаниях? В
“Лунном старте” ещё не до такой степени деградировали, чтобы позволить Моргану так глумиться
над собой. Это всё равно, как если бы он разместил рекламу “Лунного старта” на своём корабле.
Агнета задумалась и, тревожно поглядывая в окно, достала мобильник и набрала какой-то
номер. Николай уже добрался до эстакады и, вероятно, прикидывал, как лучше взяться за
трёхметровое полотнище, натянутое на лёгкий каркас.
— Здравствуйте, — сказала Агнета. — Это служба маркетинга? На одной из опор вашего
ускорителя висит плакат, рекламирующий “Морган спейстранспортейшн”. Вы что — заключили с
ними контракт?
 Наступила пауза, после чего Агнета вновь поздоровалась и повторила свой вопрос. Очевидно,
её соединили с более сведущим специалистом. Выслушав его, Агнета выключила телефон и
немного растерянно сказала:
— Контракта у них нет. Они были возмущены.
Алекс только усмехнулся — дескать, а я что говорил... Николай между тем попытался
допрыгнуть до нижнего края плаката, но ему не хватило нескольких десятков сантиметров. Тогда
он полез по опоре вверх. В этот момент и Агнету, и даже Алекса пронзило чувство... нет, не
страха, а, скорее, жалости, и отчасти даже вины. Издали фигурка Николая казалась такой
крошечной и одинокой — а ведь противостоял он сейчас не кому-нибудь, а самому Лунному
Магнату. Почти всемогущему человеку-планете.
Забравшись, наконец, на достаточную высоту, Николай схватился одной рукой за каркас
плаката и сильно дёрнул его. Цветастое полотнище затрепетало, а лицо Моргана как будто ожило
и скривилось в гримасе отвращения. Николай дернул ещё — и, не удержавшись, свалился вниз
вместе с оторванным плакатом. Агнета слабо вскрикнула. Впрочем, падение оказалось достаточно
мягким. Николай быстро вскочил на ноги и принялся яростно затаптывать плакат в лунную пыль,
так что вскоре тот стал походить на грязную тряпку.
— Да хватит уже, — проговорил вполголоса Алекс и, словно услышав его, Николай тут же
развернулся и пошёл к вездеходу.
Его жажда мести была утолена, однако бурной радости он не испытывал. Может, это и вправду
повредит сыну? Николаю, поклоннику русского рока, не очень нравились лёгкие песенки, которые
исполняла его группа, но всё же он отдавал должное почти героическому энтузиазму этих совсем
ещё юных мальчиков и девочек. Всем было трудно в начале пути, но битлы и роллинги жили, как-
никак, на одной планете. А члены “Юниверс” не могут даже собраться вместе, что сильно
осложняет их сотрудничество. Так зачем же ещё и создавать им дополнительные проблемы? Да и
такой ли уж это подвиг — сорвать какую-то бумажку, зная, что ничего тебе за это не будет? Во
всяком случае, ничего существенного...
Агнета и Алекс были удивлены тем, что вернувшийся Николай выглядел не торжествующим, а
каким-то поникшим, словно от усталости, и даже избегал смотреть им в глаза.
— Ты не ушибся? — спросила Агнета с тревогой.
— Нет, — ответил Николай, мотнув головой, и ушёл в кабину. Вездеход способен был сам
собой управлять, но Николаю хотелось уединиться. Там, в кресле водителя, он и просидел весь
оставшийся путь, наблюдая за тем, как сверкающий солнечный блик скользит по гигантскому
рельсу, похожему на памятник давно исчезнувшей лунной цивилизации. Да... По сравнению с
изящными кораблями Моргана, рисунки которых усиленно распространялись по всему миру, этот
неподвижный индустриальный монстр массой в миллион тонн казался таким же грубым и
бессмысленным, как китайская стена. За последние месяцы акции “Лунного старта” обесценились
вдвое. Скоро ускоритель будет вообще никому не нужен. Николай понимал, что Агнета права, и
его неприятие нового порядка вещей выглядит столь же забавно, как сожаление фаната
граммофонных пластинок о том, что весь мир давно перешёл на более совершенные способы
звукозаписи. Как ни крути, Морган делает людям добро, закрывая неудачный конкурирующий
проект. Но примириться с этим было всё же трудно. Шесть лет отдал Николай строительству
ускорителя, и это были его лучшие годы. Он гордился своей причастностью к этому грандиозному
и, как тогда казалось, такому нужному всему человечеству делу. А как приятно было, установив
очередную сотню метров “дороги в космос”, вернуться домой и, поцеловав сына и красавицу-
жену, увидеть по телевизору репортаж о “стройке века”... И всё это, получается, было зря?
Проклятый Морган!
Через полтора часа вездеход остановился в пяти километрах от конца ускорителя. Именно
здесь лёгкий контейнер с полезным грузом должен был отделиться от разгонной платформы и
выйти на отлётную траекторию. Агнета и Алекс в это время как раз доигрывали шахматную
партию. У Николая, который всё ещё чувствовал себя виноватым, не хватило духу предложить
сыну совершить выход вместе с ним. Но тот, увидев, что отец направляется в шлюз, сказал:
— Ладно, мама — признаю своё поражение.
После чего тоже пошёл одеваться...
Выйдя из машины, они установили в ближайших окрестностях несколько скоростных
видеокамер, которые должны были запечатлеть первые мгновения долгожданного космического
полёта, после чего распаковали ровер, походивший в сложенном виде на раскладушку с
торчащими тут и там колёсами. Это была точная копия легендарного лунного электромобиля, на
котором ездили экипажи “Аполлонов”. Разумеется, навигационное и прочее оборудование у
машины было самым современным, а заряда аккумуляторов хватило бы на многие сотни
километров пробега. Агнета стояла немного поодаль и снимала процесс подготовки на видео.
Рядом с элегантным и комфортабельным вездеходом репликар выглядел, конечно, довольно
уродливо. Казалось, что и ездить на нём будет очень неудобно. Сначала Николай и Алекс
прокатились вдвоём, потом последний уступил место Агнете.
— Понравилось? — спросил Алекс, когда машина, сделав круг, вернулась.
— Нет, это не для меня, — ответила Агнета, спрыгивая на землю. — Хотя что-то в этом есть.
Пожалуй, в качестве аттракциона для экстремалов сойдёт.
До старта оставалось ещё больше часа. Алекс уселся на освободившееся место командира и
сказал:
— Я ещё немного покатаюсь — доеду до конца ускорителя.
— Будь осторожнее, — сказала Агнета. — И докладывай регулярно обстановку.
— Хорошо.
Он крепко взялся за рукоятку управления и погнал машину вдоль эстакады. Гигантские опоры
мерно проносились мимо. Маленький автомобильчик сильно трясло, но в этом и был самый кайф.
К тому же приходилось всё внимание концентрировать на управлении, так что неприятные мысли
временами переставали лезть в голову. И всё же... Алексу было жалко отца. История с плакатом
показала, до какой степени он был обижен этой страшной несправедливостью. Да Алекс и сам
иногда жалел о том, что всё так по-дурацки получилось. Сколько он себя помнил, лунные
поселенцы только тем и занимались, что строили всем миром этот ускоритель. Алекс был ещё
маленьким, когда папа впервые рассказал ему, для чего нужно это фантастическое сооружение, и
продемонстрировал с помощью магнитиков, как будет разгоняться платформа с грузом. Было что-
то чудесное в том, что часть пути к другим планетам будет пройдена по рельсам. А с какой
гордостью мама всегда говорила, что папа работает инженером на этой великой стройке... Маму
теперь тоже было жалко. Единственными, на кого не распространялась его вездесущая жалость,
были земные корпорации, затеявшие проект, чтобы не надо было строить нелепо дорогие и жутко
опасные ракеты для подъёма грузов с Земли. Алекс даже гордился иногда Лунным Магнатом,
который утёр нос землянам со своим почти бесплатным антигравитационным кораблем. Но
пострадают-то теперь свои же, селениты. Ведь обслуживать ускоритель должны были в основном
местные... Спохватившись, Алекс включил связь и доложил:
— Мама, всё в порядке. Я ещё жив.
Потом он свернул влево и поехал прямо между опорами, оказавшись как бы в гигантском
бесконечном коридоре, ажурные стены которого вдалеке казались почти сплошными.
Пять километров тормозного пути разгонной платформы — не такое уж большое расстояние.
Конец металлического коридора приближался, и когда до него осталось совсем немного, Алекс
увидел прямо впереди по курсу какой-то очень большой, нет — просто громадный луноход.
Сначала он немного испугался, подумав, что это дежурят работники “Лунного старта”. Кто его
знает, как они отнесутся к тому, что он так нахально ехал прямо под ускорителем... Но
сворачивать было поздно, и Алекс решил выдержать характер. Луноход приближался, и вскоре
Алекс начал сильно сомневаться в его принадлежности к “Лунному старту”. А потом, узнав эту
машину, он и вовсе испытал шок. Это был всем известный “Оверлорд”, принадлежавший
Френсису Моргану. Что, чёрт возьми, тут делает Лунный Магнат? Может быть, его привело сюда
простое любопытство? Или он собирается вывесить здесь ещё парочку рекламных плакатов?
Алекс остановил ровер метрах в пятидесяти от гигантского самоходного дворца. А что, если
использовать этот неожиданно появившийся шанс? Конечно же, это дерзость невероятная — вот
так запросто постучаться в двери такого небожителя и попросить аудиенции. Но, может, именно
это-то и сработает? Лунный Магнат должен оценить его смелость — он ведь и сам такой.
Очень осторожно, чтобы охранники (живые или электронные), которые наверняка
просматривали всё пространство вокруг, не заподозрили его в чём-нибудь нехорошем, Алекс
подъехал ближе к луноходу и, выключив ровер, неторопливо подошёл к огромному бамперу.
Водитель, сидевший за толстым стеклом высоко поднятой кабины, смотрел на него, казалось, с
удивлением. Алекс приветственно помахал ему рукой и, отойдя в сторону, указал на дверь шлюза.
Лениво повернув голову, водитель что-то кому-то сказал.
— Что вы хотите? — прозвучало у Алекса в шлемофоне. Голос был, как ни странно, женский.
— Я бы хотел поговорить с господином Морганом, — ответил Алекс. — И мне бы хотелось,
чтобы этот разговор состоялся с глазу на глаз.
 — Вы, вероятно, очень молоды, — сказала женщина с чуть заметной иронией. — Сколько вам
лет?
— Семнадцать.
Наступила пауза. Алекс ждал, затаив дыхание.
— Хорошо, — ответила женщина. — Входите.
Алекс шагнул к шлюзу, но, вспомнив о маме, остановился и сказал:
— Я доехал до конца. Побуду немного здесь, так что не беспокойтесь.
В шлюзе, который был просторнее, чем бытовой отсек их вездехода, и приближался по размеру
к городским шлюзам, Алекс избавился от скафандра и, слегка дрожа от волнения, отправился на
поиски. Как ни относись к Лунному Магнату и сколько ни рассказывай про него анекдоты, всё же
он был самой главной “визитной карточкой” Луны, и побывать у него в гостях было довольно
серьёзным приключением.
В коридоре его встретил человек, похожий на стюарда, и вежливо проводил к двери, на
которой было написано: “Френсис Р. Морган”. Поправив волосы и выдохнув воздух, Алекс
переступил порог огромного кабинета и в недоумении остановился. За столом, который, судя по
размерам, явно должен был принадлежать Лунному Магнату, сидела бледная девушка в тёмном,
почти траурном, платье.
— Здравствуйте, — сказал Алекс. — А где господин Морган?
— Добрый день, — ответила девушка тем самым голосом, который звучал у него в скафандре.
— Господин Морган сейчас далеко отсюда — на Земле. Но вы можете обратиться ко мне — это
практически то же самое, поскольку моя фамилия тоже Морган.
Алекс всё понял. Хотя Морган и не афишировал существования своей дочери, тайной это не
являлось. Её звали, кажется, Диана.
Пройдя в кабинет, Алекс сел в кресло, стоявшее возле стола. Теперь он мог разглядеть
единственную наследницу миллиардера более подробно. Первое впечатление скорее не
свидетельствовало в её пользу. Каменная неподвижность и надменное выражение её не очень
красивого лица заранее предупреждали, что общаться с ней будет нелегко. Не понравился Алексу
и мрачный готический стиль, который она себе почему-то выбрала. Мало того, что в её наряде не
было ни одной светлой нитки. Её прямые длинные волосы были выкрашены в чёрный цвет, и даже
лак для ногтей был чёрным. Только кожа осталась контрастно-белой, да не просто белой, а с
каким-то мертвенным, почти вампирским оттенком. Эту кожу хотелось осветить лучом
ультрафиолета, чтобы увидеть, как она задымится. Про себя Алекс назвал эту особу “Чёрной
принцессой”.
— Вы — Диана Морган, — сказал он, чтобы начать разговор.
Девушка утвердительно качнула ресницами. Представившись, Алекс окинул восхищённым
взглядом помещение и сказал:
— Классная машина. Ваш папа вам её покататься дал или она теперь ваша?
Несколько секунд Диана, видимо, размышляла, как, не теряя достоинства, ответить на этот
вопрос, и стоит ли вообще на него отвечать.
— Ни то, ни другое, — ледяным тоном сказала она, наконец. — И давайте побыстрее перейдём
к делу.
Алексу стало немного обидно. И чего она, в самом деле, так высокомерно ведёт себя? Прямо
высший чиновник какой-то. Голос у неё, как у зрелой женщины, но лет ей вряд ли намного
больше, чем ему. Да и велика ли заслуга случайно оказаться дочерью такого крутого папаши?
— Ну, к делу, так к делу, — вздохнул Алекс. — Мы — ну, то есть, я, один парень на Земле и
две девушки с Марса, создали поп-группу. Девушки поют, а мы с Куртом пишем песни и иногда
немножко подпеваем. Вживую мы друг друга никогда не видели. Между прочим, координировать
свои действия, находясь на разных планетах, довольно трудно — можете мне поверить. Но
получается у нас, как мне кажется, неплохо. Потенциал у нас большой. Единственное, чего нам
пока не хватает — это мощной раскрутки. Студии нас отшивают. Поэтому я решил обратиться за
помощью к вашему отцу.
Говорить ему было тяжело — слова словно уходили в пустоту. Диана не умела слушать. По её
виду невозможно было понять, следит она за речью собеседника, или думает о чём-то о своём.
Или просто спит с открытыми глазами.
— Едва ли мы сможем вам чем-то помочь, — сказала она равнодушно. — У нас нет своей
студии звукозаписи.
— Мне это известно, — ответил Алекс. — Но вы могли бы помочь нам оплатить запись
альбома и сделать его рекламу в средствах массовой информации.
— Зачем нам это?
— Как зачем? Это будет работать на ваше доброе имя, на вашу славу...
— Вы считаете, что ваша группа сможет что-то прибавить к славе нашей компании? Я в этом
сомневаюсь.
“Нет, ну какая она всё-таки дура!” — подумал с возмущением Алекс и решительно достал свой
мобильник.
— У вас здесь есть плеер с мощными колонками? — спросил он. — Я, конечно, мог бы дать
вам послушать и так, но с колонками было бы эффектнее.
Несколько секунд Диана смотрела на его мобильник.
— Колонки имеются, — сказала она. — И плеер тоже. Но вы уверены, что стоит производить
такой опыт?
— Уверен.
— Хорошо. Но все песни я слушать не буду — только одну.
Алекс был согласен и на это. Песни действительно хватит и одной — надо только выбрать
самую лучшую. Возможно, Диане не понравится стиль их группы, но понять, что это талантливо,
она всё равно должна — если, конечно, она вообще хоть что-то понимает в музыке.
Включая запись, Алекс сильно волновался — слишком многое было поставлено на карту. Она
сказала “опыт”? Да уж, действительно: любопытно будет посмотреть, какое воздействие окажет
настоящее искусство на её замороженную душу. Правда, лучше бы смотреть на это со стороны,
испытывая лишь спортивный интерес...
Песня звучала три с половиной минуты. Как ни странно, самому Алексу она вдруг показалась
не такой замечательной, как раньше. Грубоватая аранжировка оставляла желать лучшего, да и
мелодия как будто выдохлась от усталости... Правда, пели девочки всё же неплохо. Алекс избегал
смотреть на Диану, боясь преждевременно прочитать на её лице суровый и несправедливый
приговор. Лишь когда музыка плавно стихла, он решился взглянуть на неё, и увидел, к своему
изумлению, что Диана пребывала в некотором замешательстве. Маска надменной
соправительницы межпланетной империи спала с её лица, и оказалось, что ничто человеческое ей
не чуждо.
— Кто автор этой песни? — спросила она. Даже голос у неё как будто слегка изменился.
— Мы с Куртом, — ответил Алекс.
Диана усмехнулась:
— Но одну мелодию ведь не могли придумать двое. Так кто же?
Алексу не хотелось выпячивать свои заслуги, но на прямой вопрос надо было отвечать прямо.
— Мелодия была моя. А слова написал Курт. У него это всегда лучше получалось.
— А что-нибудь ещё можно послушать?
— Да, конечно. Мы не группа одной песни.
Диана устроилась поудобнее, и Алекс снова включил музыку. Поглядывая искоса на девушку,
он мог наблюдать за её реакцией. Временами Диана до того расслаблялась, что начинала кивать в
такт головой. Сердце Алекса бешено колотилось от предчувствия удачи. И в то же время ему не
давала покоя мысль о родителях, которые остались возле эстакады в пяти километрах отсюда.
Подождав, когда закончится очередная песня, он извинился и позвонил им.
— Я, наверное, не успею к старту — тут... Как бы это сказать... В общем, у меня появилось
очень важное дело. Мне нужно быть здесь, а не там.
— Что за дело? — удивился Николай.
— Потом объясню.
— Ну, смотри.
В голосе отца чётко прозвучала скрытая обида. Устыдившись, Алекс решил хотя бы вкратце
рассказать ему, что происходит, но было поздно — в трубке зазвучали гудки.
— Твои родители где-то рядом? — спросила Диана.
— Да, — ответил Алекс, чувствуя раздражающий дискомфорт из-за своей промашки. — Наш
вездеход остановился возле того места, где контейнер взлетит над эстакадой. Мы хотим сделать
его фотографии в полёте.
— Понятно, — ответила Диана, слабо улыбнувшись. — А я думала, что вы приехали на этой
машинке прямо из города, и поражалась такому авантюризму.
Тон у неё был слегка разочарованный.
— Если бы было очень надо, то доехал бы и из города — нет проблем, — ответил Алекс, пожав
плечами. — Хотя пыль съела бы все подвижные части.
— Много там ещё осталось? — спросила Диана, взглядом указав на мобильник.
— Ещё четыре, — ответил Алекс. — Вы торопитесь?
— Нет, — ответила Диана и, посмотрев на монитор компьютера, добавила:
— Кстати, вам тоже торопиться некуда — старт только что отложили на один час по
техническим причинам.
Алекса слегка покоробил её презрительный тон. Можно подумать, их суперкорабль всегда
отчаливал вовремя... Прослушав оставшиеся песни, Диана спросила:
— Неужели вы действительно живёте на разных планетах?
— Да, — подтвердил напрягшийся в ожидании Алекс.
— Удивительно... Ведь такого, кажется, ещё не было?
— По крайней мере, я о таком никогда не слышал.
Алексу не очень нравились эти её вопросы. Неужели в их песнях её заинтересовало только то,
что они были написаны и спеты людьми, разделёнными огромным расстоянием?
— Это надо сохранить, — сказала Диана.
— Что сохранить? — не понял Алекс.
— Вашу разобщённость. Вы не должны встречаться. У вас хорошие песни — мне
действительно очень понравилось. Но то, что вы разбросаны по Солнечной системе, вызовет к
вашей группе ещё больший интерес. А потом, спустя много лет, можно будет организовать вашу
первую встречу — и это будет мировая сенсация.
Алексу такая перспектива не показалась особенно привлекательной, но пока он решил не
возражать. Возможно, Диана ещё передумает.
— Так вы можете нам помочь? — напрямую спросил он.
— Да, — ответила Диана. — Я вам помогу. Возможно, для этого придётся создать или
приобрести собственную звукозаписывающую компанию. Впрочем, посмотрим...
Она встала, оказавшись довольно высокой. Алекс тоже встал. Диана отвела его в соседний
отсек. Это была просторная столовая с огромными, от пола до потолка, окнами. Они сели за стол
друг против друга. Официанты принесли обед. Не привыкший к подобной роскоши, Алекс вдруг
остро почувствовал себя не в своей тарелке.
— Не стесняйтесь, — сказала Диана ободряюще. — Вы ведь не на приёме в Букингемском
дворце. И расскажите немного о себе.
Алекс начал рассказывать. На этот раз Диана слушала его с видимым интересом. Правда, когда
он углубился в свои романтические детские воспоминания об эпохе строительства ускорителя, она
как будто слегка помрачнела, и Алекс пожалел, что коснулся этой темы. Когда речь зашла об
истории группы, Диана начала задавать много вопросов, показав себя неплохим интервьюером. Да
и в музыке она разбиралась на удивление хорошо, то и дело употребляя термины, известные
только профессионалам. Скорее всего, у неё было какое-то музыкальное образование — не очень
нужное ей самой, но обязательное для девушки из высшего общества. Возможно, это был первый
случай, когда оно ей по-настоящему пригодилось.
— Расскажите и вы о себе, — попросил Алекс, закончив.
— Ну, рассказывать особо нечего, — ответила Диана, помедлив. — В моей жизни было мало
ярких событий.
— В такое трудно поверить. Жить с таким отцом — это, наверное, очень интересно!
— Для меня всё, что меня окружало, было в порядке вещей, поэтому субъективно моя жизнь
была ничуть не интереснее, чем у других. В прошлом году папа решил отправить меня на летние
каникулы в систему Сатурна, чтобы я изучила на месте, как работает индустрия по добыче гелия-
3. Некоторые друзья и знакомые говорили: “Ой, как здорово!” А мне в такую глушь лететь вообще
не хотелось. Я даже плакала. Хотя поездка была, конечно, полезной — с чисто практической
точки зрения. Да и на кольца Сатурна посмотреть стоило.
— А на Земле вы бывали?
— Конечно, много раз.
— Вы очень смелая! Тяжело было переносить земную тяжесть?
— Ну, сейчас-то с этим проблем не бывает — надо просто пройти курс интенсификации. Я
чувствовала себя немного странно — и только.
— Понятно... И на вашем суперкорабле вы тоже летали?
— Нет. Это опасно и совершенно не нужно. Я только сфотографировалась, сидя в кабине.
Глаза Дианы загорелись, а на бледных щеках выступил слабый румянец. Она открыла было
рот, чтобы сказать что-то ещё, но тут же словно спохватилась и прикусила себе язык.
— Этот корабль займет подобающее место в истории — вот увидите, — сдержанно сказала она.
У неё вдруг зазвонил мобильник.
— Да, папа, — сказала она. Морган что-то ей сообщил, после чего Диана бросила Алексу:
“Извините, я выйду”, и ушла, видимо, в кабинет. Алекс встал из-за стола и подошёл к окну, из
которого был виден ускоритель, напоминавший стартовую эстакаду для ракет из иллюстраций к
фантастическим романам докосмической эры. Нет, хорошо всё-таки, что он не попал к самому
Моргану. Ведь неизвестно, как тот отнёсся бы к его просьбе — если вообще стал бы его слушать.
А Диана... Да, она, конечно, не чета этим дуракам из звукозаписывающих компаний. А может, он
ей просто понравился? Это было бы, конечно, приятно, но Алексу не хотелось, чтобы всё
объяснялось именно этим. Вдруг она заставит его быть своим любовником? Быть содержанкой
дочери хотя бы и Моргана казалось ему довольно унизительным. “Э, да о чём это я размечтался?
— подумал он смущённо. — При своих-то миллиардах она и получше красавца себе найдёт”.
Ему не терпелось рассказать об этом невероятном успехе своим товарищам. Достав телефон, он
набрал сообщение: “Привет, Курт! Вижу свет в конце туннеля. Подробности расскажу потом —
сейчас некогда”. Отправив его, он вспомнил упомянутый Дианой Сатурн, вспомнил сделанную
Кеплером неправильную расшифровку анаграммы, в которой Галилей сообщал об открытии у
шестой от Солнца планеты каких-то странных придатков, и набрал ещё один текст: “Привет вам,
близнецы, Марса порождение! Кажется, синие жадины наконец-то будут посрамлены. Потом
расскажу подробнее. Эх, только бы не сорвалось!” Лурдес и Аннабель сразу поймут, в чём дело:
“синими жадинами” они называли воротил музыкальной индустрии, которые их отвергали.
Едва он успел нажать на кнопку “Отправить”, как в столовую вошла Диана.
— Ну, вот и всё, — с необычайно довольным видом сказала она, садясь за стол. — Дело
сделано.
По её виду ясно было, что ей очень хочется услышать от Алекса вопрос насчёт того, что это за
дело такое.
— Заключили какую-то сделку? — вежливо поинтересовался Алекс.
— Да, — ответила Диана. — Купили “Лунный старт”. Теперь всё это наше...
Она по-хозяйски посмотрела на эстакаду. Ошеломленный Алекс промямлил растерянно:
— Ну, что ж — поздравляю... Только что вы будете с ним делать? На металл разрежете? Или
переделаете его в железную дорогу для туристов?
— Что за странные идеи? — удивлённо ответила Диана. — Мы будем использовать его по
прямому назначению — запускать с Луны спутники, изготовленные на Луне же. Мечта многих
поколений энтузиастов, которые хотели сделать космос более доступным для всего человечества.
— У вас же есть суперкорабль — он гораздо эффективнее.
— Суперкорабль был блефом, который помог нам сбить цену на ускоритель. Уверить всех,
будто мы овладели антигравитацией, да ещё готовы начать её промышленное использование,
было, конечно, весьма дорого, но эти затраты полностью окупились.
— Да уж — ловко...
Сказав это, Алекс долго смотрел на ускоритель, пытаясь уловить в нём какие-то перемены, но
никаких перемен не замечал. Всё было, как прежде. Да уж... И как ему теперь, интересно, на это
реагировать? Проведённая Морганом операция вызывала, конечно, восхищение. Показал, что
называется, мастер-класс... А с другой стороны — это ведь попросту грандиозное жульничество.
Они украли этот ускоритель, который его отец строил шесть лет. Алекс почувствовал к Моргану
сильнейшее отвращение. И к Диане тоже. Она оказалась достойной наследницей этого пирата.
Он медленно перевёл взгляд с эстакады на “Чёрную принцессу”. Та смотрела на него со
сдержанным любопытством. Понимала, видимо, что сейчас происходит у него в душе, и жаждала
узнать, что он будет делать.
Алекс лихорадочно думал. В случившемся было одно положительное обстоятельство:
ускоритель всё-таки будет работать, и труд отца не пропадёт впустую. Хотя то, что он попал в
руки Моргана, отца не обрадует. Морган поступил непорядочно — но когда это, интересно, такие,
как он, поступали порядочно? Да и кто виноват, что бывшие хозяева “Лунного старта” оказались
такими идиотами? Палец о палец не ударили, чтобы разоблачить этого негодяя. Купились, как и
все, на его дешёвку. Так им и надо.
Но плохо это или никак — быть обязанным Моргану? Вот главный вопрос. Многие творческие
люди искали покровительства у преступных правителей. Правда, в те давние времена у них
зачастую не было выбора. Может быть, стоит взглянуть на проблему немного иначе? Для Моргана
оказать помощь их группе — это возможность сделать доброе дело и хоть немного искупить свои
многочисленные грехи. И отнять у него такую возможность было бы весьма негуманно.
Нет, всё это чушь несусветная. Алекс даже поморщился. Но что-то надо было отвечать, и он
сказал то единственное, что в этой ситуации приходило на ум:
— Спасибо за то, что проявили к нам такое внимание. Но я не могу решать один — мне нужно
посоветоваться с остальными.
Само по себе это было вполне логично, однако выглядело всё равно как неловкая попытка
увильнуть от ответа.
— Пожалуйста, — улыбнулась Диана. — Я ведь не требую немедленного согласия или
немедленного отказа.
“А может, я всё-таки зря парюсь? — подумал Алекс, немного выбитый из колеи таким
благородством. — Ну, придумал человек афёру века, облапошив кучку таких же, в общем-то,
аферистов. Бизнес есть бизнес — чего уж там... А “Лунный старт” может ещё раз попытать
счастья, построив рядом новую “пушку”. Места на Луне, что ли, не хватит? Да и вообще, Морган
тут не при чём — я же не с ним имею дело, а с Дианой”.
Диана, правда, отнюдь не выглядела бедной девочкой, которую жестокий отец насилием и
угрозами заставляет делать то, против чего восстаёт её совесть. Так радоваться успеху Лунного
Магната мог только его добровольный соучастник. И ещё неизвестно, была ли она здесь только на
подхвате. Может, и сама идея принадлежала ей?
Тем лучше, конечно. Раз уж Диана смогла провернуть такой глобальный проект, то уж группу-
то раскрутить сможет и подавно. А обретя известность, они станут сами себе хозяевами, и пошлют
этих Морганов подальше.
— Хотя лично я согласен, — сказал Алекс.
— Ну, вот и замечательно — я думаю, ваши друзья вас поддержат, — ответила Диана, и Алексу
приятно было почувствовать в её голосе скрытое облегчение.
Официант принёс настоящее земное шампанское и осторожно разлил его по лунным бокалам-
непроливайкам. Алекс попытался прикинуть, на сколько порядков подорожала после доставки на
Луну эта и без того не дешёвая бутылка, и вновь остро ощутил свою второсортность.
— Мне хочется выпить за успех нашего дела, — сказала Диана, легонько погладив выпуклое
стекло своего бокала.
— Вашего дела, — любезным тоном уточнил Алекс.
— Ну, за это, — Диана кивнула в сторону ускорителя, — я, наверное, выпью с папой. Мне ведь
известно, как ваш отец относится к нам. Плакат даже сорвал...
Она с насмешливой укоризной посмотрела на Алекса.
— Ну, сорвал и сорвал, — ответил тот, быстро выйдя из состояния шока. — Это его моральное
право. Ведь это он построил этот ускоритель. А если бы не построил, то и плакат вам было бы
вешать некуда. И, кстати, вы уверены, что это был именно он, а не я?
— Конечно, — ответила Диана. — Я даже уверена, что вы пытались его отговорить.
Увидев крайнее удивление в глазах Алекса, она добавила:
— Ну, это же элементарная логика. Когда человек собирается сделать явную, хотя, может, и
благородную глупость, его близкие обязательно будут его отговаривать.
Сдержанно кивнув, Алекс холодно сказал:
— Да, так всё и было. Но давайте больше не будем об этом.
Ему было неприятно, что его отца обвиняют в глупости, и он постарался продемонстрировать
это всем своим видом. Пусть эта “принцесса” не думает, что он чего-то боится.
— Хорошо, — ответила Диана и подняла бокал. — Тогда за “Юниверс”! За будущую великую
группу!
Алекс выпил шампанское, и тут зазвонил его телефон.
— Ты где? — спросил Николай.
— Папа, со мной всё в порядке, — ответил Алекс. — Просто я веду важные переговоры.
— Переговоры? С кем? — спросил изумлённый Николай после долгой паузы.
— С Дианой Морган. Ладно, папа — я скоро приеду. А сейчас мне некогда, извини.
Выключив телефон, Алекс тяжело вздохнул, посмотрел на Диану и сказал:
— Спасибо за гостеприимство, но мне пора возвращаться.
— Я вас подвезу, — сказала Диана.
Алекс растерялся.
— Да стоит ли? — смущённо спросил он. — К тому же мой ровер...
 — Мы возьмём его с собой — если он не может вернуться в автоматическом режиме.
— Эта функция у него есть...
“Ладно, — подумал Алекс, — смущаться мне совершенно необязательно. Я устроил для неё
концерт и занял её интересной беседой, так что передвинуть свою мобильную резиденцию на пять
километров будет с её стороны всего лишь ответной любезностью. Надо принять это как
должное”.
Заметив краем глаза какое-то движение за окном, он обернулся и увидел пустую разгонную
платформу, которая, плавно сбросив скорость, остановилась, включив тормоза, у самого конца
рельсотрона. Постояв тут немного, она поедет обратно к “затвору”...
— Первый запуск прошёл успешно, — сказала Диана.
— Да, — задумчиво ответил Алекс. — Получилось...
...Пять километров неторопливый “Оверлорд” преодолел за пятнадцать минут. Этого времени
Алексу как раз хватило, чтобы проститься с Дианой, спуститься в шлюз и надеть скафандр. Стоя
перед люком, который вот-вот должен был открыться, он вспоминал, как оказался здесь впервые,
чувствуя себя шпионом во вражеской крепости. Каким всё вокруг было чужим и враждебным... А
теперь принесшие неслыханную удачу стены суперлунохода казались ему почти родными. Как же
всё идеально получилось! Успех явной авантюры превзошёл все ожидания. Воистину, кто не
рискует, тот не пьёт шампанское... По крайней мере, столь дорогостоящее — по несколько тысяч
за бутылку. “Да, обидно будет, если шампанским всё и ограничится”, — подумал с усмешкой
Алекс. Даже будучи в состоянии эйфории пополам с лёгким опьянением, он помнил о том, что
праздновать победу ещё рано. Нет, он не подозревал Диану в гнусном коварстве (так шутить —
это уж слишком), но её настроение могло перемениться, да и неизвестно ведь, насколько она
независима от своего отца. А в том, что он её не поддержит — по крайней мере, морально —
Алекс был почему-то уверен.
Луноход остановился. Открывшийся люк находился так высоко, что их маленькая семейная
машина оказалась где-то внизу. Родители стояли рядом с ней, застыв в оцепенении. Алекс не мог
видеть их лица, закрытые светофильтрами, но хорошо представлял, с каким изумлением они
смотрели сейчас на него, не понимая, что происходит. У него чуть слёзы не навернулись от любви
и жалости, а “Оверлорд” и засевшая в нём мертвенно-бледная Диана вдруг опять стали до
отвращения чужими. Даже если эта девушка испытывает к нему симпатию, её поддержка всё
равно будет не бескорыстной. Она прибрала к рукам очередной актив и постарается выжать из
него как можно больше. Френсису Моргану лавры мецената, может, и ни к чему, а вот ей такая
реклама не помешает... “И только эти двое людей, — подумал Алекс, — будут всегда любить
меня, что бы ни случилось. Будут любить меня, даже ясли я не оправдаю их надежд... Но я
оправдаю!”
— У меня хорошая новость! — крикнул Алекс, едва спрыгнув с последней ступеньки трапа.
— Подожди, — пробормотал Николай. — Но ведь это луноход Лунного Магната... Как ты туда
попал? И он что — там?
Он сделал движение, как бы собираясь подойти к огромной машине, чтобы залезть внутрь и
поискать там своего врага. Но Агнета удержала его за руку.
— Его там нет, — ответил Алекс. — Он сейчас на Земле. Он купил твой ускоритель, и будет
сам запускать спутники. Поэтому всё будет так, как вы хотели. А суперкорабль — это туфта. Они
его придумали только для того, чтобы обанкротить “Лунный старт”.
Николай долго молчал, а потом очень медленно повернулся к эстакаде и сдавленно прошептал:
— Подумать только — шесть лет... И для чего? Чтобы всё досталось ему?
— Да не переживай ты так, — сказал Алекс, понимая, что у него творится на душе и чувствуя
себя предателем. — Компании часто переходят из рук в руки. Может, через пару лет “Лунный
старт” опять вернется законным хозяевам...
Он хотел сказать про свое джентльменское соглашение с Дианой, но у него не повернулся язык
— слишком уж мелко выглядела такая компенсация.
“Оверлорд” тронулся с места и задним ходом, совсем как та платформа, поехал обратно. Глядя
на то, как он всё ближе подбирается к горизонту, чтобы перевалить через его линию, Алекс
проговорил:
— Там Диана Морган. Дочь Лунного Магната.
— Ты говорил, что вёл с ней переговоры? — спросил Николай. Голос у него был тихий и
безразличный. — О чём же?
— О лунном старте. О моем собственном лунном старте.
 Через несколько минут луноход начал исчезать из вида, и вместе с ним словно начала уходить,
начала казаться всё менее реальной и мечта Алекса. Он понимал, что это всего лишь неприятная
иллюзия, но чувство тревоги от этого не уменьшалось. Но если она его обманула — может, это и к
лучшему? Он до сих пор не был уверен, что поступил правильно, впутав наследницу Моргана в
свои дела. Впрочем, будущее покажет. И он хотел, чтобы это будущее наступило как можно
скорее...

2009

Алексей Шолохов
[email protected]

Время умирать

Игорь выругался и снова включил компьютер. После выбора «последней удачной

конфигурации» операционная система начала грузиться, но уже через тридцать секунд появилось
синее окно с кучей непонятных слов на английском языке. Игорь был неуверенным пользователем
ПК, но, тем не менее, он был убеждён, что комп поймал какой-то вирус.
Игорь достал установочный диск и вставил в DVD-привод. В процессе установки
операционной системы не было ничего сложного, практически всё происходит без вмешательства
горе-пользователя. Игорь уже проделывал подобное, поэтому был спокоен. Прошёл на кухню,
налил кофе.
Через минут сорок всё было готово. Игорь осмотрел «Рабочий стол» — иконки аккуратно
расположились в левом углу. Он клацнул на «Мои документы». Попробовал «Мой компьютер».
Всё работало и открывалось. И тут он увидел иконку, которой до этого не было. Она изображала
череп. Под ним значилось YourDeathPro 5.1.3.
Игорь открыл программу. «Мы рады Вас приветствовать в демо-версии программы
YourDeathPro 5.1.3» — значилось на чёрном фоне. Под надписью появился танцующий скелет с
табличкой «Далее» в руках. Игорь нажал на табличку. Появился всё тот же тёмный фон с
танцующим скелетом.
«Напоминаем, что Вы находитесь в демо-версии программы «YourDeath», у Вас есть 15 дней,
чтобы узнать дату смерти всех своих родственников, соседей и врагов. Приятного Вам осознания,
что всё не вечно».
Игорь нажал «Далее». «Введите данные». Ниже шли графы «Фамилия», «Имя» и «Отчество».
Игорь долго не думал и ввёл данные соседа.
Сальников Фёдор Дмитриевич, пол: мужской, группа крови: не знаю, рост: 190 см, вес: 90 кг,
место рождения: Курск, место жительства: Москва, год рождения отца: 1946, год рождения
матери: 1948. Откуда он знал года рождения родителей этого алкоголика? С их надгробной плиты.
Они умерли больше года назад. Хоронили их всем миром.
Дата рождения. Игорь задумался. Кажется, 01.01.70 года. Ниже появилась текущая дата и
«Кстати, Вы прожили уже 14637 дней».
Прожил. Просуществовал! Этот алкаш задолбал всех, никому прохода не давал. Вот и
родителей довёл до могилы. Паскуда!
Игорь продолжил отвечать на вопросы от имени Федьки. Обычные вопросы о здоровье и
образе жизни, ничего не значащие по отдельности, а вместе говорящие о плачевном состоянии
Федора. Через десять минут Игорь дошёл до последней страницы.
«Хотите узнать дату Вашей смерти?»
Естественно. Игорь нажал клавишу «Enter» и довольный уставился в экран.
 «Вы умрёте в возрасте 40 лет. Точная дата смерти — 18 марта 2010 года».
Во как!
Игорь откатился на стуле и ещё раз посмотрел на сообщение.
Чушь! Бред! Сегодня 15 марта. Алкашу осталось жить три дня. Да нет! Бред! Век пропойцы
недолог, но, тем не менее, никакая программа не сможет подсчитать дату его смерти.
Игорь выключил компьютер и пошёл спать.

Сальникова Фёдора нашли за гаражами с проломленным черепом 18 марта в шесть вечера.

Игорь узнал об этом только через два дня. Подбежал к компьютеру, нашёл текстовый файл со
всеми данными о дне смерти Федьки и прочитал вслух:
— Точная дата смерти — 18 марта 2010 года.
Этого не может быть!
Он прошёлся по комнате, постоял у окна, зашёл на кухню и попил воды. Откуда эта программа
могла знать точный день? Он хотел проверить… Его привлекла музыка — «Похоронный марш»
Фредерика Шопена. Игорь вошёл в комнату и глянул на монитор. «Мы рады Вас приветствовать в
демо-версии программы YourDeathPro 5.1.3» — белые буквы на чёрном фоне. Игорь колебался.
Потом быстро сел за стол и нажал на кнопку «Далее».

Антонине Семёновне — соседке Игоря — 8 марта исполнилось 78 лет. Прожила старушка

долгую и… какая бы для неё ни была жизнь, но для тех, кто окружал её, жизнь была несчастливой
точно. Старуха обозлилась на весь мир. Ни один человек, попадавшийся женщине на пути, не
оставался без упрёка. Однажды (Игорь запомнил это очень чётко, он тогда только въехал в свою
однушку из детдома) Антонина Семёновна постучала в его дверь часа в три ночи.
— Когда это закончится?! — завизжала старушка.
— Вы знаете, сколько времени? — вопросом на вопрос ответил Игорь.
— Вот и я говорю, прекращай сверлить стены! Люди спят! — Старушка развернулась и пошла
к себе. В ту ночь Игорь не смог уснуть до утра. И так почти каждую ночь вот уже семь лет. Бабка
Тоня с одной стороны, алкоголик Федька — с другой. Если «сверлил» не Игорь, так кто-нибудь из
соседей. Старуха и алкаш достали всех, поэтому их смерти никого не тронули. Соседи облегчённо
вздохнули. Антонина Семёновна утонула в собственной ванной. Наверное, уснула и захлебнулась.
Игорь наблюдал в окно, как гроб с телом загрузили в автобус, туда же сели немногочисленные
провожавшие. Заглядывать в текстовый файл необходимости не было, Игорь и так прекрасно
помнил дату смерти Антонины Семёновны. Реальная дата смерти полностью совпадала с датой,
предложенной программой. Компьютер он решил не включать. Пораньше лёг спать, но так и не
уснул до утра. Он думал о бабке Тоне и соседе Федьке. А ещё о своей всемогущей программе.
Конечно, всё могло быть простым совпадением. А могло и… От одной мысли, что это он, вводя
данные людей в программу, обрекал их на скорую смерть, Игорь почувствовал возбуждение,
очень близкое к сексуальному. Под утро довольный собой и программой Игорь уснул.
Проснулся он от «Похоронного марша» Шопена. Игорь встал, протёр глаза и посмотрел на
монитор. «YourDeath» предлагала ввести новое имя. Игорь улыбнулся.
— Не сейчас, дружок.
Парень посмотрел на циферблат наручных часов. Улыбка тут же исчезла с лица.
— Чёрт!
Он проспал. Уже третий раз за этот месяц. Игорь забегал по квартире, словно таракан под
нависшим над ним тапком. Сегодня этот самый тапок может размазать его, причём с
удовольствием. Олег Андреевич, начальник отдела обслуживания торговых точек, был на лет пять
моложе Игоря. Хамоватый ублюдок, возомнивший себя царём и богом над людьми, ну или
всемогущим «тапком» над тараканами, коими Олег считал всех своих подчинённых.
Игорь впрыгнул в джинсы, влез в свитер. На ходу обулся, схватил ветровку и тут он вдруг
вспомнил о компьютере. Подошёл и выключил. Игорь задумался. Вчера он не включал
компьютер! Если самопроизвольный запуск программы хоть как-то можно было объяснить, то…
— Да чёрт с ним! — он махнул рукой. — Поломка компьютера — это не самое плохое, что
может произойти сегодня.
Игорь выбежал из квартиры, едва не забыв запереть дверь. Через час с небольшим он шагал по
отполированному кафельному полу к кабинету, на двери которого висела табличка с цифрой пять.
Помещение, в которое он попадал каждое утро, представляло собой комнату размерами с
футбольное поле, разделённую перегородками. Этакий улей для рабочих пчёл. Каждая пчела
залетала в ячейку. Игорь «впорхнул» в свою, разделся и быстро включил компьютер.
Может, пронесёт?
— Яковлев, ко мне. — Услышал Игорь голос начальника-трутня.
Не пронесло.
У себя в ячейке, раза в четыре больше, чем у подчинённых, Олег Андреевич сел за стол, Игорю
даже не предложил.
— Ну что, Яковлев, будем прощаться, — он не спрашивал.
— Олег Андреевич… — попытался оправдаться Игорь.
— Я тебе больше скажу: я тебя не вижу в нашей фирме. Ни монтажником, ни даже курьером.
Игорь понял, что это конец. С наступлением кризиса увольнения в их фирме стали обычным
делом, но он почему-то думал, что его это не коснётся. Коснулось. В отделе осталось три с
половиной монтажника, а этот придурок, отрывающий задницу от кресла только для того, чтобы
пролежни не образовались, разбрасывается ценными кадрами. То, что он один из ценных, Игорь
знал наверняка. И только исключительно поэтому он выбрал тактику нападения вместо защиты.
— Это кто решил?! — заорал Игорь. — Ты что ли, слизняк малолетний?!
Яковлев, в свои двадцать пять, был убеждён, что пятилетняя разница в возрасте давала ему
право называть двадцатилетнего начальника молокососом.
— Послушай… — начал Олег, но Яковлев его перебил.
— Это ты послушай! Что ты можешь знать?! Ты до сих пор думаешь, что электричество в доме
вырабатывает счётчик в щитке! И ты мне говоришь: видишь ты меня или нет?! И где это видано,
чтобы увольняли за опоздание на… — Он посмотрел на часы над головой начальника. — …на
четыре часа?!
Олег даже не удивился. Он улыбнулся, достал из стола какие-то бумаги и подвинул их к
Игорю.
— Вот, просмотри. Особое внимание обрати на пункт 7.8.
Игорь обратил. Это был Договор о приёме на работу, подписанный им лично. Пункт 7.8
данного договора гласил о том, что «сотрудника, отсутствующего на рабочем месте более двух
часов без уважительной причины (уважительной причиной являются: больничный лист, повестка
в суд и свидетельство о смерти), надлежит уволить по статье…» Игорь глазам своим не верил. Он
подписал эту хренотень, не прочитав ни строчки, поэтому этот подводный камень под номером 7.8
не сильно удивил его. Игоря поразила одна из уважительных причин, в частности, свидетельство о
смерти. Смерть! Death! YourDeath!
Игорь положил бумаги на стол и тихо сказал:
— Сегодня я узнаю дату твоей смерти.
Игорь даже не удивился «Похоронному маршу», зазвучавшему, едва он переступил порог.
Компьютер снова был включён и на мониторе танцующий скелет предлагал узнать дату смерти.
— О, да. Конечно, дружок.
И он ввел: Серов Олег Андреевич, пол — мужской…

Олег Андреевич Серов погиб через два дня. На выходные он поехал на дачу. Взрыв газового
баллона буквально снёс его избушку, оставшуюся от деда.
В понедельник Игорь, как ни в чём не бывало, вышел на работу. Он очень надеялся, что Серов
в пятницу не успел дать ход его увольнению. К полудню коллеги начали обсуждать смерть
начальника. Игорь прислушивался к мнениям людей из «ячеек», но был уверен: смерть
заносчивого молокососа — дело его рук. Обычно Игорь не любил понедельники, но сегодняшний
день радовал его.
Вечером, довольный собой, удачным днём и ещё много чем, Игорь вернулся домой. Поужинал,
посмотрел телевизор и лег спать. К компьютеру он не подходил ни в понедельник, ни в
последующие три дня. Он работал, смотрел телевизор и ложился спать. С его лица не сходила
блаженная улыбка. Игорь чувствовал себя всемогущим.

Марш заиграл тридцатого марта в шесть утра. Игорь подумал, что это будильник на
мобильном. Попытался его выключить, но потом перевёл свое внимание на монитор. Таблички в
руках скелета-танцора изменились. В правой руке он держал «EnterProductkey», а в левой «Exit».
Внизу появилась ещё одна новая надпись «Acquire a legalcopy!»
Знание английского языка Игоря было на уровне hi-bye, но всё же он понял, о чём здесь идёт
речь. Скелет предлагал ему выйти либо ввести ключ, а вот нижняя надпись — купить лицензию.
Ключа у него не было, да и покупать он пока ничего не собирался, поэтому Игорь нажал кнопку
«Exit». Некоторое время ничего не происходило. Игорь встал и прошёл на кухню. Сварил кофе и
вернулся в комнату с чашечкой ароматного напитка.
«Введите данные».
Яковлев не понял, что произошло, но, похоже, программа разрешила ему узнать ещё о чьей-
нибудь смерти. Он подумал и начал писать в графе «Фамилия».
Г, р, е, к, о, в.
Собака этого недоноска постоянно гадила в лифте. А сделавший замечание мог нарваться на
кулак подонка.
Игорь ввёл фамилию и посмотрел на монитор. Ему вдруг стало холодно, будто он сидел в
пахнущем плесенью склепе. В графе «Фамилия» значилось: Яковлев.
Чёрт! Каким образом?!
Он попытался удалить буквы из белого окошка, но безрезультатно. Игорь перевёл курсор на
графу «Имя» и начал вдавливать клавиши с простыми буквами. Пять букв. «С», «Е», «М», «Ё» и
«Н». Но вместо них он прочитал: Игорь.
Он оцепенел. Когда в графе «Отчество» начали появляться буквы, Игорь резко отдёрнул руки.
Литеры появлялись сами собой, в конечном итоге образуя определённые слова и даты, так хорошо
знакомые Игорю. Программа заполняла сама себя, ставила галочки, вводила диагнозы и даты.
На последней странице, будто издеваясь, программа замерла на графе: «Хотите узнать дату
Вашей смерти?» Игорь закрыл глаза и замотал головой. Он не хотел! Очень не хотел. Через
минуту всё закончилось. Компьютер выключился, а Игорь встал, прошёл к дивану и лёг. Он не
знал, как он умрёт — свалится ли ему на голову плита перекрытия, захлебнётся ли он в унитазе…
Да мало ли ещё как — Смерть очень изобретательна, но Игорь знал одно.
Он знал, что умрёт точно в предсказанную дату.

март 2010 г

Вадим Ечеистов
[email protected]

И у стен есть зубы

 Мишка был в прекрасном расположении духа, несмотря на промозглый осенний вечер. И
было чему радоваться: дружка армейского встретил, и появилась возможность денег по-л`гкому
заработать.
Вообще, после службы Мишкина жизнь пошла вразнос, как сорвавшееся с оси колесо по
бугристому склону холма. После демобилизации из рядов доблестных вооружённых сил Михаил
успел два раза побывать в заключении, и всё по глупости.
И вот, после недавнего освобождения решил поехать в Москву с желанием найти работу на
стройке. Один его знакомый рассказывал, что платят там очень даже неплохо. Он же дал ему
телефон общежития, где можно было найти недорогой ночлег.
Мишка приехал в первопрестольную, устроился в общаге, больше напоминавшей восточный
базар или стоянку кочевников. Однако на хорошую работу устроиться не удавалось, и
приходилось перебиваться разовыми заработками.
Во время одной из таких подработок, когда Миша таскал на себе пластиковые щиты с
рекламой какой-то сауны, вышагивая туда-сюда у одного из вокзалов, к нему подошел упитанный
мужичок в чёрной куртке. Подошёл, встал и принялся пристально всматриваться в лицо Михаила.
Тот вручил ему рекламную листовку, и зашагал дальше. Описав круг по привокзальной площади,
он снова наткнулся на странного толстяка. Тот с хитрой ухмылкой смотрел ему в лицо.
Мишка не выдержал:
— Слышь, мужик, чего вытаращился? Не в зоопарке, а я — не пингвин.
— Ну, точно — Мишка! Миха, ты чего — не узнал? Это я, Алик. Ну вспомни, армия…
— Алик? Ну как же, теперь узнал, — Михаил улыбнулся армейскому другу, и приветственно
протянул руку.
Конечно, произнесённое им «узнал» было скорее вежливым обманом. Узнать его было
непросто: время будто слегка приплюснуло Алика к земле и нагрузило парой десятков килограмм
лишней плоти. Последний раз Мишка видел Альберта поджарым, шустрым парнем, который
благодаря своей предприимчивой натуре заведовал в их роте каптёркой. То есть ведал
распределением некоторых материальных благ среди сослуживцев. Богатая должность.
Теперь же о том молодом проныре, напоминала разве что манера разговора, и привычка
смешно гримасничать, слушая собеседника.
Друзья пошли в привокзальное кафе, выпили, разговорились. Когда Алик узнал, что Михаил
уже дважды успел побывать в местах лишения свободы, он сразу приободрился. После нескольких
наводящих вопросов он раскрыл перед Мишкой свои планы и пригласил его поучаствовать в
одной криминальной затее. Его не смутило даже то, что оба раза Михаил сидел по глупости,
благодаря лишь своему вспыльчивому характеру, а никак не криминальному таланту.
Оказалось, что друг Алика, живущий в Москве, узнал, что на днях в филиал его фирмы,
находящийся в родном городе Алика, привезут деньги для выплаты зарплаты сотрудникам за три
месяца. Работников в филиале насчитывалось никак не меньше двух тысяч человек, посему сумма
должна быть очень внушительной.
Друг Алика знает день и даже час, когда деньги должны привезти в кассу фабрики. Сам
Альберт уже посетил фабричную контору, и убедился, что охрана там чисто символическая:
сторожа пенсионеры. Осталось найти пару решительных ребят, которых в городке никто не знает.
Одного нашёл компаньон Альберта, одного — он сам. Но буквально вчера того, второго, поймали
на какой-то краже. Алик уже думал, что всё придётся отменить, как вдруг удача явилась ему в
лице старого армейского товарища.
Они какое-то время поторговались по поводу суммы вознаграждения. Михаил знал, что
предложенную Аликом сумму можно умножить на шесть, и то ему будет не в убыток. Даже во
время демобилизации, когда все везли домой парадную форму и пёстрые фотоальбомы, этот хват
увез два мешка макарон и бухту тёплой портяночной материи.
Мишка торговался больше для приличия, так как уж очень деньги были нужны, поэтому друзья
скоро ударили по рукам и приступили к обсуждению деталей операции
И вот, спустя неделю, Мишка вышел из электрички на нужной станции, где его встретил Алик
на зелёной «девятке». На ней он, собственно, и зарабатывал до сей поры извозом.
Друзья отъехали от вокзальной площади и принялись петлять по тёмным ухабистым улицам.
— Молодец, Мишаня, всё сделал, как договаривались. Сейчас я тебя отвезу в твоё временное
жилье. А завтра тебе надо будет посетить фабричную контору. Скажешь, что ищешь работу. А там
и осмотришь всё на месте: где охрана, где касса, и всё, что нужно для дела.
 — Да не трясись ты, Алик. Утро вечера мудреней! А сейчас мне бы выспаться — с ног валюсь.
Как хата, нормальная?
— Ну, как тебе сказать, условия скорее походные. Частный сектор, деревянный домик.
Принадлежит одному алкашу знакомому, он сейчас в психушке от «белки» лечится. Домик уже
два года пустой стоит. Как его жена там перепилась до смерти, так он туда больше ни ногой. Всё у
собутыльников кантовался, пока жёлтые кресты вокруг него хороводы не стали водить. Теперь за
забором таблетки глотает, а я у него ключи позаимствовал.
— Так может, лучше было на вокзале заночевать?
— Ну, знаешь, друг, я тебе отель в пять звёзд и не обещал. Хата, конечно, так себе, зато живи в
ней хоть месяц, вряд ли кто заметит. Улица тихая, половина домов вообще сгорела недавно. Ну,
вот и приехали, дальше — пешком.
Альберт остановил машину под фонарём, у тротуара. В этом месте от асфальтовой мостовой
ответвлялась небольшая тёмная улица, на которой вместо асфальта торчали бугры и зияли ухабы с
морщинами засохшей грязи.
Алик изящным, будто отточенным в долгих упражнениях движением выхватил два
электрических фонарика и один протянул Михаилу.
— Держи, он тебе пригодится. И чтобы до места дойти, и там тоже: электричество ведь
отрезали за неуплату.
— Там хоть крыша осталась? Или её за ящик водки заложили?
— Да брось ты, Мишка. Всего три ночи, а потом с сумкой денег тебя в любых апартаментах
вылизывать будут.
Михаил махнул рукой и принял фонарь. Он и в самом деле был незаменим на этой улице, ведь
когда они покинули круг света от лампы на столбе, под которым осталась машина, их поглотила
чернильная темнота. Чтобы не поломать ноги в ямах, нужно было постоянно светить перед собой.
Они шли вдоль заборов сплошных и решётчатых, деревянных и чугунных, с торчащими из
щелей ветками шиповника, норовящими уцепиться за рукав. Наконец они остановились у ворот
деревянного забора, сколоченного без единой щёлочки и примыкавшего к ветхому двухэтажному
домишке. Вернее, он был двухэтажным. Теперь первый этаж по самые окна осел в землю, а до
подоконников второго можно было достать вытянутой рукой, слегка подпрыгнув.
Михаил скользнул лучом фонарика по нижним, наглухо заколоченным окнам, пока не
выхватил из тьмы очертания крыльца. Подойдя поближе, он заметил, что дверь наполовину
скрыта в усыпанной прелыми листьями земле. Мишка хотел было грязно выругаться в сторону
Алика, но заметил, что тот открывает калитку в заборе, которую сразу сложно было заметить.
— В твоем распоряжении весь второй этаж. Вход со двора.
— А что на первом?
— Когда-то очень давно тоже какие-то алкоголики проживали. Потом не то пропали, не то
померли. Наследники не объявились, а жилье после них было в таком состоянии, что даже мой
знакомый, хозяин второго этажа, туда не совался. А он не из брезгливых. Крыльцо землёй
присыпали, а окна — заколотили, чтоб никто не лазил. Для спокойствия.
Друзья прошли во двор. Мишка осветил слегка покосившуюся стену с пустыми окнами.
Повернув за угол, они обнаружили лестницу на второй этаж, укрытую в наклонном дощатом
коридорчике. Помимо лестницы и пристройки-уборной, на стене с этой стороны дома было ещё
маленькое, размером с альбомный лист окошко. Михаил направил на него фонарь, и вздрогнул: за
мутным стеклом луч высветил светлое пятно, которое мгновенно исчезло, будто кто-то резко
отпрянул от окна.
— Алик, тут точно никто не живёт?
— Ни единой живой души. Сейчас сам убедишься, — Алик шел впереди по скрипучим
ступеням, и остановившись перед дверью, протянул руку к массивному висячему замку.
— Смотри, его больше года не трогали. Значит — внутри никого.
Михаил не стал спорить: он и сам уже думал, что с ним просто сыграли шутку усталость и
неверный свет фонарика. Он вошел в пустой дом вслед за Аликом. Тот вручил ему замок и просил
запереться изнутри. Через дверь крикнул, что с утра заедет, и, удаляясь, заскрипел ступенями.
Миша осветил комнату, и нашел подходящий, на первый взгляд, диван. Он пошлёпал его
ладонями в попытке выстучать пыль, потом, не раздеваясь, прилёг и, незаметно для себя, уснул.
Проснулся от страшного грохота. Михаил спросонья подумал, что находится в московской
общаге, и хотел уже матерно выругаться, чтобы утихомирить соседей-буянов. Однако узорчатые
отсветы, отбрасываемые сквозь оконные рамы и редеющие кроны ясеней фонарём, горящим на
соседней улице, слабо, но озарили его временное пристанище.
Михаил услышал явственный шорох, потом повторился грохочущий звук, и снова шорох,
сопровождаемый всхлипами и повизгиванием. Парень почувствовал, как у него закололо в
затылке от напряжения — шумы доносились из глубины стен. «Крысы! И похоже, здоровенные»,
— решил Миша, и поёжился — он испытывал смешанные чувства к этим тварям. И в состав этой
смеси входили отвращение, страх и ненависть.
Он встал, подошёл к стене и несколько раз ударил по ней кулаком. Шорохи стихли, но спустя
минуту возобновились с удвоенной силой. Невидимые зверьки в каком-то исступлении носились
внутри стен, осыпая мозг временного жильца порциями пугающих шумов. Михаил несколько раз
громко вскрикнул, в надежде спугнуть обитателей стен, но это не помогло. Тогда он крепко зажал
уши ладонями, закрывая мозг от раздражающей атаки агрессивных звуков.
Осенние ночи холодны, и Миша наконец ощутил прохладную сырость давно покинутого
жилья. Он убрал руки от головы, чтобы взять фонарик. Звуки уже стихли. Облегчённо выдохнув,
Михаил осветил комнату и нашёл сваленные в углу одеяла. Он отобрал парочку наименее грязных
и, предварительно вытряхнув их от пыли, укутался с головой. Согревшись, он быстро погрузился
в сон, несмотря на пережитое волнение.
Внезапно что-то снова заставило его подняться с дивана. Он осмотрелся: комнату осветил
бледно-лиловый свет, возможно, от какого-то далёкого прожектора. И этот свет позволил
рассмотреть огромных крыс, снующих вдоль стен. Будто почуяв, что Михаил видит их, крысы
остановились, повернули свои острые морды в его сторону, и стали приближаться.
Остолбенев от отвращения, парень смотрел, как подёргивая носами, мерзкие твари шагали к
его ногам. Когда ближайшая крыса стала изготавливаться к прыжку, Мишка вышел из ступора,
схватил стул и принялся яростно лупить по упругим, визжащим тельцам. Крысы наседали, и
Михаил принялся давить их ногами, старательно заглушая рвотные позывы.
В какой-то момент, пытаясь раздавить очередного грызуна, он поскользнулся и упал,
придавив своим телом ещё нескольких крыс. Быстро поднявшись, он увидел, что помимо
враждебных серых зверьков, в комнате появились ещё более мерзкие существа — огромные,
щетинистые пауки. Они лезли из щелей в полу и стенах, падали с потолка. Из-под отклеившихся
от стен газет и обоев высовывались мерзкие членистые лапки и смоченные ядовитой слизью
челюсти.
Мишка отступил к дивану, с противным чавкающим звуком раздавив паука. Неловко вскочив
на диван, он потерял равновесие и рухнул навзничь, запутавшись руками в одеялах. Краем глаза
он увидел, что несколько пауков резво, как лягушки, вскочили на диван. Множество лапок
вскарабкалось на туловище и стало подбираться к горлу. Михаил застыл в беспомощном страхе и
почувствовал, что задыхается. Из последних сил он взмахнул руками и проснулся.
Мерзкие лапки вместе с удушающей тяжестью будто свалились с груди. Стоящий в метре от
дивана стул, загрохотав, покатился по полу. Повернув голову, Миша заметил в сером проёме окна
бесформенную тень, которая с леёгким скрипом исчезла. Решив, что это лишь продолжение
кошмара, он сел с бешено колотящимся сердцем. В серой предрассветной мгле отзвуком ночного
ужаса на полу лежал неясно как упавший стул.
Михаил обулся и пошёл во двор — прохладной свежестью осеннего утра попытаться стереть
пугающие образы ночи.
Он спустился и присел на поваленный деревянный столб, и в раздумьях стал рассматривать
серый, украшенный тайнописью жучиных ходов забор. За оградой вместо соседнего дома торчали
поросшие бурьяном обгоревшие балки. Миша смотрел на них и пытался понять природу существа,
которое он скинул с себя при пробуждении: было ли это продолжением кошмарного сна либо это
была реальная, но неясного происхождения угроза?
Внезапно метнувшаяся тень заставила его невольно вскочить на ноги. Ух! Миша с трудом
унял бешено скачущее сердце — это был всего лишь кот. Мощный, полосатый с огромными
жёлтыми глазами, он выпрыгнул из травы прямо на забор. «Вот как раз тебя-то мне этой ночью и
не хватало. Уж ты крыс пораспугал бы», — рассматривая прекрасного зверя, думал Михаил. Он
подманил кота, сделав вид, что протягивает ему в руке что-то съедобное.
№№№№№Полосатый охотник со сдержанным любопытством сделал несколько шагов в его
сторону, и, вдруг, присев всеми четырьмя лапами, и прижав уши, угрожающе зашипел. Михаил
отдернул руку, но потом понял, что не он вызвал агрессию кота — взгляд сияющих золотисто-
фисташковых глаз был устремлен за спину человека. Миша обернулся, и увидел лишь серую, с
серебристыми нитями плесени, стену своего ночного пристанища.
 Кот спрыгнул в траву, а Михаил подошел поближе к покосившейся стене. Теперь он уверенно
расслышал доносившиеся оттуда шорохи. Странно, но ему стало как-то совсем неуютно. В этих
проклятых стенах идет какая-то своя жизнь: шумная, скрытная, и, возможно, враждебная.
Скрипнула калитка, и показался скомканный блин ухмыляющегося лица Алика.
— Ну, что — готов в разведку? А я думал, ты ещё дрыхнешь.
— Готов, конечно. Поскорее бы карманы набить, и в столицу. Век бы не бывать в этом
безлюдном частном секторе, куда ты меня определил.
Алик не обратил внимания на сарказм, и напарники пошли к машине. Миша вышел из
машины за квартал до цели — двухэтажного бледно-желтого строения с осыпающейся
штукатуркой. Он вошел, поздоровался с пожилым охранником, и сказал, что ему нужен отдел
кадров. Отложив газету, тот указал ему на дверь с соответствующей табличкой.
Специалист по кадрам, блеклая девица с отёчным лицом, выслушав Михаила, распечатала и
вручила ему список вакансий:
— Вот, молодой человек, ознакомьтесь, и приходите, если надумаете.
— Обязательно приду, — учтиво принял листок Михаил, и невольно обратил внимание на
стоящую у монитора маленькую бутылочку водки, наполовину опустошенную. Проследив за его
взглядом, девушка, стыдливо заалев щеками, будто невзначай прикрыла сосуд листком бумаги.
«Однако, вы тут, господа провинциалы, совсем распоясались. Ничего, мы вас поучим порядку и
бдительности», — Мишка вышел, успев на ходу рассмотреть коридор с расположенными вдоль
него дверьми.
Вернулся к машине, и, слегка паясничая, ободрил Алика, сказав, что дверь в кассу можно
легко выбить ногой, сотрудников запугать одним лишь строгим взглядом, и что в успехе
предприятия он не сомневается.
Алик передал ему пакет с продуктами, и отвез к старому дому. Миша, увидев знакомые серые
стены, зябко поежился:
— Слушай, Алик, а нельзя ли мне в другом месте переночевать. Хоть в углу каком бросишь
мне одеяло — и то хорошо.
— Что с тобой, Мишка? Ты как будто чего испугался? Не верю.
— Не знаю, как объяснить, но паршивое здесь местечко. Спать не могу. Да и крысы там.
— Да что ты, как школьница, в самом деле! Крыс испугался. Одну ночь то потерпишь, а завтра
я тебе упаковку подгузников привезу, — Алик комично спародировал испуг товарища.
— Да, пошел ты, клоун! Ладно, до завтра, — Миша вздохнул, и направился к лестнице,
отщелкнув ногой в сторону выгребной ямы большую, обглоданную до глянцевой белизны, кость.
Странно, но утром он её не заметил. Ему становилось все больше не по себе.
Однако, внутри было на удивление спокойно — никаких шорохов слух не уловил. При свете
не успевшего еще завершиться дня, внутреннее убранство комнат не вызывало тревоги —
обычное запущенное жилище. Низенькие потолки, щелястый пол с заметным уклоном, грязные
лохмотья обоев на стенах, по углам разбросаны холмики из тряпья. Мишка запер дверь, поднял с
пола стул, сел и перекусил едой, которой снабдил его Алик.
Потом разулся, оторвал торчащий из-под обоев кусок газеты, прилег на диван и решил
развлечь себя чтением, пока слабый свет еще пробивался сквозь грязные оконные стекла. Фонарь
он, на всякий случай, положил рядом, но он не понадобился: на желтом обрывке газеты оказался
протокол какого-то ветхозаветного партсъезда. Чтиво оказалось настолько скучным, что Мишка
скоропостижно уснул, когда языки вечерней тьмы только начали робко касаться облезлых
перекрестий оконных рам.
Что-то разбудило его среди ночи. Михаил секунду наблюдал за скачущими по потолку
чёрными крестами и лезвиями: то были тени листьев и оконных рам, отбрасываемых светом
старого фонаря, нервно раскачиваемого ветром на соседней улице.
Но, вряд ли, пугающий театр теней мог нарушить его здоровый сон. Михаил приподнялся и
нащупал фонарик. Вчерашних шумов слышно не было, но какое-то слабое движение ощущалось в
дальнем углу в куче тряпок. Мишка включил фонарик, скользнул кругом света по стене в нужную
сторону, и испуганно дернулся: настолько неожиданно и отвратительно было увиденное.
В круге света, прикрывая тонкими, как папиросная бумага, веками выпученные жабьи глаза,
стоял невообразимо уродливый карлик. Щуплое, короткое тельце было увенчано невообразимо
большой, просто огромной головой, приплюснутой сверху, подобно тыкве. Редкие волосы,
маленький, будто провалившийся нос, с текущей на вялую верхнюю губу слизью, своим видом
мгновенно вызывали отвращение. Короста, покрывающая кожу лица и тела, кое-где отваливалась
кусками, и в тех местах были видны пульсирующие, под тонким пергаментом кожи, синие сосуды.
Уродец раскрыл ещё шире рот, пустив струйку слюны, сверкнувшей в свете фонарика, и
обнажил коричневые пеньки зубов. Раздался булькающий стон, и кошмарное порождение сделало
резкий выпад в сторону дивана.
Непроизвольно подобрав ноги, Михаил с силой швырнул фонарик в мерзкое отродье, стараясь
поразить его в лоб. Раздался глухой стук, потом фонарик погас, упав на пол, при этом был слышен
звук раскатившихся батареек. Похоже, Мишке все-таки удалось поразить цель, о чем явно
говорило резкое верещание, чередующееся с поскуливанием.
Монстр отскочил в угол, и зарылся в тряпках. В ту же секунду в стене раздался, знакомый по
прошлой ночи, шорох. «Так вот здесь какие крысы водятся! Неужели это человек? Будто его
растили, запертым в бочке с нечистотами», — Миша с трудом подавил позыв к рвоте, вновь
представив внешность злобного существа.
Он решил, во что бы то ни стало, найти фонарь — без света он рискует вовремя не заметить
крадущегося обитателя гнилых стен старого дома. Тусклый свет далекого уличного фонаря был
слабым подспорьем в поисках, и Миша просто ощупывал пол босыми ногами. Потом боязливо
опустился на колени, и стал водить по полу ладонями.
Удалось отыскать сам фонарик и одну батарейку, осталось найти ещё две, когда ладонь
наткнулась на лужицу тёплой слизи. Михаил с отвращением дернулся, и вовремя: раздался стук
сомкнувшихся челюстей, и, качнувшийся уличный фонарь вырвал из тьмы уродливую голову в
том месте, где только что находилось лицо парня.
Страшный коротышка оказался очень проворным: он вцепился в руку, которой Миша с
трудом успел закрыть горло от второго выпада. Прокусить одежду он сразу не смог, но кожу
челюсти сдавили настолько, что боль была ужасающей. Мишка принялся лупить фонариком по
голове монстра, завывая от боли. Рукоятка фонарика ткнулась во что-то отвратительно скользкое
и упругое — похоже, глаз. Только тут хватка ослабла, и укушенный смог освободить руку. Он
вскочил на ноги, и принялся наносить удары с удвоенной скоростью.
Хищный карлик, разочарованно взвизгнув, увернулся от очередного тычка, и нырнул в груду
тряпичных лоскутов. Миша бросился следом, разметал ногами мусор, но никого уже не было —
лишь у самого пола, в стене, зияла узкая щель, похожая на большую крысиную нору. В пылу
схватки, Миша бросился на пол, и сунул руку в лаз, в надежде ухватить, вытащить, и добить врага.
Но тот оказался очень проворным, и Михаил лишь до крови занозил руку острыми щепками,
покрытыми каплями зловонной слизи.
Пытаясь унять, трепещущее пойманной в силки птицей, сердце, Миша осторожно направился
к дивану. «К черту фонарь! Бежать надо из этой кунсткамеры», — твердо решил он, ногами
нащупывая обувь.
Но ботинок не оказалось там, где он снял их вечером. Он ещё раз прошел зигзагом по
комнате, старательно водя ногами по полу, но натыкался только на бесполезные тряпки. Михаил
сел на диван, подогнув ноги, и посмотрел на тени, плавно скользящие по потолку. Зловещие шумы
в стенах не исчезли, но стали тихими и вкрадчивыми, будто мерзкие отродья не хотели раньше
времени спугнуть его — свою жертву. Миша решил, что выбираться надо, невзирая на отсутствие
ботинок. А за обувкой он вернется, когда будет светло.
Мишка потер распухший синяк в месте укуса, и достал из внутреннего кармана ключи. И
вдруг, пляска теней и бликов на потолке исчезла, уступив место абсолютной тьме. Погас
единственный уличный фонарь. «Электричество экономят, жлобы!» — Мишка стал задыхаться от
внезапно нахлынувшего приступа страха, будто пыльную подушку прижали к его лицу.
Но он смог унять сумасшедший гонг пульса, и восстановил дыхание. «Всего-то дойти до
двери, быстро открыть замок, а на улице им меня не догнать», — Мишка решительно опустил
ноги на холодный пол. Но не успел он сделать первый осторожный шаг, как кто-то, прятавшийся
под диваном, схватил, сжал его щиколотки, и со страшной силой дернул на себя.
Мишка не смог устоять: он рухнул лицом в пол, сбив дыхание, и выпустив из рук ключи,
которые, глухо позвякивая, покатились по наклонному полу прочь, к стене. Мишкину стопу ожгло
болью — невидимый враг, бросивший его на пол, вцепился в мягкие ткани зубами. Пытаясь
восстановить дыхание после падения, Миша ударил свободной ногой в темноту, но удар вышел
слабым и вскользь. Зато второй удар получился более точным: пятка ткнулась во что-то твердое и
скользкое. Зубы напавшего существа болезненно скрипнули по тонким костям стопы человека,
содрав кусок кожи. Раздался разочарованный всхлип.
Мишка, превозмогая острую боль, пополз за ключами. Он стал судорожно ощупывать место
соединения стены с полом. Наконец, пальцы наткнулись на холодный металл, но, напуганный
раздавшимся в стене шуршанием, Мишка неловко дернул рукой, и ключи провалились в широкую
щель. «Нет!» — вскрикнул Михаил, и сунул в щель пальцы, в надежде ухватить кольцо связки
ключей.
И тут он закричал вновь — его пальцы попали в капкан чьих-то мощных челюстей. Два
пальца оказались в зубах прятавшегося в стене чудовища. Щербатые края резцов, двигались из
стороны в сторону, пытаясь перепилить кости и сухожилия, и заставляя парня корчиться в
мучениях. Медленная пытка жгла его руку, он выл, крутился, бился, как брошенная на лед рыба.
Он тянул руку к себе, тем самым, только усиливая боль.
В довершение всего, сзади на него бросился ещё один карлик, и, на считанные сантиметры
промахнувшись мимо шеи, впился зубами в плечо. При этом, острыми ногтями он принялся
царапать лицо Михаила, пытаясь дотянуться до глаз.
Миша принялся крутиться с ещё большей скоростью, пытаясь не только освободить руку, но
ещё придавить и сбросить второго мерзавца. Наконец, ему удалось и то, и другое: вырвав из щели
пульсирующую от боли, и, залитую потеками теплой крови, руку, он смог ухватиться здоровой
рукой за лодыжку уродца, и, с размахом оторвав его от себя, швырнуть в стену.
Слышно было, как, шмякнувшись об пол, уродливое создание, сипло поскуливая, уползло
прочь. Мишка же, не зная, где ему укрыться от внезапных нападений из тьмы, забрался, поджав
ноги, на подоконник. Попытка открыть окно успехом не увенчалась: проржавевшие запоры
невозможно было сдвинуть единственной здоровой рукой. Да и выбить двойные, ставленые когда-
то на зиму, рамы, не представлялось возможным. Попытаться выбраться, выбив стекла, не удалось
бы, так как просветы в рамах были очень узкие.
Миша балансировал на нешироком деревянном подоконнике, прижав к груди согнутые в
коленях ноги. Его трясло от страха, и, время от времени, от приступов изматывающей боли от ран
на ногах, кровоточащих ссадин на лице, и, особенно от изуродованной кисти. Закусив до крови
нижнюю губу, Миша с помощью здоровой руки установил, что одного пальца он лишился, а ещё
один слабо держался на обрывках кожи и мышц.
Он решил не слезать с подоконника, так как предсказать, из какого темного угла в следующую
секунду выскочит уродливый враг, не представлялось возможным. А здесь, вжавшись спиной в
раму окна, он сможет отразить первую атаку ударом ноги.
Но шли минуты, пугали шорохами стены, но слюнявые и агрессивные твари медлили с
нападением. Видимо, что-то задумали. Задумался и Михаил: что же это за отвратные монстры?
Инопланетяне? Призраки? Нет, у него было другое предположение относительно их природы,
куда более страшное и отвратительное.
Алик говорил, что в доме обитали одни алкоголики. А Михаил бывал в подобных жилищах,
хатах-притонах, провонявших дешёвым спиртным, прокисшей едой, запахом мочи и немытых тел.
Обитатели этих «берлог» существовали в состоянии непрерывного опьянения, и напоминали
существ, стоящих на куда более низкой ступени развития, чем самые примитивные животные.
Они были чужды обычных привязанностей — им все заменила опьяняющая отрава. Их легко
купить, но ещё дешевле они продадут любого, даже самого близкого, человека. Дети в таких
домах росли, предоставленные самим себе, как придорожная трава. Питаясь объедками в грязи и
холоде, они росли, не имея представления о привычных правилах жизни людей.
Видел он, в одной из телепередач, детей, рожденных в семьях алкоголиков — хищные
обитатели стенных ходов, своим обликом очень напоминали некоторых жертв преступной
беспечности родителей. Возможно, когда выносили из дома их, неизвестно как погибших,
родителей, они, дичась людей, попрятались в тайных уголках старого дома. А потом стали жить в
нем, охотясь на все, что попадало внутрь, и, пожирая всё, что удалось поймать.
Михаил гнал эти мысли прочь, так как они, к ужасу и боли, наполнявшими его разум,
добавляли ещё и безграничное отвращение. Он решил для себя, что его теория — глупа и наивна,
но отвращение не исчезло. Но теперь его тошнило уже от мыслей о своей прежней жизни.
Два-три светлых воспоминания, а в остальном лишь мрак: забор с колючей проволокой,
драки, пьяный угар, зависть, неудачи и никакой уверенности в завтрашнем дне. Вот и сейчас,
Алик его руками хочет загрести огромные деньги, а на ночлег устроил его в эту помойку. Только
сейчас, сидя на подоконнике, Мишка смог увидеть в своей душе червя пустой надежды на легкий
выигрыш, который высосал из его жизни дни и годы. Быстрый успех сменяется разочарованием и
очередным арестом, а настоящая победа достается лишь трудом и упорством.
Эти раздумья были прерваны очередным приступом боли. И тут Михаил заметил, что за
окном стало едва заметно светать. Он воспрял духом — теперь он сможет видеть опасность,
прежде чем уродливые твари вонзят в него свои гнилые зубы.
Но первое, что он смог рассмотреть в серой пыли предрассветного сумрака — разбросанные
по комнате его ботинки, которые он не смог найти в темноте. Успокоенный возможностью
отвлечься от тяжелых раздумий, Миша выпрямил затекшие ноги, и, покачиваясь, пошел собирать
обувь.
Он нагнулся, чтобы подобрать ботинок, когда сзади раздалось суетливое шуршание, за
которым последовал оглушительный треск. Михаил обернулся, и на доли секунды замер от
отвращения: подоконник, с которого он только что слез, был откинут, как крышка ящика, и
оттуда, подобно игрушечному чёрту, карабкалось тошнотворное создание.
В отличие от первого монстра, напавшего этой ночью на Михаила, у этого была
непропорционально маленькая, уродливая голова, увенчанная спутанными пучками реденьких
волос. Болезненно-красная кожа, сочащиеся кровью поросячьи глазки, толстый язык, постоянно
выпадающий из слюнявого безгубого рта — этакий экземпляр побоялись бы принять и в
кунсткамеру.
Уродец, поняв, что Миша заметил его, грозно ощерился и зашипел. На его груди виднелись
бурые потеки подсохшей крови, и Миша понял, что это его кровь, а эти грязные зубы лишили его
пальцев. Он резко швырнул ботинок в эту отвратительную рожу, и бросок оказался удачным:
карлик, оглушенный, сорвался вниз. Из стены торчала лишь голова.
Гадёныш начал вновь карабкаться наружу, но Михаил одним прыжком достиг окна, схватил
массивный деревянный подоконник, и прищемил голову урода. Тот дергался и визжал. Миша
упершись здоровой рукой, подпрыгнул обеими ногами, и с диким воплем приземлился коленями
на подоконник. Раздался выразительный хруст, и безобразная голова, дернувшись, вяло повисла.
Михаил, ударив по ней башмаком, убедился, что существо уже не представляет опасности.
Тогда он обулся, и, подергав из стороны в сторону, сумел вырвать подоконник. Он осмотрел
открывшееся отверстие-лаз, которое, видимо, проковыряли в подгнившей древесине стены, дикие,
чудовищные обитатели заброшенного дома. Ход напоминал сводчатый вертикальный тоннель,
дном которого являлась дощато-фанерная облицовка комнаты.
Миша, брезгливо поморщившись, носком ботинка пихнул труп омерзительной твари, и тот
сполз вглубь, в черное чрево стены. И тут снова раздались шорохи. Михаил покрепче ухватился за
выдранный подоконник, подложил под него предплечье поврежденной руки, и, используя как
таран, принялся бить в перекрестье оконной рамы.
Каждый удар отзывался в раненной кисти огненной вспышкой боли, но Михаил, до скрежета
сжимая зубы, продолжал пробивать себе выход из этого кошмарного дома.
Сначала, с дребезжанием, вылетели стекла. Чтобы выбить рамы потребовался не один десяток
точных ударов, но, наконец, громоздкая деревянная конструкция, треснув, опрокинулась наружу,
воткнувшись углом в землю. Михаил отшвырнул подоконник, высунулся в окно, и, используя
раму, как лестницу, спустился на траву.
Он несколько раз вдохнул полной грудью прохладный и влажный воздух осеннего утра,
освобождая легкие от пыльной атмосферы ночного кошмара. И вдруг, за спиной, в стене,
послышался приближающийся шорох. Подобравшись совсем близко, шуршание затихло, и, спустя
секунды, раздался душераздирающий, полный безраздельной тоски, вой.
«Добрался до трупа, сволочь! Это вам мой подарок на долгую память», — зло подумал Миша.
И тут же с трудом подавил позыв к рвоте, когда услышал, как стихший вой сменился громким
чавканьем, урчаньем, и треском разрываемой зубами плоти.
«Да что же это за мерзость такая?» — Миша сплюнул под ноги, освободив рот от
заполнившей его горько-тягучей слюны, и пошел прочь, к дороге.
Он едва добрёл до дороги, и сел на потрескавшийся бордюрный камень, опустив голову на
колени — сказывалась напряженная ночь без сна. Миша не смог бы точно сказать, сразу, или,
спустя какое-то время, рядом остановилась машина, хлопнула дверь, и раздался голос Алика:
— Мишка, ты чего — напился? Ты нам всё дело завалишь. Чего ты здесь расселся?
Михаил поднял голову, дав Алику возможность рассмотреть покрывающий лицо орнамент из
кровоточащих ссадин.
— Алик, у тебя аптечка в машине есть?
— Да, сейчас принесу.
Мишка, закусив губу, вылил на кисть руки флакон зеленки, и замотал раны бинтом.
Беспокойно топтавшийся рядом Алик, решил, что самое время сострить:
 — Ты чё, Мишаня, неудачно побрился? — и принялся зычно ржать над собственной шуткой.
Михаил встал с бордюра, и, сжав в кулак здоровую руку, резко, на выдохе, нанёс удар прямо в
распахнутый, смеющийся рот. Он вложил в удар всю силу и ярость, и Алик, хлопнувшись задом
на асфальт, схватился за лицо и застонал.
Миша обшарил его карманы, и достал несколько купюр.
— Это тебе — благодарность за шикарный ночлег. Деньги — мне на обратную дорогу. Буду
работу искать, найду, заработаю и верну. А в налёте, сам иди участвуй. Я в такие дела больше не
лезу. Я пошёл. И не вздумай меня уговаривать, — Миша помахал на прощанье кулаком под носом
у Алика, развернулся, и побрел вдоль дороги, в надежде поймать такси до вокзала.
Мелкий осенний дождик холодными, освежающими струйками смывал с лица следы
страшной ночи. Михаил ускорил шаг, оставляя за спиной гнездовье уродливых, плотоядных
тварей, и, исполненный решимости, так же поступить с собственными ребячливым
безрассудством и опрометчивостью, как билетики в лотерейном барабане спутавших всю его
прежнюю, понапрасну растраченную, жизнь.