Д. Н. Садовников
правитьСтихотворения
правитьРодная река.
Красива Волга, мне родная,
Когда весеннею порой,
Луга и нивы затопляя,
Бежит шумящею волной.
И остров, камень изумрудный,
В лазури быстротечных вод,
Вассал, покорный Волге чудной,
Покров свой зимний отдаёт.
Свободно ветер Волгой ходит,
Косым вздувает паруса,
Поверхность рябью ей поводит…
Вдруг буря… Волжская краса
Начнёт заигрывать с волнами;
Валы саженные встают,
Шумят, бегут и всё растут
И плоский берег перед вами
Блестящей пылью обдают…
Потом за опаденьем вод
Весной река кишит народом,
За пароходом — пароход,
И пароход — за пароходом —
Один, другой с тяжёлой баржей…
И шум, и крик… Грузят суда;
Не устающий никогда
Плывёт рыбак за толстой каржей (корягой, бревном),
Которая на лоне вод —
То пропадает, то встаёт…
Вода сошла, и остров тот,
Что под водой весной срывался, —
Как феникс — над лазурью вод
Вставал и в зелень одевался…
И Волга лентою обычной
Меж берегами потекла;
И шириною безграничной
Не поражала, но была
Ещё прекраснее: налево
Всё тот же синий ряд холмов,
А там луга, и для посева
Поля, кой-где клочок лесов;
Направо то же горы были —
Свидетели давнишних дел,
Старинной, пережитой были,
Когда на Волге Стенька пел,
И кровь лилась, и Русь когда
Была слаба и молода…
Тройка.
Ночь — как день. Дорогой ровной
Тройка мчит меня вперёд —
Коренная так и рубит,
Пристяжные — на отлёт.
Снится мне, что я разбойник,
Атаман-головорез…
«Обгоняй его! — кричу я, —
Доспевай наперерез»!
Догоняю в чистом поле
Я какого-то врага…
Дешева чужая доля
И своя не дорога!
Всё несётся, всё мелькает,
Свист и звон со всех сторон…
И никто не распознает,
Быль ли это или сон.
Месяц спрятался куда-то,
Колокольчик чуть звенит,
Движут кони ровным шагом,
А ямщик, должно быть, спит…
Сон исчез, и быль родная
Окружила в тот же миг,
Просто еду я в деревню.
«Поторапливай, ямщик»!
И смешно мне, и досадно…
Позабыв былую прыть,
Я боюсь приехать поздно,
Иль приездом разбудить.
А рассудок, словно дикий,
Шепчет в ухо: « Атаман!
Обернись и посмотри-ка,
Цел ли твой-то чемодан»?
1913 г.
Макарья старый монастырь.
Разлива мощного незыблемая ширь
В затишье сумерек несётся горделиво…
Вдали Макарьевский белеет монастырь
На жёлтой осыпи песчаного обрыва.
Кресты расшатаны, часть кровли снесена,
Раскрыто настежь всё ветрам и непогоде,
С обрыва рухнула наружная стена,
Зияет трещина на потемневшем своде…
Две сотни лет назад, в давно былые дни
У стен шумел народ, отрывисто стучали,
Кидая молнии, ружейные огни,
И тяжко ухали старинные пищали…
Здесь, на сыром песке, с весенней ратью волн
Готов — по-старому — он биться до упаду,
Он помнит эти дни и, старой веры полн,
Глядит без трепета на новую осаду…
Но, что ни год, старик становится дряхлей,
К врагу всё новые подходят подкрепленья,
И скоро, может быть, всей тяжестью своей
Он рухнет, разметав ненужные каменья…
1892 г.
Мелькают пятна от рыбалок
Над тёмной зыбью полых вод,
И ветлы, словно хор русалок,
Сошлись в столь шумный хоровод…
О чём их сборище толкует,
По ветру косы распустив?
Низовый всё сильнее дует
На их загадочный призыв.
В ночь, видно, буря разразится
И, чуя страшного врага,
Взмутит волну с песком и биться
Начнёт в родные берега.
1892 г.
Струится зыбкая дорожка по реке,
В сиянье лунного серебряного света —
Следы лиловых гор чуть видны вдалеке,
Кругом всё ясной мглой одето…
Молчит заснувшая у берега волна…
Сады не шепчутся, повсюду тишь немая…
Вот лодка точкою подвижною видна,
Плывёт, дорожку пролагая…
Да где-то на заре пыхтит и воду бьёт —
За тёмным островом, на середине плёса,
С баржами длинными тяжёлый пароход,
Вращая медленно колёса…
1892 г.
Всё блекнет, всё голо вокруг.
Осенний воздух свеж и чуток,
И над рекой на тёплый юг
Летят станицы диких уток.
Под плёнкой ледянной коры
В талах разбросаны озёра…
Ждут зимней тягостной поры,
А там весны дождутся скоро,
Река опять дойдёт до них
И рыбок, пленниц молодых,
Возьмёт из тёмного затвора…
Они заброшены сюда
Её ликующим разливом
В те дни, как плавали суда,
По залитым водою гривам.
Резвясь в подводной глубине
Вплоть до конца красавца-мая,
И не заметили оне,
Как волн речных струя живая
Кидала сочные луга
И заливалась в берега,
Детей надолго покидая.
Жигулёвские клады.
Души человека бесценнейший клад
В свободе, желанье и силе.
Те клады все здесь, на вершинах лежат
В большой известковой могиле.
За них-то на Волге в былые года
Сходились всё люди и бились,
За клады-то эти вздымалась вражда
И крови потоки струились.
Но клады другие явились в горах,
Былое ушло безвозвратно…
И только по кручам на голых местах
Как будто кровавые пятна.
Но это не кровь, — то нагие хребты,
Обмытые влагой стремнины,
Богатую кладь выдвигают — пласты
Цветной и уступчивой глины.
Клад
На самой вершине разбойничьих гор,
Где тёмные сосны теснятся,
На дне голубых и призрачных озёр
Заветные клады таятся.
Озёра недвижно и тихо стоят
В лесу, сизой мглою одетом,
И в самую полночь волшебно горят
Чудесным серебряным светом.
В купальскую ночь в заповедных местах
В сиянье волшебного света
Мелькают, что звёзды, на их берегах
Огни от Иванова цвета.
Сорви и иди без оглядки назад,
Не бойся ни бури, ни ночи,
Пускай на тебя наступают, грозят
И молнией мечутся в очи.
Просить тебя станут: « Родимый, отдай»! —
Мать, сёстры, родные и братья,
Не слушай, не верь и цветов не давай:
Пускай посылают проклятья.
И кинется в ноги родимая мать,
С слезами тебя умоляя,
Монахи с попами начнут убеждать,
Грехами и адом пугая.
Увидишь, как режут родимых детей,
Как хата родная пылает,
Иди, не робея, тропою своей,
Так сила лесная пугает.
А если боишься, тогда не ходи
Искать свою волюшку-волю.
Брось думы о ней, лучше дома сиди,
Кляня горемычную долю.
Для тех ли, кто знает и робость, и страх,
Земля свои клады таила?..
Добудет пускай их в Карпатских горах
Народа грядущая сила.
Мне памятны такие ночи,
Когда на Волгу с высоты
Глядятся звёзды, словно очи,
А Волга, двигая плоты,
Своими светится кострами,
И тёмной ночью невдомёк,
Где небо? Высоко над нами
Иль на земле, у наших ног?
Их два: то небо недвижимо,
В покойной тонет глубине,
А это проплывает мимо,
Послушно медленной волне.
Когда осенняя погода настаёт,
И ночи тёмные томительно так долги, —
Степь, давши урожай, свой праздник задаёт,
Всё в честь кормилицы родной, широкой Волги…
Тогда на много вёрст, с венца любой горы,
Пылая заревом на тёмном фоне неба,
Видны зажжённые рабочими костры,
В подспорье молотьба ещё сырого хлеба,
Солома жёлтая сгребается в омёт (большая куча сена, соломы, то же, что скирда),
Цепы не отстают, работая проворно,
И куча спелой ржи растёт и всё растёт,
Сбирая от снопов увесистые зёрна.
Зима придёт, реке придётся отдохнуть,
А там опять идти народу на подмогу
И всем судовщикам, сбирающимся в путь,
Широко разостлать подвижную дорогу.
Окрестным берегам зажечь свои огни,
Без устали трудясь, работать, что есть мочи,
Весной и в летние томительные дни
И ранней осени в томительные ночи.
Родное.
Всё родное: и лес, и равнины,
Деревушка и сумрачный бор,
И на фоне далёком картины
Силуэты белеющих гор…
Всё родное: взмылённая тройка,
Визг полозьев, весёлый ямщик,
Пристяжные — бегущие бойко,
Колокольчика звонкий язык…
Всё родное: летящие мимо
Вёрсты, ветра сердитого шум
И столбы деревенского дыма,
Ряд мечтаний дорожных и дум…
Всё родное!.. В блестящем уборе
Мне сродни вековая сама,
Заковавшая всё на просторе,
Лиходейка седая — Зима!..
1877 г.
В степи.
Вот она, родная степь,
Проглянула из туманов,
И синеющих курганов
Обозначилась вдруг цепь.
Встречу (т. е. навстречу) мне бежит ковыль
Серебристыми волнами,
Позади ложится пыль
Сероватыми клубами.
Надо мной сквозным узором
Тучек движется гурьба,
И повисли ястреба,
Сторожа добычу взором.
Ширь степная раздалась:
Ни лесов, ни гор высоких;
И подолгу ищет глаз
Деревенек одиноких.
1877 г.
Песня колосистой ржи.
С неба нас печёт немилосердно,
От земли садится пыль на колос.
Пить хотим мы влагу дождевую,
Слушать грома перекатный голос.
Заслони нам, туча, это солнце,
Пожалей, остановись над нами,
Проливным, с весёлою грозою
Обойди засохшими полями.
Не забудь места свои родные,
Где туманом прежде отдыхала,
Где себе под утренние зори
Молодые кудри распрядала.
И они тянулись, словно пряжа,
Золотясь всё восходившим солнцем,
Пряхою был ласковою ветер,
Гребнем — лес, ржаное поле — донцем.
А когда пройдёт шумящий ливень
Полосами зреющими хлеба, —
Пусть опять нас греет это солнце
И глядит с лазоревого неба!
Привет Весны.
Взгляни: зима уж миновала,
На землю я сошла опять…
С волненьем радостным, бывало,
Ты выходил меня встречать.
Взгляни, как праздничные дали
Земле я снова приношу,
Как по воздушной зыбкой ткани
Живыми красками пишу.
Ты грозовые видел тучи?
Вчера ты слышал первый гром?
Взгляни теперь, как сад пахучий
Блестит, обрызганный дождём.
Среди воскреснувшей природы
Ты слышишь: свету и теплу
Мои пернатые рапсоды (бродячие певцы у древних греков)
Поют восторженно хвалу.
Сам, восторгаясь этим пеньем
В лугах ликующего дня,
Бывало, с радостным волненьем
Ты выходил встречать меня…
Но нет теперь в тебе отзыва,
Твоя душа уже не та…
Ты нем, как под шумящей ивой
Нема могильная плита…
Играйте, играйте! Вы счастливы, юны…
Пускай ваши гибкие руки
Опять упадут на покорные струны,
Пробудят уснувшие звуки, —
И здесь, надо мной, пронесутся виденья —
Былые надежды и грёзы —
И снова, быть может, к глазам от волненья
Подступят горячие слёзы!
Мертвящие, зимние вьюги
Мне сердце крылом задевают, —
Былые надежды, в испуге,
Как птицы тогда улетают —
Туда, где встречают любовью,
Волной животворного света
Людей с неостывшею кровью
Цветущее, долгое лето!
Отрывки.
Молюсь тебе, весны моей мечта!
И в эти дни к тебе одной взываю —
Людской души живая красота,
Приди помочь оставленному краю!
О женщина! Быть может, твой черёд
Явить ему непризнанный свой гений,
Вести к добру, указывать вперёд,
В забытый мир прекрасных сновидений…
В былые дни, поклонник красоты,
Молился я покинутой богине
И мне порой показывалась ты,
Как облако дождливое в пустыне!
Воспоминание.
Ищу я краски и слова,
Но где их отыскать?
А между тем она жива
Передо мной опять!
Я вижу искры чёрных глаз,
Волос её каштан,
Как отрываемый листок —
Ничем не сжатый стан,
Но где сравнение найду —
И в силах ли поэт
Изобразить её чела
Задетый солнцем цвет?
Какой защитник соловей
Сравниться может с ней,
Какая песня передаст
Мелодию речей?
Нет, поэтическая речь
Бессильна и бледна,
И только в памяти моей
Встаёт живой она…
Ребёнку.
Посвящается Ольге.
Посмотри, как много света,
Как лазурь ясна…
К нам идёт предтеча лета,
Юная весна.
Под живящими лучами
Вешней теплоты
Рыхлый снег бежит ручьями,
И видны цветы.
Дети ласки и ухода,
Полного любви,
Дарит их тебе природа,
Но ты их не рви!
Посмотри: зазеленели
И зовут леса;
В них запели, зазвенели
Птичьи голоса…
Если к песне слух твой чуток, —
Перейми одну:
Мать-природа для малюток
Создала весну.
Бегай, крошка, беззаботно,
Пусть в груди твоей
Птичка бьётся неотлётно,
Сердце-соловей.
От восторга замирая,
Пусть поёт она,
В дни, когда, цветы роняя,
К нам идёт весна,
Пусть к тебе напев лучистый
В душу западёт,
Путь осветит твой тернистый
И с тобой умрёт.
Тоска.
Не ходи в лесную чащу, —
В ней живёт тоска седая,
Безобразная старуха,
Молчаливая и злая.
Под защитой тёмной ночи,
В одинокой ветхой келье
Для тебя она готовит
Одуряющее зелье…
Ты войдёшь?.. Тоска за горло
Схватит, медленно придушит,
Вынет трепетное сердце
И огнём его иссушит;
А потом, пожалуй, молвит,
Над твоей глумясь бедою:
«Полежи! Быть может, ворон
Прилетит с живой водою»!..
Летняя сказка.
Идёт, опустивши ресницы,
Обвита вечернею мглой,
Задумчивой ночи царица
Со свитой своей золотой.
Как тени, одежды струятся,
Прозрачный колеблется стан;
И сквозь очертанья в туман
Далёкие звёзды глядятся.
Навстречу объятиям ночи,
Тревогою дня утомлён,
Смежая усталые очи,
Слетает невидимо сон.
Леса, прошумев, затихают,
Ложится речная волна,
Цветы, засыпая, вздыхают,
И клонятся травы от сна.
Под силой призывною ласки
Ночных сновидений царя,
Сбегают стыдливые краски,
Вечерняя гаснет заря.
И в час, когда всё умолкает,
Не слышно ничьих голосов,
Влюблённая ночь обнимает
Царя обольстительных снов.
Как сладки тогда сновиденья,
Людей кочевые мечты!
Но счастье — лишь только мгновенье
Для этой влюблённой четы…
Светает, и тихо смеётся
На небе другая заря, —
Царица испуганно бьётся
В объятьях любимца-царя.
Из глаз её падают слёзы —
Росою — на зелень лугов,
А сны и отрадные грёзы
Взлетают толпой облаков.
«Прощай»! — по полям раздаётся.
«Прощай»! — отвечает в лесах.
«Прощай»! — над рекою несётся.
«Прощай»! — замирает в горах.
Как зарытая могила,
Ночь кругом меня давила:
Лишь по трубам завывая,
Как волков голодных стая,
Ветер, полон дикой силы,
Нарушал покой могилы…
Гнал он туч седых волокна,
Дребезжал в большие окна,
Налетал и уносился…
И опять стучал, просился —
Вместе с этой страшной тьмою
Переведаться со мною…
Я в тупом каком-то страхе,
Как преступник возле плахи,
Одного желал — забыться…
С кем и как я в силах биться?..
Все былые упованья
Унесли его стенанья,
Унесли его угрозы
Все былые сердца грёзы
И казалось: в тьме бездонной
Вопль насилья похоронный,
И я был один на тризне
Отлетевшей светлой жизни
Для исчезнувшего где-то
В этой ночи без рассвета!..
Из старой тетради.
Окончена тяжёлая борьба,
Сдались мои измученные силы…
Ты победила, гневная судьба!
Прости, о жизнь! Я на краю могилы!
Не медли же ударом роковым;
В моей гуди нет места для боязни;
И не грози мне мщением иным,
Пошли конец бесчеловечной казни!
Ужели хочешь ты во мне стереть,
Всё более меня порабощая,
И самую решимость умереть —
Последнее, чем радую себя я?
Я не рождён для злобы дня,
Для битвы долгой и упорной,
И с суетой своею вздорной
Такая жизнь — не для меня!
И вот, в надзвёздные края,
В пространства светлого эфира,
За грани видимого мира
Душа уносится моя…
Как хорошо, привольно там
В безбрежном исчезать просторе,
От сна перелетать ко снам,
Позабывать земное горе!..
Что ж, сердце, на призыв мечты,
Летящей всюду беззаботно,
Не скоро поддаёшься ты?
Нет, сердце, ты не перелётно!
И в этом сумраке земном
Всё бьёшься старою любовью,
Людскою обливаясь кровью,
О прошлом помнишь и родном.
В порыве бури грозовой
Опавший лист мелькает, тонет…
А дуб, склоняясь головой,
От бурного налёта стонет —
Как бы вздыхает глубоко
Над облетевшими листами,
Ушедши в землю далеко
Своими цепкими корнями.
1877 г.
Певец.
Не моря шумного прибой
Вдали растёт и набегает —
Толпа теснится, прибывает,
Он будет петь перед толпой…
К нему слетело вдохновенье,
И под его святым венцом
О мимолётном, о земном
Душа забыла на мгновенье,
Глаза расширились, зажглись
Каким-то внутренним огнём,
И звонко плещущим ручьём
Напевы жизни полились.
Как птица вольная легка,
Свободно, плавно, без усилья,
Расправив радужные крылья,
Рвалась всё песня в облака…
На землю свой роняя взгляд
И в море света исчезая,
Она земной смягчала ад
Напевом радостного рая.
В ней было всё: и шум волны,
И рощ полуодетых шёпот,
Любви несвязный, первый ропот,
Всё обаяние весны.
Пред удивлёнными очами,
Казалось, бился ясный день
Своими белыми крылами,
Далёко отгоняя тень…
Но замер сладостный напев
И неожиданно сурово
Иное раздалось вдруг слово,
Всё тёмной тучею одев.
Что душу мучило и жгло?! —
Сомненья, смутные желанья,
Святые возгласы страданья…
И над покойной глубиною
Поднялся потемневший вал
Беловершинною стеною.
Лежал зари отсвет кровавый
На этом море тайный слёз.
И новый образ дивно рос,
Многострадальный, величавый…
Его властительный глагол
Слетел порывисто, нестройно.
Он на борьбу, на битву вёл
С самоуверенностью воина (читается, как война).
Сияньем кротким идеала
Не пробивался солнца луч
И из тяжёлых дымных туч
Одна лишь молния сверкала…
Кто знает, был ли то певец
Иль образ мощного титана,
Веков грядущего творец,
Зовущий время из тумана?
На открытие памятника А. С. Пушкина.
В отрадный час желанного рожденья,
Всё, что в наследство передал апрель,
Последний дар весеннего цветенья
Весна тебе кидала в колыбель…
Май отцветал, идя на встречу лета,
И думал он, переходя ко сну:
«Я встретил день рождения поэта —
Он воскресит увядшую весну»!..
Ты оправдал святые ожиданья!
Заслышав песни первые твои,
В отжившем сердце ожили желанья,
В немом лесу запели соловьи.
Но мы любили спорною любовью, —
Давно ль у нас топтали твой венок?
Но ты простишь минутному злословью,
Прекрасного сознанием высок —
Простишь ты нам, что речь, тебе родная,
Вплела шипы в лавровый твой венец…
Теперь мы все сошлись на праздник мая —
Твой первый день приветствовать, певец,
И в честь тебя, поэта-чародея,
Певца святой любви и красоты,
Весна, как встарь, кидает, не жалея,
К твоим ногам душистые цветы!
1890 г.
Два сонета Фауста.
Подражание «Современному Фаусту» Мориса Бушора (1878 г.).
I.
Всё исчезает в хаосе глубоком
И позади ряд невозвратных дней…
И это ли не скорбь из всех скорбей?
Не лучше ль нам глядеть покойным оком,
Как боги те, отмеченные роком,
Что с гор глядят на глубину зыбей,
В венце счастливой гордости своей,
В сознании, холодном и высоком?
Морским ветрам не вверили свою
Они непрочную, пробитую ладью,
С безумною отвагою матроса…
Не всё ль равно им жить иль умирать:
Они — вся суть проклятого хаоса,
Загадку им пришлось всем разгадать.
II.
Куда иду? Нет цели для стремленья…
Ни хоры птиц мой слух не усладят,
Ни свежий лес не остановит взгляд,
Что б дать забыть про это на мгновенье.
Вот путь, которым люди, без сомненья,
Со временем пойдут, и стар, и млад,
И лягут тесно по могилам в ряд,
Где их пугать не будут сновиденья.
Несчастные надеются на сон,
Как будто дать блаженство может он,
Как пристань после долгого скитанья…
Не веря, свой я замедляю шаг,
Но нет, напрасное желанье!
Какой-то вихрь меня толкает в прах.
Над Экклезиастом.
Когда душа тоской омрачена,
На память мне тогда приходят часто
Минувших слет живые письмена,
Суровые слова Экклезиаста.
Из тьмы веков исторгнула молва
Пропетые людские упованья,
Великие понятные слова,
Разбитых струн святые содроганья:
«Счастливец тот, кто, скоротавши век,
Под насыпью могильной схоронился;
Но во сто крат счастливей человек,
Ещё на свет который не родился.
Его удел — бездушный прах земной,
Взвеваемый по воле ветра в поле,
Всё станет им, и цели нет иной,
И изменить её — не в нашей воле.
Трудись и знай, что твой упорный труд
Постигнет то же злое разрушенье:
Сыны, смеясь, кичливые пройдут,
Не оценив великое творенье…
О том, что есть, что было, будет впредь, —
На памяти следа не сохранится;
Судьба глупцов и мудрых — умереть;
Судьба всех дел — со временем забыться…
Не верьте же обманчивым словам,
Когда сулят хоть что-нибудь иное:
Всё прошлое опять вернётся к вам —
То повторенье в мире роковое.
Светило дня заходит и встаёт;
Всё так же ветер землю обметает;
Река, стремясь в простор солёных вод,
Из берегов моря не выгоняет;
Лазурь небес по-прежнему светла,
Среди людей — всё те же злодеянья,
Всё та же смесь безумия и зла…
И где же тот, кто облегчит страданья»?
Над крутой известковой скалою
Приютилася чья-то пещера —
В ней когда-то, греха избегая,
Укрывалась горячая вера.
Посреди Жигулёвской трущобы,
В этом храме суровой природы,
Богомол одинокий спасался,
Позабыв про мирские невзгоды.
Жглись там свечи, шепталась молитва,
Разгибались божественной книги
Потемневшие сильно страницы,
И печально звенели вериги.
Над пещерой у самого входа
Ветви липы столетней склонялись,
Лес шумел, — а с вершины утёса
Молодые орлы откликались.
Годы всё уничтожили: липа —
Сбита бурей — лежит безответно;
Только место, где врезан был складень,
На коре потемневшей заметно, —
Да неясные ходят рассказы
О схороненных в этой могиле, —
Как трудились они одиноко
И о многом у Бога молили.
1892 г.
Молодецкий курган.
Отвалили утром рано…
Сквозь туман едва видна
Молодецкого кургана
Неприступная стена.
Он не хочет, — непокорный,
Уступить своих границ
И из чащи тёмной, вздорной
Выдвигает ряд бойниц.
Под ногами камни роет
Вороватая волна,
Над вершиной ветер воет,
Как в былые времена.
Не зазвать удалых в гости
Поработать кистенём, —
Бережёт он только кости
Похороненные в нём.
Подросло иное племя,
Не щадит его оно:
Топором заходим темя
От лесов обнажено…
Роют, рубят — год за годом, —
Человек везде проник;
Что ни день — плывёт с народом
Неуклюжий дощаник…
Бабы ягоды сбирают,
Над рекою рыбаки
По пещерам разжигают
Вечерами огоньки.
Не вернуть минувшей были…
Но под выступом бойниц
Приютились, гнёзда свили
Стаи диких вольных птиц…
Каждый день они слетают
Одиночками на лов
И ему напоминают
Славу прожитых годов…
И стоит он так же смело,
Хоть усыпали пески
Прочь от каменного тела
Отлетевшие куски…
1892 г.
Лень перекатная.
Побасёнка.
Шли дорогою две лени.
Жарок день, и долог путь, —
В холодочке хорошо бы
Полежать и отдохнуть.
На краю села большого
Плодовой тенистый сад:
Сливы, яблоки и груши
Хоть кого там соблазнят.
Солнце летнее высоко
Ходит в ясной синеве, —
Прилегли в саду рядочком
Обе лени на траве.
А над самой головою,
Раздражая аппетит,
С целой спелою семьёю
Ветка яблони висит.
Лень глядит и размышляет:
«Вот и яблоки, и тень…
Протянуть бы только руку, —
Пораздумывает лень, —
Хорошо ведь, как поспеет,
Да ко мне в открытый рот,
Это яблоко, сестрица,
С ветки прямо попадёт».
Отвечает та, зевая:
«Вот охота говорить!
И не лень тебе, я вижу,
Языком-то колотить».
Понемногу догорает
Тёплый летний вечерок,
Лени выбрали ночёвку,
Завалились на стожок,
Как на грех, и загорелся
На заре он. Пламя, дым…
Вот одна сестра проснулась,
Говорит другой: « Горим»!
Та ей что-то промычала
И храпит себе опять:
На заре ведь сладко спится,
Так не хочется вставать.
Через силу повернувшись,
Лень скатилась вдруг долой;
Только этим сохранилась, —
Не бывать бы ей живой.
Перекатною в народе
С той поры её зовут;
С ней не ладит зачастую
Потовый, суровый труд.
И теперь она гуляет —
То сыта, то голодна;
А про старую ленищу
Побасёнка лишь одна.
Хитрый заяц.
Побасёнка.
Снегом лес не кроет —
Холодно и жёстко
Дует, озорует
По лесу Морозко.
Подошёл к берёзе, —
Стук в неё дубинкой —
Выскочил зайчишко
С серенькою спинкой,
Пробежал немного,
Сел и в ус не дует:
Словно бы мороза
Вовсе и не чует.
«Заяц не боится!
То ли не досада?
Познобить косого
Негодяя надо!
За зиму немало
Познобил народу,
А как зайцы мёрзнут,
Не видал я сроду»…
Ну, стучать сильнее,
Выдумал потешку…
Зайцу стало зябко:
Поскорее бежку
Словно назло деду,
Выскочил к опушке,
Сел на задних лапках,
Ушки на макушке.
Всё трещит по лесу:
Сосны, если, дубы,
У бедняги-зайца
Застучали зубы.
Стонет, бедный, плачет,
Час последний чуя,
А в уме другое:
«Дай-ка, обману я»!
Старый так и дует —
Заяц кверху брюхом
Лёг себе, играет,
Не ведёт и ухом.
«Батюшки, как жарко,
Душно, словно летом!
Тяжко в эту пору
Быть тепло одетым»!
«Впрямь, должно быть, жарко,
Ишь, как развалился!
Из чего же, старый,
Я так долго бился»?
Преобидно деду,
Видит, плохо дело:
Бросил, отступился,
Ну, и потеплело.
Только потеплело —
Заяц прыг к опушке,
И опять у зайца
Ушки на макушке.
Источник текста: Садовников Д. Н. «Избранные произведения», Саратов, «Приволжское книжное издательство», 1989 г.
Первый снег.
правитьПервый снег белым, лёгким покровом
Одевает леса и поля,
И сквозит в одеянии новом,
Лишь местами чернея, земля.
Слоем льда покрываются лужи,
Тучи снежные ходят, и мы
Поджидаем живительной стужи
И прихода родимой зимы.
Уж она налагает оковы,
Уж седеют и горы, и бор,
И природа рядится вся в новый
Снеговой и блестящий убор
Ты спой свою песню, душа,
Мы сделали твердый шаг,
И сердце рвется на части.
В предчувствии близкого счастья
Твой образ храню не дыша.
Недели бегут не спеша.
Ты пой, не молчи, о душа!
1868 г.
Впервые:
СПб., «Иллюстрированная газета», 1868 г. № 47. 28 ноября. С. 350.
Небесной равниной, послушны дыханью
Слетевшего к ним ветерка,
Навстречу лучей золотому сиянью,
Волнуясь, бегут облака.
И ясное Солнце в себе отражая,
В палящий томительный день
Скользит над Землёю их белая стая,
Кидая подвижную тень.
Закат недалёко, и ветер сильнее
Подул, неудержно могуч,
И вот облака, постепенно темнея,
Сбираются клубами туч…
На небе гроза разразиться готова
Потоками огненных стрел…
Блеснула. Удар прокатился сурово,
И следом другой прогудел…
Но туча проходит, и глухо, невнятно
Гремит, удаляясь, раскат,
А крупные капли дождя благодатно
Спалённую Землю кропят.
Не так ли и в строе твоих песнопений,
Скажи мне по правде, поэт,
Сменяют тяжёлые тучи сомнений
Мечтаний заоблачный свет —
Уносит все грёзы и сны золотые
Богатый сознанием ум,
И чувство любви заслоняют впервые
Ряды угнетающих дум.
Ты видишь везде столько пошлого, злого
И столько неправды кругом,
Срывается с уст твоих молнией слово,
Угрозы доносится гром.
В душе нераздельны в такие мгновенья
Отчаянье, злоба и гнев,
Ты к роду людскому питаешь презренье,
На сердце любовь отогрев, —
Но гнев отошёл, и иное понятно:
Стихает волненье в крови,
И бывших врагов ты кропишь благодатно
Дождём животворной любви.
1877 г.
Впервые:
«Вестник Европы», 1877 г. № 4. С. 561—562.
Степь.
правитьНочью прелесть этих мест
Лёгкой дымкою одета,
Смесь теней и полусвета
От горящих в небе звезд.
Незаметно и согласно
Всё в один слилось здесь тон,
Даль и тёмный небосклон,
А вверху лазурно, ясно…
Чуть колеблют свет Луны
На себе степные воды,
И святой покой природы
Посылает в душу сны.
1877 г.
Впервые:
«Вестник Европы», 1877 г. № 4. С. 565.
Ночная грёза.
правитьПолночь. Лампа освещает
Мой рабочий стол.
Слышу: легкими шагами
Кто-то подошёл…
Полевых цветов пронёсся
Свежий аромат, —
Я невольно встрепенулся
И взглянул назад…
Легким призраком стояла
Надо мной она,
С отпечатком тихой грусти,
Мертвенно-бледна.
Но черты нежданной гостьи —
Дивные черты! —
На себе носили ясный
Отблеск красоты:
Красоты неуловимой
Своевольный склад,
А не той, какую люди
Здесь боготворят.
Это быль намёк, набросок,
Лёгкий силуэт,
А не мраморной богини
Каменный портрет…
— Я с тобой… — она сказала,
И воздушный стан
Колебался, как от ветра
На реке туман.
— Почему так долго медлишь?
Скоро ль плоть и кровь
Этим тонким очертаньям
Даст твоя любовь?
И тобой боготворимой
Молодой мечте
Суждено ль на свет явиться
В полной красоте?
Мне наскучило носиться
В океане снов!
Это сердце хочет биться
Музыкою слов…
Тихо, будто залетевший
В рощу ветерок,
Прозвучали её речи
И её упрёк…
1879 г.
Весенняя сказка.
правитьДети, весна на дворе!
Льдинка на мёрзлом окне
Сказку о милой Весне
Утром напомнила мне…
В царстве суровой Зимы
Нет суеты никакой,
Только жестокий Мороз
Ходит с своею клюкой.
Смотрит, — надёжен ли лёд,
Плотен ли выпавший снег,
Сыты ли волки в лесу,
Жив ли в избе дровосек.
Все от Мороза ушли,
Все — кому жизнь дорога, —
Только деревья стоят:
Их придавили снега…
Некуда лесу уйти:
В землю корнями он врос…
Ходит по нём и стучит
Палкою белый Мороз.
"В царстве Весны молодой
Всё по иному живёт:
Звонко сбегают ручьи,
Шумно проносится лёд;
Там, где проходить Весна
В блеске своей красоты, —
В зелень рядятся луга
И выбегают цветы;
Листьями кроется лес;
Всё в нём растёт и поёт…
Возле веселой Весны
Пестрый сплелся хоровод:
— Милая, стой! Расскажи,
Что ты видала во сне! —
Резвые дети кричат,
Шумно сбегаясь к Весне.
«Слышал Мороз про Весну, —
Думает: — Дай погляжу;
Сам на людей посмотрю,
Людям себя покажу!..
Чем я Весне не жених? —
Мысли приходят ему, —
А не захочет, тогда
Силою в жены возьму!
Стар я, да что за беда:
Всё же в округе я царь;
Сплошь мне по этим местам
Вся повинуется тварь!.. —
В путь собрался и пошёл,
Бросив подругу Метель —
Ту, что холодной Зиме
Снежную стелет постель»…
Всеми любимой Весне
Вести приносит гонец,
Пестрый товарищ людей,
Наш домовитый скворец:
«Утром я видел: Мороз…
Всем нам большая беда:
Он осердился опять,
Хочет вернуть холода…
Видел я сам: на полях
Стало бело-пребело,
Видел на тихой воде
Льда голубое стекло.
Сам он с большой бородой,
Белый и строгий на вид…
Мы не пускаем, а он:
— Сватать иду! — говорит».
Душно Морозу идти…
Скоро ли кончится путь?
Думает: где бы прилечь,
Где бы ему отдохнуть…
Видит — глубокий овраг,
В нём затаился лесок…
Как до березы дошёл,
Возле свернулся и лёг…
Много ли, мало ли он
В этом овраге проспал,
Только очнулся, когда —
Стал удивительно мал.
В лес набежали гурьбой
Дети черемуху рвать,
Видят — ледышка лежит,
Взяли Весне показать.
Дети! — спросила Весна, —
Вам не попался Мороз?
— Только сосульку нашли!
— Вот он! В кармане принёс!.. —
…Слыша такие слова,
Всё засмеялось вокруг:
Птицы, цветы и ручьи,
Озеро, роща и луг.
Со смеху лопнул нахал…
И раскачал этот смех
В ближних зелёных лесах
Липу, лозу и орех, —
Так что царица сама
Нахохоталась до слёз…
Сильно её насмешил
Дедушка белый Мороз!..
1880 г.
Источник текста:
Садовников Д. Н. «Из-за острова на стрежень». Волжские предания и песни. М.,: «Издательство детской литературы», 1963 г.
Приключение Милорда.
правитьХочу для памяти словечком
Я помянуть в своих стихах
Того, кто хвост носил колечком
И весь был в белых завитках;
Собаку с умной головою
И шерстью мягкою, как шёлк,
Чьей очень дальнею роднёю
Был всем известный серый волк,
Тот волк, на чьей спине шершавой
И сухопутьем, и водой
В погоню за широкой славой
Езжал царевич молодой…
Но это — древнее преданье,
А мой герой совсем не горд:
Он — пудель, скромное созданье,
Хоть кличка у него Милорд.
Мы с ним в одной квартире жили
И скоро подружились с ним.
Милорда холили, любили,
Считая близким и своим.
Потомок доблестной породы
Красивых белых пуделей —
В свои младенческие годы
Он стоил пятьдесят рублей;
Прибавьте к этому ученье —
Конечно, вышло бы не то,
И, никакого нет сомненья,
Тогда бы дали полных сто;
Но курс затейливой науки
Дрессированья он не знал,
Не мастер был на эти штуки
И лишь поноску подавал.
Его прельщал обеда запах,
Телячьи ножки и ростбиф,
Но сесть служить на задних лапах…
Он был для этого ленив;
Зато играть любил в задоре,
И удержу, бывало, нет —
Он бегал в тёмном коридоре
За смятой пачкою газет;
С каким неутомимым рвеньем
Он делал страшные скачки,
Хватал и с явным наслажденьем
Терзал добычу на клочки.
Ему шёл третий год. До драки
Он не охотник был; пока
Лишь раз дворовые собаки
Милорду щупали бока.
Недели две ходил он хмурый,
Хромая, точно инвалид,
И всею выражал фигурой,
Что у него нога болит.
Судьба утешила: случайно
Сошёлся он с одним щенком,
Который лаял на весь дом
И надоел необычайно.
Щенок, кидаясь из засады,
Трепал Милорда за вихор,
А тот лишь редко, без досады,
Давал внушительный отпор.
Своими умными глазами,
Смеясь, посмотрит на щенка,
Притиснет лапою слегка, —
И снова прежними друзьями.
У пуделя большая вера
Была в людей; он их любил:
Ни разу не было примера,
Чтоб кто-нибудь Милорда бил.
Он подходил без опасенья
Подачку брать из добрых рук,
Хвостом махая, только вдруг
С ним совершилось приключенье.
Раз, после лёгкого купанья,
Забыв ошейник и замок,
Он вышел утром на гулянье
И с улицы попал в острог,
Его схватили и в карету
Втолкнули силой. Он визжал,
Кнутом хлестнули; он смолчал,
Не понимая грубость эту.
В карете встретил он немало
Попавших в гибельный просак
Бродяг знакомого квартала —
Десятка полтора собак.
Бок о бок с ним сидел серьёзный
Немолодой легавый пес;
Подальше — сумрачный и грозный
Никем не чёсаный барбос…
………………………………………………………..
Да, я могу себе представить
Милорда неподдельный страх;
Здесь в первый раз он мог составить
Себе понятье о врагах.
Друзья, однако, не дремали —
Переполошились ведь все мы,
За пуделем гонца послали
И воротили из тюрьмы.
Он был спасён; но как боится
Людей он, бедный, с той поры:
Ему пришлось вдруг убедиться,
Что не всегда они добры.
Вот приключение Милорда…
Живёт он с нами и теперь —
Его сконфуженная морда
Порой заглядывает в дверь.
1881 г.
Источник текста: «Игрушечка», 26 апреля 1881 г. № 16. С. 24 — 27 (497—499).